портрет готов; но вот эти все господа, которых много на свете, которые с
вида очень похожи между собою, а между тем как приглядишься, увидишь много
самых неуловимых особенностей, - эти господа страшно трудны для портретов.
Тут придется сильно напрягать внимание, пока заставишь перед собою
выступить все тонкие, почти невидимые черты, и вообще далеко придется
углублять уже изощренный в науке выпытывания взгляд.
Один бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род
людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан
ни в селе Селифан, по словам пословицы. Может быть, к ним следует примкнуть
и Манилова. На взгляд он был человек видный; черты лица его были не лишены
приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в
приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства.
Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами. В первую минуту
разговора с ним не можешь не сказать: "Какой приятный и добрый человек!" В
следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: "Черт знает
что такое!" - и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку
смертельную. От него не дождешься никакого живого или хоть даже заносчивого
слова, какое можешь услышать почти от всякого, если коснешься задирающего
его предмета. У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых
собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно
чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый
сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с
желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на
гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже
незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание
сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке,
тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок,
подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, -
словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было. Дома он говорил
очень мало и большею частию размышлял и думал, но о чем он думал, тоже
разве богу было известно. Хозяйством нельзя сказать чтобы он занимался, он
даже никогда не ездил на поля, хозяйство шло как-то само собою. Когда
приказчик говорил: "Хорошо бы, барин, то и то сделать", - "Да, недурно:, -
отвечал он обыкновенно, куря трубку, которую курить сделал привычку, когда
еще служил в армии, где считался скромнейшим, деликатнейшим и
образованнейшим офицером. "Да, именно недурно", - повторял он. Когда
приходил к нему мужик и, почесавши рукою затылок, говорил: "Барин, позволь
отлучиться на работу, по'дать заработать", - "Ступай", - говорил он, куря
трубку, и ему даже в голову не приходило, что мужик шел пьянствовать.
Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он о том, как бы хорошо
было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или чрез пруд выстроить
каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них
сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян. При
этом глаза его делались чрезвычайно сладкими и лицо принимало самое
довольное выражение; впрочем, все эти прожекты так и оканчивались только
одними словами. В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная
закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два
года. В доме его чего-нибудь вечно недоставало: в гостиной стояла
прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, которая, верно,
стоила весьма недешево; но на два кресла ее недостало, и кресла стояли
обтянуты просто рогожею; впрочем, хозяин в продолжение нескольких лет
всякий раз предостерегал своего гостя словами: "Не садитесь на эти кресла,
они еще не готовы". В иной комнате и вовсе не было мебели, хотя и было
говорено в первые дни после женитьбы: "Душенька, нужно будет завтра
похлопотать, чтобы в эту комнату хоть на время поставить мебель". Ввечеру
подавался на стол очень щегольской подсвечник из темной бронзы с тремя
античными грациями, с перламутным щегольским щитом, и рядом с ним ставился
какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в
сале, хотя этого не замечал ни хозяин, ни хозяйка, ни слуги. Жена его...
впрочем, они были совершенно довольны друг другом. Несмотря на то что
минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждый приносил
другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек и говорил
трогательно-нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: "Разинь,
душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек". Само собою разумеется,
что ротик раскрывался при этом случае очень грациозно. Ко дню рождения
приготовляемы были сюрпризы: какой-нибудь бисерный чехольчик на зубочистку.
И весьма часто, сидя на диване, вдруг, совершенно неизвестно из каких
причин, один, оставивши свою трубку, а другая работу, если только она
держалась на ту пору в руках, они напечатлевали друг другу такой томный и
длинный поцелуй, что в продолжение его можно бы легко выкурить маленькую
соломенную сигарку. Словом, они были, то что говорится, счастливы. Конечно,
можно бы заметить, что в доме есть много других занятий, кроме
продолжительных поцелуев и сюрпризов, и много бы можно сделать разных
запросов. Зачем, например, глупо и без толку готовится на кухне? зачем
довольно пусто в кладовой? зачем воровка ключница? зачем нечистоплотны и
пьяницы слуги? зачем вся дворня спит немилосердым образом и повесничает все
остальное время? Но все это предметы низкие, а Манилова воспитана хорошо. А
хорошее воспитание, как известно, получается в пансионах. А в пансионах,
как известно, три главные предмета составляют основу человеческих
добродетелей: французский язык, необходимый для счастия семейственной
жизни, фортепьяно, для составления приятных минут супругу, и, наконец,
собственно хозяйственная часть: вязание кошельков и других сюрпризов.
Впрочем, бывают разные усовершенствования и изменения в мето'дах, особенно
в нынешнее время; все это более зависит от благоразумия и способностей
самих содержательниц пансиона. В других пансионах бывает таким образом, что
прежде фортепьяно, потом французский язык, а там уже хозяйственная часть. А
иногда бывает и так, что прежде хозяйственная часть, то есть вязание
сюрпризов, потом французский язык, а там уже фортепьяно. Разные бывают
мето'ды. Не мешает сделать еще замечание, что Манилова... но, признаюсь, о
дамах я очень боюсь говорить, да притом мне пора возвратиться к нашим
героям, которые стояли уже несколько минут перед дверями гостиной, взаимно
упрашивая друг друга пройти вперед.
- Сделайте милость, не беспокойтесь так для меня, я пройду после, -
говорил Чичиков.
