лучшую дорогу. Прошло немного времени, и они конечно кончили
капитуляцией - страшнейшей из капитуляций всех времен.
Всеми фибрами своей души понял я тогда, что миссия
немецкой буржуазии закончена и что она неспособна больше
разрешить ни одной крупной задачи. Тогда мне стало совершенно
ясно, что все эти буржуазные партии спорят с марксистами только
из соображений конкуренции, а на самом деле всерьез уничтожить
марксизм не хотят. Все они внутренне давно уже примирились с
той мыслью, что отечество умерло. Их действиями руководило одно
только желание - принять соответствующее участие в поминках.
Только из-за этого способны были они еще вести "борьбу".
Я должен открыто признать, что именно в эту пору я
проникся особенно глубоким уважением к тому великому человеку,
который в горячей любви к своему народу не стал мириться с
внутренними врагами Италии, а решил добиться и добился
уничтожения этого врага всеми средствами и на всех путях.
Муссолини завоевал себе выдающееся место среди самых великих
людей человечества именно своею решимостью не делить своей
власти над Италией с марксистами. Уничтожив интернационализм,
Муссолини спас свое отечество от марксистской опасности.
Как жалки наши ничтожные государственные карлики, по
сравнению с этим действительно великим деятелем! Как противно
слышать, когда эти политические нули самым невоспитанным
образом грубят человеку, который стоит в тысячу раз выше их! И
как больно сознавать, что все это происходит в стране, во главе
которой еще полвека тому назад стоял такой вождь, как Бисмарк!
Ввиду таких настроений буржуазии и ввиду того, что
правительство решило пощадить марксистов, судьба какого бы то
ни было активного сопротивления в Руре была в 1923 г.
предрешена заранее. Вести борьбу против Франции, имея в своих
собственных рядах смертельных врагов, было бы чистейшим
безумием. Показная борьба, которую тогда предприняли, была
чистейшим фокусничеством. Она предназначена была только
несколько удовлетворить националистические элементы Германии,
успокоить "кипящую народную душу" и попросту обмануть
малоискушенных. Если бы эти господа всерьез верили в то, что
они делают, они не могли бы не донять что сила народа прежде
всего не в его оружии, а в его воле к борьбе, и что раньше чем
побеждать внешнего врага, необходимо уничтожить врага
внутреннего. Иначе горе тому народу, который не одержал победы
уже в первый день борьбы. Если внутренний враг не уничтожен, то
как только на горизонте обнаружится первая тень возможного
поражения во внешней борьбе, внутренний враг подымает голову,
разложит нашу собственную силу и поможет внешнему врагу
окончательно победить нас.
Уже весною 1923 г. было совершенно ясно, чем все это
кончится. Пусть не говорят нам, что военный успех нашей борьбы
против Франции стоял под большим вопросом. Если бы результатом
германского подъема и нашего выступления против захвата
французами Рурского бассейна было только уничтожение марксистов
внутри Германии, то и то можно было бы сказать, что успех
склонился на нашу сторону. Если бы Германия была освобождена от
этих смертельных врагов всего ее существования и всего ее
будущего, то такая Германия представляла бы силу, которой никто
в мире не смог бы уже задушить. В тот день, когда Германия
сломит марксистов, она в действительности сбросит свои цепи
навсегда. Ибо никогда в истории враг не побеждал нас своими
собственными силами, всегда мы гибли только благодаря своим
собственным грехам, благодаря преступным усилиям врагов в наших
собственных рядах.
Тогдашнее немецкое правительство не нашло в себе сил для
этого героического акта. Из этого с неизбежностью вытекло то,
что ему пришлось пойти по первому пути, т. е. предоставить все
ходу вещей, не предпринимая ровным счетом ничего.
Но этого мало. Небо подарило еще нашему народу в тот
момент "великого" государственного деятеля, г. Куно. Человек
этот ни по профессии, ни тем более от рождения не был
государственным деятелем или политиком. Это был совершенно
случайный человек, оказавшийся подходящим только для
определенных надобностей. По сути это был простой коммерсант. И
именно это последнее обстоятельство стоило Германии особенно
дорого, потому что этот политиканствующий купец и к большим
вопросам политики подошел именно как к коммерческому
предприятию.
Франция заняла Рурский бассейн. Чем богат этот бассейн?
Углем! Значит, Франция заняла Рурский бассейн ради
угля. Так рассуждал этот "государственный" деятель. И вот
г. Куно набрел на "гениальную" мысль: сорганизовать забастовку,
дабы французы не могли получить угля. Все предприятия
французов, рассуждал Куно, окажется тогда нерентабельным и в
один прекрасный день французы сами очистят нам Рурский бассейн.
Приблизительно таков был ход мыслей этого "выдающегося",
"национального" "государственного деятеля", выступавшего тогда
с речами к "своему народу" в Штутгарте и в ряде других мест,
причем народ со счастливой миной выслушивал глубокомысленные
открытия своего "вождя".
