Игры как занятия литературой; во всяком случае, это касается
сугубо современных литературных форм, проникнутых
интеллектуализмом, недаром один из главных мастеров Игры носит
имя Томас фон дер Траве{2_5_06} (намек на Томаса Манна,
родившегося в Любеке на реке Траве).
Гессе с видимой достоверностью описывает происхождение
этого фантастического занятия. На заре Касталии некий Перро из
Кальва -- родного города Гессе -- использовал на семинарах по
теории музыки придуманный им прибор со стеклянными бусинами. В
дальнейшем этот прибор был усовершенствован. Скорее всего, он
похож на некую электронную машину, где бусины стали кодом,
знаками универсального языка, с помощью которого можно без
конца сопоставлять различные смыслы и категории.
Около 2200 года Магистром Игры стал мастер Игры, не
знающий равных, -- Йозеф Кнехт. Кнехт -- любимый герой Гессе --
прошел весь тот путь, который проходят касталийцы. Способного
мальчика рано отобрали в "элитарную школу". Ему повезло -- на
самой заре своего развития он встретился и сблизился с
Магистром музыки -- человеком, воплотившим в себе наиболее
привлекательные черты Касталии: равновесие, ясность,
упоительную веселость (сродни "бессмертным" из "Степного
волка"). Встреча с Магистром музыки сделала разлуку с прежней
жизнью таинством, посвящением. Только смутно, по реакции
окружающих, мальчик догадывается, что уход в Касталию, в
разреженную атмосферу чистой духовности, -- не только
возвышение, но и потеря.
Позже, от самого Магистра музыки. Кнехт узнает, что не так
уж легко досталась тому пресловутая касталийская ясность.
"Истина должна быть пережита, а не преподана", -- говорит
учитель своему любимому ученику. И далее: "Готовься к битвам,
Йозеф Кнехт..."
Путь Кнехта состоит из этапов, изображаемых Гессе как ряд
ступеней, уводящих все выше и выше. Лишь на время герой
обретает желанную гармонию, но наступает "пробуждение", и он
вновь готов рвать связи, "преступать пределы" и отправляться в
дорогу, ибо:
Не может кончиться работа жизни...
Так в путь -- и все отдай за обновленье!
(Из стихов Иозефа Кнехта)
Чем дальше, тем труднее дается Кнехту переход со ступени
на ступень, тем резче ощущает он скрытые диссонансы
касталийской действительности. Встреча Кнехта с "мирянином"
Плинио Дезиньори, его другом-врагом, их диспут-поединок, о
котором Кнехт, по желанию преподавателей, выступает в роли
апологета Касталии, дальнейшие соприкосновения с настоящим,
реальным миром, -- волнуют и тревожат Кнехта. Недаром звучит в
его юношеских стихах:
Рассудок, умная игра твоя --
Струенье невещественного света,
Легчайших эльфов пляска, -- и на это
Мы променяли тяжесть бытия.
Кнехт с радостью приемлет все лучшее в Касталии, он
поистине наделен даром ученичества и служения, но он интуитивно
старается избегнуть касталийской ограниченности. Все его
склонности влекут его к Игре, к тому, чтобы стать ее величайшим
адептом, но герой избирает к ней окольные, затяжные пути,
ничего не принимая как данное, желая самостоятельно и критично
пройти весь тот путь, что она прошла. Для этого ему приходится
углубиться в изучение многих сложных вопросов, и один из этапов
этого пути -- его пребывание в домике Старшего Брата, в мире
"старых китайцев". Старший Врат особенно ярко демонстрирует
Кнехту одну из сторон мировоззрения Касталии -- добровольное
самоограничение, отказ от универсальности и развития ради
ограниченного совершенства минувших времен.
