не по душе была бы Коллегия, которая отпустила бы своего
Магистра Игры и предоставила бы ему занятие за пределами
Касталии, как бы убедительны и доказательны ни были его доводы.
Кроме того, в руководстве Ордена хозяин -- Александр, человек
неумолимый. Нет, эту борьбу мне уж придется выдержать самому.
Но пока пусть Тегуляриус изощряется в остроумии! Мы из-за этого
потеряем очень немного времени, оно мне так или иначе нужно,
чтобы оставить здесь все в порядке и чтобы мой уход не причинил
Вальдцелю ущерба. Тебе же пока надлежит подыскать мне там, у
себя, пристанище и работу, самую скромную; в крайнем случае, я
готов довольствоваться, скажем, местом учителя музыки, мне
нужно только начало, трамплин.
Дезиньори заметил, что работа найдется, адом его открыт
для друга в любую минуту. Но это Кнехта не устраивало.
-- Нет, -- сказал он, -- для роли гостя я не гожусь, мне
необходима работа. Кроме того, стоит мне задержаться в твоем
доме дольше, чем на несколько дней, это неизбежно увеличит
трения и сгустит атмосферу в твоей семье. Я тебе вполне
доверяю, да и жена твоя стала приветлива, привыкнув к моим
появлениям, но все это сразу изменится, если я из редкого
посетителя и Магистра Игры превращусь в беглеца и в постоянного
гостя.
-- Ты чрезмерно щепетилен, -- возразил Плинио. -- Я
уверен, что как только ты порвешь с Орденом и поселишься в
столице, ты вскоре получишь достойное тебя место, по меньшей
мере -- профессорскую кафедру в высшем учебном заведении, на
это можешь твердо рассчитывать. Но для таких хлопот требуется
время, это ты должен понять. И я только тогда смогу для тебя
что-нибудь сделать, когда состоится твое освобождение.
-- Разумеется, -- сказал Магистр, -- до тех пор мое
решение должно оставаться тайной. Я не могу предлагать свои
услуги вашему начальству, покуда мое собственное не будет
оповещено и не вынесет свой приговор -- это ясно. Но прежде
всего я не ищу официальной должности. В потребностях своих я
крайне неприхотлив, более нежели ты можешь себе представить.
Мне надобна комнатка и пропитание, а главное -- работа,
должность учителя и воспитателя, мне надобны один или несколько
учеников и питомцев, с кем бы я жил и на кого мог бы влиять;
меньше всего меня соблазняет высшая школа, я бы с таким же
удовольствием, нет, даже с большим, поступил домашним
наставником в семью с одним мальчиком или что-нибудь в этом
роде. Все, чего я ищу и хочу -- это простых, естественных
обязанностей, человека, который бы во мне нуждался. Назначение
в высшую школу с самого начала втиснет меня снова в
традиционный, освященный и механизированный официальный
аппарат, я же мечтаю совсем о другом.
Тут Дезиньори нерешительно высказал свою просьбу, которую
вынашивал уже довольно давно.
-- У меня есть предложение, -- начал он, -- и я прошу тебя
выслушать меня до конца и без предубеждения обдумать его.
Возможно, оно окажется для тебя приемлемым, тогда ты и мне
окажешь услугу. С того дня, когда я впервые был здесь твоим
гостем, ты во многом мне помог. Ты познакомился с моей жизнью,
с моим домом и знаешь, как все сложилось. Там еще и сейчас
неладно, но впервые за многие годы гораздо лучше, чем было.
Самое трудное -- это мои отношения с сыном. Он избалован и
дерзок, он поставил себя в нашем доме в привилегированное,
исключительное положение: ему это легко удалось в то время,
когда из-за него, еще малого ребенка, шла борьба между мною и
его матерью. Тогда он решительно встал на сторону матери, и
меня постепенно лишили всех действенных средств воспитания. Я с
этим примирился, как и вообще со всей своей неудавшейся жизнью.