Но для того, чтобы организовать стачку, необходимо было
конечно обратиться к марксистам, ибо участвовать в стачке
должны были ведь рабочие. Раз это так, то надо было создать
единый фронт рабочих со всеми остальными немцами. Ну, а рабочий
в представлении такого буржуазного государственного деятеля
всегда отождествляется с марксистом. Надо было видеть
восторженные физиономии буржуазных политиков, когда они
выслушивали этот гениальный лозунг "вождя". Куно в их глазах
был величайшим национальным деятелем, прямо гением. Наконец-то
они получили того "вождя", которого они все время искали! Мост
к марксистам был построен, "национальные" мошенники теперь с
удобством могли драпироваться в тогу патриотизма, на деле
протягивая руку интернациональным изменникам отечества. Господа
марксисты конечно охотно пошли навстречу такой тактике. Г-ну
Куно марксисты нужны были для того, чтобы он мог создать свой
"единый фронт", а марксистским вожакам нужен был г. Куно
потому, что через него можно было добыть деньжонок. Вот почему
обе стороны могли быть довольны. Куно добился своего "единого
фронта", состоявшего, с одной стороны, из национальных
болтунов, а с другой из антинациональных мошенников. А
интернациональные обманщики могли теперь за государственный
счет выполнять свою "высокую" миссию разрушения национального
хозяйства, получая за это теперь специальную оплату из
государственной казны. Идея спасти нацию при помощи оплаченной
всеобщей стачки была поистине бессмертной идеей. Еще более
бессмертен был этот лозунг, встреченный с энтузиазмом всеми,
вплоть до самых равнодушных к политике невежд.
Что народ нельзя освободить при помощи просьб и
унижений, это было уже более или менее общеизвестно. Но что
народа нельзя освободить и при помощи бездельной стачки, это
предстояло еще доказать на специальном историческом примере
г-ну Куно. Если бы вместо призыва к оплаченной стачке г. Куно
призвал тогда немцев проработать сверхурочно в пользу нации
всего каких-нибудь два часа, то все это мошенничество с "единым
фронтом" рассеялось бы как дым уже на третий день. Народы
освобождаются не при помощи безделия, а при помощи тяжелых
жертв.
Такое пассивное сопротивление, конечно, не могло
продолжаться долго. Только совершенно чуждый военному делу
человек мог вообразить, будто такие смешные средства могут
заставить удалиться армии оккупантов. А какое же в самом деле
другое назначение могла иметь подобная "акция", стоившая
миллиарды и в корне подорвавшая денежную систему страны?
Когда французы убедились, что все сопротивление немцев
сводится только к этим смешным мероприятиям, они совершенно
успокоились и стали устраиваться в Рурском бассейне, как дома.
В свое время мы сами показали французам образцы того, как
приводить к спокойствию гражданское население оккупированных
территорий, если это население начинает причинять серьезные
неприятности оккупационным властям. Девять лет тому назад мы
ведь очень быстро справились с партизанскими бандами бельгийцев
и довольно легко убедили бельгийское гражданское население в
том, что при наличии оккупационных немецких отрядов на
бельгийской территории ему очень опасно связываться с
партизанами. Если бы пресловутое пассивное сопротивление
действительно показалось сколько-нибудь опасным Франции, ее
оккупационные армии в течение нескольких дней с легкостью
положили бы ужасный конец всему этому ребяческому предприятию.
Казалось бы прежде всего необходимо было поставить себе
вопрос: а что мы будет делать, если наше пассивное
сопротивление действительно подействует на нервы противника и
он решится прибегнуть к кровавой физической расправе? Будем ли
мы и тогда оказывать дальше сопротивление? Если да, то мы так
или иначе должны решиться пойти навстречу самым тяжким кровавым
преследованиям. В этом случае мы приходим к тому же, к чему
пришли бы при активном сопротивлении, т. е. к необходимости
настоящей борьбы. Какое бы то ни было пассивное сопротивление
имеет внутренний смысл лишь тогда, если за ним стоит решимость
в случае надобности прибегнуть и к открытой борьбе или по
крайней мере к прикрытой партизанской войне. Чтобы такая борьба
была серьезной, нужна уверенность в возможности успеха.
Осажденная крепость, потерявшая надежду на то, что ей удастся
прогнать осаждающих, уже тем самым на деле сдалась неприятелю,
в особенности, если противник обещает осажденным сохранить
жизнь. Тогда эту приманку осажденные всегда предпочтут смерти,
которая ожидает их в случае продолжения сопротивления. Стоит
только окруженную врагами крепость лишить веры в то, что ей
придут на помощь и освободят, как сила осажденных тем самым уже
сломлена.
Вот почему пассивное сопротивление в Руре могло быть
успешным и вообще имело какой бы то ни было смысл лишь в том
случае, если бы мы в то время готовили фронт активной борьбы. В
этом случае народ наш мог бы сделать чудеса. Если бы каждый
немец в оккупированных частях знал, что родина готовит армию в
80 или 100 дивизий, тогда путь французских оккупационных войск
действительно не был бы устлан розами. Люди бывают склонны
приносить жертвы лишь тогда, когда они могут действительно
ждать успеха, а не тогда, когда бесцельность этих жертв
очевидна.
Перед нами был классический случай, когда мы,
национал-социалисты, должны были самым решительным образом
высказаться против подобного национального лозунга, И мы
исполнили свой долг. В эти месяцы я лично подвергся
многочисленным нападкам со стороны людей, национальные
убеждения которых представляли собою только некую смесь явной
глупости и пустых фраз. Все эти господа кричали только потому,
что их чувство приятно щекотало сознание безопасности
патриотических криков в данной обстановке. Этот жалкий единый
фронт я считал смешной нелепостью. История показала, что я был
совершенно прав.
Когда кассы профсоюзов достаточно наполнились за счет
даяний г-на Куно и когда пассивное сопротивление подошло к той
грани, за пределами которой надо было решиться от простого
ничегонеделания перейти к активному нападению, красные гиены
внезапно дезертировали из общенационального стада баранов и еще
раз показали себя тем, чем они всегда были. Покрыв свою голову