Но важнейшее значение для развития Кнехта имеет его миссия
в бенеднктинской обители Мариафельс. Гессе не религиозен,
христианство, в лучшем смысле этого слова, для него категория
общечеловеческая и этическая, он воспринимает его как "историю
и совесть". Монастырь Мариафельс показан не как оплот религии,
а как одни из последних оплотов духовности в "миру", как лучшее
место для касталийца за пределами Провинции. Здесь начинается
ученичество Кнехта у историка -- отца Иакова{2_6_06}.
Прообразом этого героя послужил швейцарский историк культуры
Якоб Буркхардт{2_6_06} (1818-1898), идеи которого оказали
влияние на самого Гессе, но значение образа патера
Иакова{2_6_06} много больше, чем просто отражение факта из
биографии писателя. Под влиянием Иакова{2_6_06} Кнехт впервые
задумывается об историзме, о соотношении истории государства и
истории культуры, впервые постигает, что живая история вовсе не
подчиняется абстрактно-логическим законам разума и не
исчерпывается историей идей. "Пусть тот, кто занимается
историей, наделен самой трогательной детской верой в
систематизирующую силу нашего разума и наших методов, но,
помимо этого и вопреки этому, долг его -- уважать непостижимую
правду, реальность, неповторимость происходящего", -- учит
Йозефа отец Иаков{2_6_06}. Гессе приходит здесь к признанию
необходимости исторического взгляда на вещи, хотя и не идет
дальше этого признания.
Итак, с помощью занятий историей Кнехт увидел истинное
место Касталии, ее временность и относительность, потому что
отчуждение ее от мира -- трагическая ошибка. "Игра игр" --
всего лишь игра, имеющая в лучшем случае педагогическое
значение. Страна интеллекта -- крошечная частица вселенной,
пусть даже самая драгоценная и любимая. Касталия была создана
когда-то и должна погибнуть, поскольку она почти перестала
выполнять даже то немногое, ради чего ее создали, -- свою
педагогическую миссию. Писатель не приемлет отрыва духовной
элиты от жизни общества. Он критикует Касталию устами
"идеального касталийца", и эта критика вновь обращена к нашей
современности.
Наука и искусство хиреют и чахнут в изоляции от живой
жизни, без осмысления и смысла, какой бы утонченности и
виртуозности ни достигли их представители. Более того, самое их
существование оказывается под угрозой. Пока касталийцы
затворнически трудятся в своих библиотеках и архивах, играют в
свои великолепные игры, общество, от которого они уходят все
дальше, может счесть свою Касталию бесполезной роскошью. "Игра
в бисер" -- роман-предостережение всей западной цивилизации XX
века. Еще в юношеском стихотворении вставало перед Кнехтом
страшное видение -- последний мастер Игры:
Но нет их больше, нет ни тайн, ни школ,
Ни книг, былой Касталии... Старик
Покоится, прибор держа в руке,
И, как игрушка, шарики сверкают,
Что некогда вмещали столько смысла...
Дом уже горит, утверждает Кнехт в своем послании членам
Коллегии, и наш долг "не заниматься анализом музыки или
уточнением правил Игры, но поспешить туда, откуда валит дым".
При этом, говорит дальше Кнехт, ни в коем случае нельзя
допустить предательства по отношению к лучшему в Касталии -- по
отношению к духовности, интеллектуальной честности, к поискам
смысла. "Трусом назовем мы того, кто уклоняется от трудов,
жертв и опасностей, выпавших на долю его народа, -- говорится в
том же послании. -- Но трусом и предателем вдвойне будет тот,
кто изменит принципам духовной жизни ради материальных
интересов, кто, например, согласится предоставить власть имущим
решать, сколько будет дважды два".
Кнехт напоминает Коллегии, что "Magister Ludi" означает не
только "Магистр Игры", но и просто "школьный учитель". Самая
важная задача, считает Кнехт, а вместе с ним Гессе, -- это
воспитание молодого поколения, и не в Касталии, не среди элиты,
а в "миру". Передача молодым людям благородных традиций,
наделение их подлинной духовностью -- вот путь к спасению
страны интеллекта. Кнехт покидает Касталию, которую он так
горячо любит.
