когда союзники во второй балканской войне внезапно оказались по
разные стороны баррикады. Если у нас дело обернулось не так, то
это потому, что у Германии не оказалось своего Энвера-паши, но
зато оказался рейхсканцлер Куно.
Захват французами Рура открывал нам благоприятные
перспективы не только в области внешней, но также и в области
внутренней политики. Значительная часть нашего народа, которая
до сих пор под влиянием лживой прессы верила в то, будто
Франция все еще является поборницей прогресса и свободы, теперь
освободилась от этого обмана. Весною 1923 г. повторилось нечто
похожее на июльские дни 1914 года. Все мы хорошо помним, как к
моменту начала войны мечта об интернациональной солидарности
народов внезапно улетучилась из голов немецких рабочих. Все мы
помним, что немецкие рабочие стали тогда в общие ряды,
чувствуя, что только при сплочении наших сил мы не падем
жертвою более сильного врага. Нечто подобное могло повториться
и в момент занятия Рурского бассейна французами.
Когда французы начали осуществлять свою угрозу и сначала
робко и осторожно стали продвигать свои полки на наши
территории, для Германии пробил великий решающий час.
Настроение в Германии менялось с минуты на минуту. И если бы в
этот момент наш народ сумел претворить эти настроения в
серьезные действия, то Рурский бассейн смог бы стать для
Франции тем, чем в свое время стала Москва для Наполеона. Для
Германии создались только две возможности: либо покориться
судьбе и подчинится всем требованиям, либо приковать взгляд
всей Германии к горящим горнам и дымящим печам Рура и вызвать
во всем нашем народе пламенную волю раз навсегда покончить с
этим позором и лучше взять на себя все ужасы временной борьбы,
чем бесконечно сносить ожидающие нас ужасы, покорно подставляя
спину.
Тогдашнему рейхсканцлеру Куно принадлежит сомнительная
честь открытия третьего пути, а буржуазным партиям Германии
принадлежит еще более сомнительная честь - что они устремились
по этому третьему пути и объявили его чуть ли не гениальным. Но
давайте сначала остановимся еще вкратце на втором пути. Заняв
Рурский бассейн, Франция самым очевидным образом нарушила
Версальский договор. Франция тем самым поставила себя во
враждебные отношения к целому ряду держав, в свое время
гарантировавших Версальский договор, и в особенности к Англии и
Италии. Франция не могла теперь рассчитывать больше на какую бы
то ни было поддержку со стороны этих государств целям ее
эгоистического грабительского похода. Франции оставалось только
на свой собственный страх и риск довести до счастливого исхода
предпринятую ею авантюру - ибо вначале занятие Рура было только
авантюрой.
Если бы у нас в Германии к тому времени существовало
действительно национальное правительство, у него оставалась бы
только одна дорога - дорога чести. Разумеется, мы не могли
тогда с самого начала оказать вооруженное сопротивление
Франции. Но надо было прежде всего понять, что вступать в
переговоры, не имея за собою никакой реальной силы, было и
смешно и бесплодно. Не имея возможности оказать активное
сопротивление, было нелепо становиться на ту точку зрения, что
"мы-де ни в какие переговоры не вступаем". Но еще куда более
бессмысленно было начинать переговоры, не создав себе
предварительно никакой реальной силы.
Мы отнюдь не говорим, что в тогдашней обстановке мы могли
помешать занятию Рурского бассейна при помощи военных
мероприятий. Только безумец мог бы посоветовать такие шаги.
Однако одно мы могли сделать: мы должны были воспользоваться
тем впечатлением, какое произвел факт захвата Рурского
бассейна, и пока Франция осуществляла свой план, мы могли и
должны были, не считаясь с версальскими запретами (поскольку
Франция сама разорвала Версальский договор), создать себе ту
военную силу, которая составила бы позднее реальный аргумент
наших представителей на будущей конференции. Ведь с самого
начала было ясно, что раньше или позже судьбы захваченного
Францией бассейна будут решаться на той или другой конференции.
Неужели трудно было догадаться, что если мы пошлем на такую
конференцию даже самых гениальных представителей, они все равно
ничего не сумеют достичь, если за ними не будет реальной силы?
Слабенький портняжка не может успешно состязаться с
атлетом. Раз наши уполномоченные являются на конференцию
совершенно безоружными, ясно, что они не выйдут из состязания с
какими бы то ни было достижениями. Разве не позором являлись
все те комедии, которые разыгрывались на пресловутых
конференциях, начиная с 1918 г.? Нас приглашали на ту или
другую конференцию и издевательски предъявляли нам уже заранее
приготовленные решения. Нам предоставлялось поговорить об этих
решениях, но все знали, что разговоры напрасны и что мы должны
будем в конце концов подчиниться продиктованной воле. Разве эти
позорные комедии, разыгравшиеся перед лицом всего мира, не были
недостойны? Представителями на эти конференции мы всегда
посылали людей средних и заурядных. Ллойд-Джордж не был неправ,
когда он однажды грубо издевательски заметил, что "немцы не
умеют выбрать себе даже умных вождей и представителей" (слова
эти были сказаны по адресу нашего тогдашнего рейхсканцлера
Симона). Однако мы должны заметить, что если бы мы даже
посылали на эти конференции настоящих гениев, то при нашей
безоружности и при той стальной воле, которую обнаруживали
враги, мы все равно ничего не могли бы достигнуть.
Но если бы весною 1923 г. Германия захотела
воспользоваться занятием Рурского бассейна, как поводом для
воссоздания своей военной силы, она прежде всего должна была бы
дать нашей нации духовное оружие в руки; она должна была бы
прежде всего укрепить волю немецкого народа и уничтожить тех,
кто систематически разлагает нашу национальную силу.
