собрать кирпичики. Помните, что творилось, когда ломали Берлинскую
стену? Абсолютно верно: пять марок за кусочек бетона давали. Расстарайтесь,
Альберт Григорьевич. Без шума узнайте, что, когда, куда тело вождя
перевозят...
Президент улыбнулся, представив унылый нос Альберта Гри-
горьевича, которым он примется рыть подкоп под мавзолей. Обязательно
будет! Наш президент знал сокровенную тайну Альберта Григорьевича и
уверенно пользовался этим - бывший партаппаратчик с детства мечтал стать
разведчиком, и лишь природная серость мешала проявиться его таланту, а
может, нос, которого он всегда стыдился. Мечты детства остались мечтами в
юности, потом кто-то из комсомольских вожаков института обратил
внимание на одну особенность: при всей неспособности Альберта Молочкова
к наукам конспекты он вел с особой педантичностью - все по полочкам, все
аккуратно разлинеено, расчерчено, записано четким почерком. Молочкова
пристроили вести картотеки в секторе учета, заполнять анкеты на комсомоль-
цев. Орготдел райкома явился для него тем местом, где развернулся его
талант вширь и вглубь. Таких досье на учитываемых коммунистов не имело
гестапо, заслуга целиком Альберта Григорьевича. Он неустанно
корректировал их, внося новые данные, но умение по этим данным
предопределить поступок так и оставалось в тени, и тогда Альберт
Григорьевич завел отдельную картотеку для себя, где и делал заключение;
этот сопьется, этот разведется, этот не сопьется, не разведется, но ни в коем
случае нельзя назначать его на руководящую работу. Ни разу он не ошибся.
Цветок его таланта рос и цвел, заполняя все свободное пространство
квартиры, а на свободу не выбрался. Можно констатировать: загублена еще
одна яркая судьба коммунистическим режимом.
Зато наш президент мимо талантов проходить не привык. Наконец-то
способности стали приносить Альберту Григорьевичу ощутимый доход. По
личной картотеке он разыскивал нужного человека и, неплохо интригуя,
добивался искомого.
Предопределить поступки бывшего зама он не мог - не вели в фирме
досье на ее работников, чему Альберт Григорьевич сожалел. А без анкетных
данных много не вычислишь.
Время бежало стремительно, Альберт Григорьевич видел это по
исчезновению неведомо куда своих респондентов, и он торопился
разрабатывать единственный свой пласт с максимальной для себя пользой.
К Новому году принято дарить и принимать подарки.
Тимурывокоманда одарил всех нас новым повышением цен, пока левые и
правые ждали съезда, мы отдарились повышением цен на харчи и шмотки,
будто раскланялись за любезность, на чем официальная часть новогодних
торжеств завершилась, если не брать во внимание ожесточенных перестрелок
на Кавказе и в Средней Азии, волнений в самой России, открытых бунтов,
полнейшего развала всего государства. Салюты, фейерверки да народные
гулянья - не более чем. Так читалось на лицах первых лиц государства.
Совковое правительство тем и примечательно - оно может жить автономно
от самого народа, он даже мешает ему работать, раздражает. От такой напасти
помогают прежние рецепты: спецтранспорт, спецбуфеты, спецдачи и
держиморды на кордонах. Нормальный ход, с Новым годом, дорогие
товарищи!
Кому-то стало не хватать на бензин, кому-то на водку, кто-то клялся в
микрофон, что последний раз ел три дня назад, и всему этому можно верить,
как верили мы много лет про загнивание капитализма и бедствия рабочего
класса за бугром.
Одарил нашего президента Альберт Григорьевич сообщением о
действительно предстоящем сносе мавзолея. О перезахоронении тела вождя
умолчал. Стал он скуп и прижимист, информацию отторгал кусочками.
Президент посулил премию в размере трех окладов и поторопил с
завершением подкопа. Через день Альберт Григорьевич докладывал,
покручивая в руках карандаш, которым только что расписался в ведомости на
получение премии: вынос тела решено приурочить ко дню рождения вождя,
когда оголодавший за зиму народ истово займется огородами, и плевать ему
на всех вождей, кроме собственного желудка.
Неплохо накопал Альберт Григорьевич. А вот пиит наш зарылся.