Я покорно принял это. Но теперь, когда я с твоей помощью до
некоторой степени исцелен, у меня вновь родилась надежда. Ты
уже понимаешь, к чему я клоню; я очень многое отдал бы за то,
чтобы Тито, у которого, кстати, в школе неприятности, получил
хотя бы на время учителя и воспитателя, готового посвятить себя
ему целиком. Это эгоистическая просьба, я понимаю, и я не
уверен, что тебя привлекает такая задача. Но ты сам внушил мне
мужество сделать это предложение.
Кнехт улыбнулся и протянул ему руку.
-- Благодарю тебя, Плинио. Ни одно предложение не могло бы
быть для меня более желанным. Не хватает только согласия твоей
жены. Затем вы оба должны решиться на первое время целиком
отдать вашего сына на мое попечение. Чтобы мне взять его в
руки, необходимо удалить его из-под повседневного влияния
родительского дома. Ты должен поговорить об этом с женой и
убедить ее принять мое условие. Возьмись за дело бережно, я вас
не тороплю.
-- И ты думаешь, что тебе удастся переделать Тито? --
спросил Дезиньори.
-- Разумеется, почему же нет? Он унаследовал благородную
породу и хорошие задатки от обоих родителей, надо лишь привести
все это в гармонию. Пробудить в нем тягу к этой гармонии,
вернее, развить ее и сделать в конце концов сознательной -- вот
в чем будет заключаться моя задача, и я охотно беру ее на себя.
Теперь Иозеф Кнехт знал, что оба его друга, каждый
по-своему, способствуют достижению его цели. Пока Дезиньори в
столице излагал жене свои новые планы и старался сделать их для
нее приемлемыми, в Вальдцеле, в одной из рабочих комнат
библиотеки, сидел Тегуляриус и по указаниям Кнехта накапливал
материал для документа, какой предполагалось составить. Магистр
забросил ему приманку, предоставив в его распоряжение множество
книг и попросив их прочитать; Фриц Тегуляриус, всю свою жизнь
презиравший историю, клюнул на эту удочку и влюбился в историю
воинственного века. Будучи в Игре неутомимым тружеником, он с
возрастающим аппетитом собирал симптоматические анекдоты той
эры, мрачной эры до возникновения Ордена, и накопил их столько,
что, когда он представил другу плоды своего многомесячного
труда, тот отобрал едва десятую часть.
За это время Кнехт несколько раз бывал в столице. Госпожа
Дезиньори проникалась к нему все большим доверием, ибо часто
бывает, что здоровый и гармоничный человек легко находит дорогу
к душе сложной и обремененной. Вскоре она согласилась с планом
мужа. Тито, как нам стало известно, в одно из посещений
Магистра несколько надменно дал ему понять, что не позволит
обращаться к себе на "ты", ибо все, даже школьные учителя,
говорят ему "вы". Кпехт с изысканной вежливостью поблагодарил
его, извинившись тем, что в его провинции учителя говорят "ты"
всем своим ученикам и студентам, даже совсем взрослым. После
обеда он попросил мальчика прогуляться с ним и показать город.
Во время этой прогулки Тито, между прочим, повел его на одну из
главных улиц Старого города, где тесно, один к одному прижались
дома, стоявшие здесь несколько веков и принадлежавшие видным и
богатым патрицианским семьям. Перед одним из этих прочных,
узких и высоких домов Тито остановился, указал на герб над
парадной дверью и опросил:
-- А вы знаете, что это такое? И когда Кнехт ответил
отрицательно, он сказал: -- Это -- герб рода Дезиньори, и это
наш старый видовой особняк, он три столетия принадлежал нашей
семье. А мы торчим в нашем зауряднейшем доме, похожем на тысячи
других, только потому, что моему отцу после смерти деда взбрело
на ум продать этот прекрасный и почтенный дом и построить
другой, в современном стиле, который, кстати, теперь уже не так
современен. Можете вы понять такое?