Всякая мысль о действительном сопротивлении Франции была
бы чистейшей бессмыслицей, если тут же не объявить непримиримую
борьбу против тех, кто 5 лет тому назад нанес нашей армии удар
с тыла и помешал ей победоносно закончить борьбу на фронтах.
Только буржуазные дурачки могли додуматься до той невероятной
идеи, будто марксизм теперь стал чем-то другим и будто в тех
канальях, которые в 1918 г. совершенно хладнокровно растоптали
ногами два миллиона трупов, теперь в 1923 г., после того как
они забрались на правительственные кресла, внезапно проснулась
национальная совесть и т.п. Но наша буржуазия, как это ни
невероятно, носилась именно с этой бессмысленной идеей. По ее
расчетам прежние изменники теперь внезапно должны были
превратиться в бойцов за немецкую свободу!
На деле господа марксисты об этом конечно и не помышляли.
Как гиена добровольно не расстанется с падалью, так марксист
не перестанет предавать родину. Обыкновенно в таких случаях
приводят то возражение, что ведь многие немецкие рабочие в свое
время охотно отдали свою жизнь за дело Германии. Глупейшее
возражение! Немецкие рабочие - конечно! Но не интернациональные
марксисты! Если бы немецкие рабочие в 1914 г. по своим
убеждениям оказались марксистами, то мы проиграли бы войну уже
спустя три недели. Германия потерпела бы тогда крушение еще
раньше, чем первый наш солдат перешел бы чужую границу. Нет,
тот факт, что немецкий народ в 1914 г. оказался еще способным к
борьбе, свидетельствовал только о том, что язва марксизма не
успела еще проникнуть слишком глубоко. Но именно в той мере, в
какой в дальнейшие месяцы и годы немецкий рабочий и немецкий
солдат опять начали возвращать свои симпатии марксистским
вождям, дело Германии становилось все хуже.
Если бы в начале войны мы решились задушить ядовитыми
газами 12-15 тысяч этих еврейских вожаков, губящих наш народ,
как гибли впоследствии от ядовитых газов сотни тысяч лучших
наших немецких рабочих различных профессий на фронтах, - тогда
миллионные жертвы, принесенные нами на полях войны, не
оказались бы напрасными. Напротив, если бы мы вовремя устранили
бы каких-нибудь 12 тысяч мошенников, то этим мы быть может
спасли целый миллион честных немцев, жизнь которых в будущем
принесла бы ценнейшие плоды нашей родине. Однако наша
буржуазная "государственная мудрость" и тут показала себя в
обычном свете. Буржуазные государственные деятели хладнокровно,
не моргнув глазом, отправляли на поля смерти миллионы и
миллионы немцев, но покончить с 10-12 тысячами изменников,
спекулянтов, ростовщиков и обманщиков - на это их не хватило.
Жизнь этих негодяев в их глазах являлась национальной святыней,
во всяком случае чем-то неприкосновенным. Поистине не знаешь,
чему больше удивляться в этом буржуазном мире, - тупости,
слабости и трусости или насквозь прогнившим "убеждениям". Класс
этот действительно обречен судьбою на гибель; жаль только, что
класс этот тянет за собою в пропасть целый народ.
В 1923 г. мы стояли перед повторением той же ситуации, что
и в 1918 г. К какой бы форме сопротивления Германия ни решилась
прибегнуть, все равно первой предпосылкой успеха являлось -
уничтожить марксистский яд в нашем народном организме. С моей
точки зрения первейшей задачей всякого действительно
национального правительства Германии в тот момент являлось -
прежде всего найти те силы, которые решились бы объявить
истребительную войну марксизму. Этой силе надо было прежде
всего очистить дорогу. Подлинно национальное правительство не
могло видеть свою задачу в том, чтобы по-прежнему повторять
глупую фразу о "тишине и спокойствии" в момент, когда внешний
враг наносил отечеству уничтожающий удар, а внутренний враг
продолжал свою подрывную работу внутри страны на каждом шагу.
Нет, подлинно национальное правительство в такой обстановке
искало бы беспорядка и беспокойства, лишь бы только в этой
беспокойной обстановке народу действительно удалось
окончательно посчитаться со своими смертельными марксистскими
врагами. Раз правительство не сделало этого, то всякая мысль о
каком бы то ни было сопротивлении являлась чистейшим безумием.
Покончить такие счеты, имеющие действительно
всемирно-историческое значение, никогда конечно нельзя по схеме
наших тайных советников или наших старых министров с
искушенными душами. Такие вещи делаются в борьбе и только в
борьбе, ибо борьба есть вечный закон нашей жизни на земле.
Германия должна была отдать себе отчет в том, что из самых
кровавых гражданских войн зачастую рождается здоровый стальной
народный организм, между тем как искусственно взлелеянный мир
очень часто приводит к гниению и злокачественному разложению.
Судьбы народа нельзя разрешать в лайковых перчатках. Главная
задача в 1923 г. заключалась в том, чтобы самым жестоким
образом задушить марксистскую ехидну, систематически
разъедающую силы нашего народа. Если бы это удалось, тогда и
только тогда можно было сказать, что подготовка активного
сопротивления Франции действительно имеет смысл.
Напрасно старался я тогда убедить по крайней мере так
называемые национальные круги в том, что на карту поставлено
сейчас все будущее и что если мы повторим теперь ошибки 1914
г., то неизбежно повторится также и развязка 1918 г. Напрасно
спорил я с людьми до хрипоты. Я умолял, чтобы нам дали
возможность открыто сразиться с марксистами и тем очистить
дорогу. Но люди были глухи. Все они, включая тогдашнего шефа
наших военных сил, изображали дело так, будто они знают другую,