Какой-то он надменный стал, на козе не подъедешь. Ни хрена в <Оледе> не
делал, а восседал в своем кабинете с видом унтера Пришибеева, и лишь
щеточки усов не хватало для сходства со знаменитым фельдфебелем.
Президенту жаловались на Бобу: хамит, во все дырки суется, а он
отмахивался и благосклонно замечал: <Матереет наш пиит, матереет...>
Мы-то понимали, что все это игра кошки с мышкой, но вдруг та
ускользнет в норку из-под когтистой лапки? А президент совещался с
главпотехом с глазу на глаз и мер не принимал.
Пост главпотеха у нас занимал отставной чекист, для него эту
должность и ввели. Ушли его с Лубянки при Андропове в чине
подполковника, молодого и перспективного: не во время гавкнул.
Посчитал, новые времена пришли, и ошибся на шесть лет. За эти годы
он намытарился в дворниках, в слесарях, в грузчиках и озверел на советскую
власть. Перестройку он принял как очередной трюк партийных верхов. По
пивным он не философствовал, но в звездный час, видать, прорезался в нем
дар речи, когда услышал его наш президент у пивной на Курском вокзале.
Дело было сразу после окончания знаменитой партийной конференции, где
два игрока блестяще разыграли на публике ферзевую пешку. Один
соответственно прошел в ферзи, другой взял тайм-аут. Оба играли одну
беспроигрышную партию, а в тайм-ауты публиковали многочисленным
тиражом записки из серии <Моя партия: как я дошел до жизни такой>.
Оболваненная публика их почитывала.
У пивной морально озверевший бывший гэбист взъярился на
сторонников Ельцина.
- Вы где видели честных коммунистов? - наседал он.- Это звучит
так же, как честный бандит!
<Правильно,- уловил президент созвучие своих мыслей со словами
будущего зампотеха.- Только говорить такие вещи надо на приличном
расстоянии от банды>. А приглянувшийся ему мужик не унимался: - Кому
поверили? Горбачев понял, что дни его шайки сочтены, вот он и сделал
обходной маневр - делает святого из Ельцина. Потом его на свое место, а
пока суд да дело, шайку свою оба пристроят на хлебные места и опять народ
доить до крови.
- Да ты че: ты че!- прихватили ручки пивных кружек на манер
курков сторонники опального Ельцина.- Боря честный коммунист и
примазавшимся к партии головы скрутит!
- Э-э, заладили,- сплюнул от злости оппонент Ельцина.- Хоть
одного назовите, кому из них когда-либо голову скручивали?
- При Сталине скручивали! Всем подряд проходимцам! - Оно и
видно, какие вы с тех пор безголовые... Заявление опасное для такого места, и
президент вмешался:
- Мужики, по четвертной на нос, пиво разгружать на дворе! - И
тихо критикану:- Давай отсюда, сейчас клюв нащелкают.
Нашего президента везде принимали за своего. Мужики ринулись на
двор, критикан дал увлечь себя к <мерседесу> и дальше - в <Олед>.
- Да что же я делать здесь буду! - взмолился бывший чекист
Николай Петрович Крюков, услышав, что с завтрашнего дня он становится
заместителем президента по технической проработке операций с окладом в
три тысячи рублей. Сумма в конце восьмидесятых дай Бог каждому.
- Не кипятись, Николай Петрович,- успокаивал президент.- Ты
правильно мыслишь, а это главное. Едва ты наденешь костюм от <Марка и
Спенсера> да сядешь за руль <вольво-740>, к тебе потянутся люди. Те, кто
вычеркнул тебя из списков ныне здравствующих, теперь сами опасаются той
же участи. Вот ты и руководи массами. Кто владеет информацией, тот владеет
амуницией. Ясна мысль?
Мысль отставному чекисту понравилась, но за рулем иномарки он себя
представить не мог.
<Мафия здесь>,- решил он, подыскивая повод, чтобы уйти и не
вернуться. К мафии он питал не меньшую ненависть, чем к коммунякам,
всосанную вместе с бормотухой за шесть лет вхождения в рабочий класс.
Это-то сейчас и проявилось на его лице.