- Нет, Павел Иванович, нет, вы гость, - говорил Манилов, показывая ему
рукою на дверь.
- Не затрудняйтесь, пожалуйста, не затрудняйтесь. Пожалуйста,
проходите, - говорил Чичиков.
- Нет уж извините, не допущу пройти позади такому приятному,
образованному гостю.
- Почему ж образованному?.. Пожалуйста, проходите.
- Ну да уж извольте проходить вы.
- Да отчего ж?
- Ну да уж оттого! - сказал с приятною улыбкою Манилов.
Наконец оба приятеля вошли в дверь боком и несколько притиснули друг
друга.
- Позвольте мне вам представить жену мою, - сказал Манилов. -
Душенька! Павел Иванович!
Чичиков, точно, увидел даму, которую он совершенно было не приметил,
раскланиваясь в дверях с Маниловым Она была недурна, одета к лицу. На ней
хорошо сидел матерчатый шелковый капот бледного цвета; тонкая небольшая
кисть руки ее что-то бросила поспешно на стол и сжала батистовый платок с
вышитыми уголками. Она поднялась с дивана, на котором сидела; Чичиков не
без удовольствия подошел к ее ручке. Манилова проговорила, несколько даже
картавя, что он очень обрадовал их своим приездом и что муж ее не проходило
дня, чтобы не вспоминал о нем.
- Да, - примолвил Манилов, - уж она, бывало, все спрашивает меня: "Да
что же твой приятель не едет?" - "Погоди, душенька, приедет". А вот вы
наконец и удостоили нас своим посещением. Уж такое, право, доставили
наслаждение... майский день... именины сердца...
Чичиков, услышавши, что дело уже дошло до именин сердца, несколько
даже смутился и отвечал скромно, что ни громкого имени не имеет, ни даже
ранга заметного.
- Вы вс° имеете, - прервал Манилов с такою же приятною улыбкою, - вс°
имеете, даже еще более.
- Как вам показался наш город? - примолвила Манилова. - Приятно ли
провели там время?
- Очень хороший город, прекрасный город, - отвечал Чичиков, - и время
провел очень приятно: общество самое обходительное.
- А как вы нашли нашего губернатора? - сказала Манилова.
- Не правда ли, что препочтеннейший и прелюбезнейший человек? -
прибавил Манилов.
- Совершенная правда, - сказал Чичиков, - препочтеннейший человек. И
как он вошел в свою должность, как понимает ее! Нужно желать побольше таких
людей.
- Как он может этак, знаете, принять всякого, блюсти деликатность в
своих поступках, - присовокупил Манилов с улыбкою и от удовольствия почти
совсем зажмурил глаза, как кот, у которого слегка пощекотали за ушами
пальцем.
- Очень обходительный и приятный человек, - продолжал Чичиков, - и
какой искусник! я даже никак не мог предполагать этого. Как хорошо вышивает
разные домашние узоры! Он мне показывал своей работы кошелек: редкая дама
может так искусно вышить.
- А вице-губернатор, не правда ли, какой милый человек? - сказал
Манилов, опять несколько прищурив глаза.
- Очень, очень достойный человек, - отвечал Чичиков.
- Ну, позвольте, а как вам показался полицеймейстер ? Не правда ли,
что очень приятный человек?
- Чрезвычайно приятный, и какой умный, какой начитанный человек! Мы у
него проиграли в вист вместе с прокурором и председателем палаты до самых
поздних петухов; очень, очень достойный человек.
- Ну, а какого вы мнения о жене полицеймейстера? - прибавила Манилова.
- Не правда ли, прелюбезная женщина?
- О, это одна из достойнейших женщин, каких только я знаю, - отвечал
Чичиков
Засим не пропустили председателя палаты, почтмейстера и таким образом
перебрали почти всех чиновников города, которые все оказались самыми
достойными людьми.
- Вы всегда в деревне проводите время? - сделал наконец, в свою
очередь, вопрос Чичиков.
- Больше в деревне, - отвечал Манилов. - впрочем, приезжаем в город
для того только, чтобы увидеться с образованными людьми. Одичаешь, знаете,
будешь все время жить взаперти.
- Правда, правда, - сказал Чичиков.
- Конечно, - продолжал Манилов, - другое дело, если бы соседство было
хорошее, если бы, например, такой человек, с которым бы в некотором роде
можно было поговорить о любезности, о хорошем обращении, следить
какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелило душу, дало бы, так
сказать, паренье этакое... - Здесь он еще что-то хотел выразить, но,
заметивши, что несколько зарапортовался, ковырнул только рукою в воздухе и
продолжал: - Тогда, конечно, деревня и уединение имели бы очень много
приятностей. Но решительно нет никого... Вот только иногда почитаешь "Сын
отечества".
Чичиков согласился с этим совершенно, прибавивши, что ничего не может
быть приятнее, как жить в уединенье, наслаждаться зрелищем природы и
почитать иногда какую-нибудь книгу...
- Но знаете ли, - прибавил Манилов, - все если нет друга, с которым бы
можно поделиться...
- О, это справедливо, это совершенно справедливо! - прервал Чичиков. -
Что все сокровища тогда в мире! "Не имей денег, имей хороших людей для
обращения", сказал один мудрец.
- И знаете, Павел Иванович! - сказал Манилов, явя в лице своем
выражение не только сладкое, но даже приторное, подобное той микстуре,
которую ловкий светский доктор засластил немилосердно, воображая ею