-- А вам очень жаль вашего старого дома? -- дружески
спросил Кнехт, и когда Тито со страстью подтвердил это и
повторил свой вопрос: "Можете вы донять такое?" -- он ответил:
-- Все можно понять, если внимательно разобраться. Конечно,
старинный дом, -- это прекрасно, и если бы новый стоял рядом и
вашему отцу был бы предоставлен выбор, он бы, наверно, оставил
за собой старый. Да, старинные дома прекрасны и почтенны,
особенно такой красивый, как этот. Но в том, чтобы построить
дом самому, тоже есть нечто прекрасное, и если деятельный и
честолюбивый молодой человек стоит перед выбором: уютно и
покорно обосноваться в готовом гнезде или самому построить
совсем новое, то можно его вполне понять, если он предпочтет
строить новое. Насколько я знаю вашего отца, а я знал его,
когда он был еще в вашем возрасте, и он тогда уже отличался
настойчивым и смелым нравом, я полагаю, что продажа и потеря
дома никому не причиняла столько горя, сколько ему самому. У
него был тяжелый конфликт с отцом и со всей семьей,
по-видимому, его воспитание у нас, в Касталии, не слишком пошло
ему на пользу, во всяком случае, оно не смогло предохранить его
от некоторых необдуманных и скоропалительных решений. Одним из
них и была продажа дома. Этим он как бы бросил вызов и объявил
войну семейным традициям, отцу, всему твоему прошлому и своей
зависимости от них, -- мне, во всяком случае, все это кажется
вполне понятным. Но человек -- странное существо, и мне
представляется не совсем неправдоподобной другая мысль:
продавая старинный дом, ваш отец хотел сделать больно не только
своей семье, но прежде всего самому себе. Семья принесла ему
разочарование, она послала его в нашу элитарную школу,
позволила нам воспитать его по-своему, а когда он вернулся,
встретила его такими задачами, требованиями и притязаниями,
справиться с которыми ему оказалось не под силу: Идти дальше в
своих психологических догадках я не хочу. Так или иначе, эта
история с продажей дома показывает, какая страшная сила
заключена в конфликте между отцами и детьми, в этой ненависти,
или обратившейся в ненависть любви. У темпераментных и
одаренных натур редко обходится без подобных конфликтов,
мировая история дает тому множество примеров. Впрочем, мне
легко представить себе молодого Дезиньори другого поколения,
который поставил бы себе жизненной целью любой ценой вновь
вернуть этот дом своей семье.
-- И вы оправдали бы его, -- воскликнул Тито, -- если бы
он это сделал?
-- Я не стал бы его судить, мой юный друг. Если один из
поздних потомков Дезиньори осознает величие своего продай
обязательств, налагаемых на него тем самым жизнью, если он
будет преданно служить своему городу, стране, народу,
справедливости, благоденствию и при этом обретет такую силу,
что сможет попутно вернуть себе родовое гнездо, -- честь ему и
слава, и мы снимем перед ним шляпу. Но если он не будет знать
иной цели в жизни, кроме этой историй с домом, то он
всего-навсего одержимый и маньяк, игрушка страстей, и, что
весьма вероятно, он так никогда и не поймет смысла этого
конфликта поколений и вовсе дни свои, даже будучи взрослым
мужчиной, будет обречен таскать на себе этот груз. Мы можем
понять его, можем пожалеть о нем, но славы своего рода он не
приумножит. Очень хорошо, когда старинная семья любовно дорожит
своим домом, но принести ей обновление и новое величие способны
лишь те сыны, которые служат целям большего масштаба, нежели
семейные.
Во время этой прогулки Тито внимательно и довольно охотно
слушал речи гостя, но в других случаях он порой вновь выказывал
неприязнь к нему и упрямство, ибо в этом человеке, которого
столь высоко ставили обычно несогласные между собой родители,
он чуял силу, могущую стать опасной для его собственной
необузданности и своеволия. И тогда он нарочито щеголял своей
невоспитанностью; правда, за этим всегда следовали раскаяние и
желание загладить свою вину, ибо самолюбие его было уязвлено,
что он позволил себе подобные выходки, меж тем как ясная