- Боишься, к ворам попал, народ обжуливаем? - Есть такой резон,-
кашлянул в кулак бывший чекист. - Тогда слушай. Я вор в законе, десять лет
мотал срок по лагерям. Но той животной ненависти к советскому режиму не
питаю, какую, наверно, питаешь ты. А потому что не позволил из себя
сделать быдло, как ни старались мои лагерные Хиггинсы и лагерное
начальство. Я остался человеком благодаря неистовому желанию пожить
человеком, когда настанет мой черед. Сейчас мне сорок три, я знаю
литературу, искусство, музыку - ту музыку, которую называют
классической,- подчеркнул наш президент.- Если можешь, проверь. Я
изучал это, чтобы управлять своими эмоциями и пороками тех, кто
неисправимое быдло, из каких бы золотых корыт оно ни хлебало. И мое
время пришло. Если же ты думаешь, что мои руки грабят Россию,
ошибаешься снова. Здесь все давным-давно разграблено или превращено в
хлам. Мы одни крохи подчищаем. - А простых людей не жалко? Последнее
у народа тянешь. - Народ? Какой народ? Тех, кому вроде бы платили, а они
вроде бы работали? Не жалко, Николай Петрович. Это быдло. Ты вспомни, к
чему этот народ приучили: не лезь куда не просят, помалкивай и будешь
жить, как все. А как жили? В бетонных каморках с унитазом в изголовье от
тесноты. Поел и в стойло. А что ели? Нитраты и гнилую картошку. И
помалкивали... Как же можно уважать такой народ? Нет, Николай Петрович,
ты мне <Рабыню Изауру> не крути, плакать не стану, я богатый. Пусть теперь
плачут все чванливые дешевки, успевшие обзавестись <жигулятами>, дачами
и дебильным потомством, считавшие, что их уклад жизни никогда не
изменится. Изменился, Николай Петрович. Я <мерседесы>, как перчатки,
меняю, а их сраные <жигулята> на решето похожи, у меня вилла в
Люксембурге, а им в бетонках вековать. И так им и надо, пусть сосут
двадцать первую лапу, если не заставят себя думать иначе, стало быть,
работать, а не придуриваться, тогда у них кое-какой шанс появится выбиться
в люди из быдла. А я делаю деньги не для одного собственного обогащения,
мне в скором будущем отстраивать захезанную территорию с вечным именем
Россия. И деньги эти у меня никто не отымет, поскольку лично для меня
уравниловка отменяется, я своего кровного быдлу не отдам.
- Складно излагаешь,- кивнул отставной чекист.- Я бы поверил
тебе, да больно название твоей конторы доверия не внушает.
- Так мы пока в Зазеркалье находимся,- усмехнулся наш
президент.- А ты хотел, чтобы я трудягой фермером надорвался, так и не
взрастив пшеницы, прибитый бывшими аппаратчиками и бездарными
законами? Или ты знаешь способ обогащения с незамаранной задницей?
- Так обогащаешься все-таки? Наворуешь и за бугор? - гнул
прежнюю линию отставной чекист.
- А тебе классовое происхождение не велит обогащаться? Или наш
дорогой Ильич до поры до времени в Мытищах отсиживался?
- Претит. Мне от жизни много не надо. - <Жигуль>, квартиру и бабу
на сносях? - А этого мало?
- Так ты для такого минимума и работать станешь вполсилы! -
засмеялся наш президент, а отставной чекист обиделся: - Для нормального
человека хватает... Впрочем... - Что впрочем? - Разного мы поля ягоды.
- Присловье. Все ягоды с одного поля. Только одна созрела, а другая
недоспелая. Давай-ка, Николай Петрович, дозревай и приходи. Либо у тебя
появятся деньги для нормальной жизни, либо останется упрямая башка,
умная, между прочим. А с какой стороны баррикад в нее пулю всадят,
разницы нет. Ты, как я понял, не за левых, не за правых - в последней стадии
созревания.
- Подумаю,- буркнул отставной чекист.- Ты, кстати, за какие
подвиги десятку отсидел?
- Сел за мелкое хулиганство на три года, субчика одного отделал,
остальное в зоне намотал: побег, сопротивление охране. Вот тебе и первое
задание, Николай Петрович, проверь сам, за что сидел, разузнай через старых
друзей. Через неделю жду.
В назначенный срок мы со всей душой приняли Колю Крюкова в
фирму. Оказалось, пьет мужик классно и не пьянеет, язык попусту не дрочит,
компанейский на все сто, а работает - любо-дорого. Что там рассусоливать,