Йозеф Кнехт -- программный герой, он и духовен и деятелен.
В нем одном воплотились все "пары" героев Гессе: Галлер и
Пабло, Нарцисс и Гольдмунд и другие. Кнехт слишком богат и
многосторонен, чтобы удовлетвориться призрачным существованием
в Касталии. Я жажду действительности, говорит Кнехт, я не
только касталиец, но и человек. Кнехт становится наставником
сына Дезиньори, ибо, по его мнению, воспитание даже одного
настоящего, способного действовать человека важнее прекрасной,
но бесполезной Игры в бисер.
Конец Кнехта -- самая живая, полнокровная часть всего
жизнеописания, здесь этот герой более всего убедителен и
человечен. Однако характерно, что касталийский летописец не
приемлет такого конца -- для него это всего лишь "легенда".
Гессе не видит для Кнехта другого поля деятельности, кроме
воспитания одиночки. Он вообще не показывает нам Кнехта в
реальной жизни. Резким диссонансом обрывается музыкальная тема
-- путь Кнехта, герой бессмысленно погибает в водах горного
озера. В сущности, мы не знаем даже, добился ли бы он успехов
на своем поприще. А Касталия в романе Гессе не погибает,
вопреки предсказаниям Кнехта, ибо это ее будущий историк
восстанавливает для потомства жизнь величайшего Магистра.
Как же понимать Гессе, опровергающего самого себя?
Писатель как будто бы заканчивает роман знаком вопроса.
Отвергает он или принимает Касталию? Несомненно, ответ Гессе в
достаточной мере противоречив, он, как это обычно для него,
ставит проблему и призывает читателя размышлять вместе с ним. В
сущности, он сам сознает, что воспитание одиночек --
недостаточное средство для радикального изменения общества. "Я
не являюсь представителен готового, уже сформулированного
учения, я человек становления и развития", -- говорил Гессе еще
в 1930 году.
Очень важен для понимания замысла писателя эпиграф к "Игре
в бисер". Гессе сам его сочинил, переведя затем на
средневековую латынь и приписав его авторство вымышленному
Альбертусу Секундусу (вполне в духе придуманной им Игры). В
эпиграфе говорится, что, вопреки мнениям дилетантов, вещи
несуществующие много труднее изображать, чем существующие, и
необходимо, но и очень трудно описывать их так, чтобы они как
бы существовали и могли оказывать влияние на действительность.
"Страна Касталия" Гессе -- именно такое "несуществующее
понятие", призванное влиять на действительность. "Духовность"
не должна исчезнуть, она должна облагородить и преобразить
жизнь -- вот, по-видимому, один из выводов Гессе.
Три вариации, три истории одного и того же человека "в
разных исторических одеждах" заключают книгу и также дают ключ
к постижению смысла произведения. Герой первого
"жизнеописания", "Заклинатель дождя", по имени Слуга, --
благородный носитель духовности первобытного племени. Продолжая
путь своего предшественника, он неутомимо добывает и копит все
новые знания об окружающем мире и с помощью этих знаний
стремится служить людям. Вокруг него стена непонимания.
Кажется, окружающие дикость и мракобесие вот-вот загасят этот
светильник разума. Но дело Слуги не погибает, он приносит себя
в искупительную жертву ради того, чтобы не угасла во тьме искра
духовности, чтобы люди успокоились, образумились, чтобы его
ученик и сын Туру смог продолжить его дело.
Во втором жизнеописании раннехристианский отшельник,
исповедник Иосиф Фамулус (по-латыни "слуга") по-своему служит
людям, с редкой добротой, кротостью и участием выслушивая их
признания в грехах и теп облегчая их душу. Он разочаровывается
в этом своем служении, видя ограниченность своих сил и своего
