Александр Гера
НАД ВСЕЙ РОССИЕЙ СЕРОЕ НЕБО
Матери моей, бедной
женщине, обманутой, как все мы, большевиками.
Наш президент - величайшая бестия. До величайшего беса ему
оставалось всего ничего, не случись событий, которые поставили на его
карьере большой восклицательный знак, а наша жизнь превратилась в
многоточие с вопросом. Все у нас вроде было, всем он нас снабдил, а чего-то
недоставало, самой малости, без чего не вьют гнезда птицы, а зверье не
обзаводится потомством.
Прежний наш лидер, Молочков Альберт Григорьевич, туповатая
совковая скотинка-партаппаратчик, пороху не сотворил. Его восхождение на
Старую площадь ничем не отличалось от заурядного похода скалолазов к
вершине: все повязаны одной веревкой, всем на ней висеть в случае срыва
одного либо тянуть последнего ледащего до крайней точки подъема. Не будь
этой веревки, он бы маму родную продал по сходной цене, поэтому не
продавал, этим гордился, за что срамил про себя прежних своих товарищей по
партии, забывших о веревке.
<В какое время, в какой стране живем, чем живы, если сын родной
готов мать родную порадовать. <Мама, а я тебя, любимая, хорошо продал>,-
сокрушался Альберт Григорьевич наедине с собой, зато вместе с нами он
продавал или перепродавал, не думая о веревке, все мало-мальски годное на
продажу.
В комнате покойного о веревке не говорят. А покойник у нас случился
самый настоящий, и с этого момента основные события заспешили вокруг
нас, как в забытом ныне фильме <Моя бедная, любимая мать>, откуда пришла
к нам <Марекьяра>. Возвращается в дом родной сын, а верный пес сбесился.
Пристрелили.
Гости съезжались в <Бабуин>, уютный коммерческий ресторанчик, где
все мы собрались в отдельном кабинете за эстрадой. У нас вполне приличный
офис на улице Готвальда, откупленный по дешевке через мэрию еще
Альбертом Григорьевичем, им обставленный диванами, креслами, столами и
шкафами в стиле современного делового дизайна, с четкими инвентарными
номерами на тыльниках и штампами: <Собственность ХОЗУ ЦК КПСС>. В
офисе текла обычная рутинная работа, слегка подлакированная визитами
зарубежных дельцов, а мозговая велась в <Бабуине>, принадлежавшем нашей
фирме <Олед>; в кабинете за эстрадной ровно шесть кресел, по числу
главкомов фирмы. Гостей и девочек в святое место не пускали.
В кабинете всегда покойно. Через двойные двери и антишумовую
облицовку не слышен оркестр, а если захочется нашему боссу немного
веселья, достаточно щелкнуть тумблером, и пятнадцативаттные колонки
взорвутся хрипло голосом звезды <Бабуина> Лелика Сурина: <...А у меня все
схвачено, за все везде заплачено!>
Нынче всем нам не до песен, у нас покойник. Пристрелили Нюму
Четырботского, верного пса нашего президента. Кто пристрелил, за что -
пусть милиция разбирается. Мы знаем, но молчим. Скорбь осталась на
кладбище, там и помянули неплановой чаркой Нюму, в <Бабуин> приехали
только близкие убиенного: сам президент, разумеется, главбух, главюр,
главпотех, главэконом - светлая голова Федя Званский по кличке
<Главпальто> - и Боба Мосюк на приставном стуле. Пустует кресло испол-
нительного директора Нюмы Четырботского, в нем сиротливо белеет
салфетка, и вопрос решается важный: кто займет это кресло, какая предстоит
подвижка в руководстве <Оледа>. Уж не Боба, конечно, Мосюк, сбоку
припека, пустое место, введенный в святая святых <Оледа> волей самого
президента. Хотя, как взглянуть на Бобу, наш президент дерьма не держит:
любит Боба по всякому поводу затевать спор. Дебет от кредита не отличает,
депозит от аккредитива, а послушать - вылитый Карл Маркс с теорией
прибавочной стоимости. И с заведомой глупостью. Тут скорее всего Боба при
рождении плана что шлепок акушерки по заднице младенца. Рожает, скажем,
Главпальто идею, выношенный план, тужится терпеливо, а Боба уже на
приставном стуле подпрыгивает, рвется замочить всю операцию на корню.
Воды из его уст при этом обильные. А наш президент следит за секундной
стрелкой своего <Лонжина>. В начале шестого круга он жестом Бобу заткнет
и всех нас по очереди опросит. Цари шутов не зря держали. Шут - фигура
опасная: что дозволено Юпитеру, то дозволено шуту.
Вот и сейчас Боба готов доказать, какой Нюма мудак, додумался
перейти дорожку Шамилю из <Габриэлы> без нашего на то ведома с целью
собственного обогащения.
Мы жалеем Нюму так, как жалеем Бобу: дурак - это надолго.
Президенту жаль своего исполнительного директора чисто по-человечески.
Многое знал о своем патроне Наум Свиридович Четырботский, из многих
финансовых ям вытаскивал силой своего коммерческого таланта. А из какой
грязи денежки фирме отмывал, Коза Ностре не снилось. Наш совковый
бизнес - постфактум самой коммунистической политики, наглой и воро-
ватой, где все с ног на голову: не обгадишься, не подмоешься, в храм
избранных не войдешь. А все мы, президент особенно, хотели туда.
Ехали как-то он, Наум Свиридович и главбух из банка. Первые двое в
светлом настроении, удачные проценты под кредит выбили, главбух - как
всегда, мрачная могила, пыхтит на заднем сиденье, к звукам в объемистом
животе прислушивается, портит общее настроение. Высадили его у
<Кировской>, где он жил, проветрили салон и покатили дальше по
Страстному бульвару. Тяготит нашего президента главбух своей немотой и
мрачностью, но он скорее сам в могилу ляжет, чем расстанется со своим
главбухом, гузкой своей, или пятнышко неуважения посадит на его персону.
Кто такой главбух в нынешнем коммерческом совке? Это служитель морга,
отмывающий покойника до пристойной кондиции, наряжающий его для
всеобщего обозрения. Прости, Господи, нас, грешных, не мы грешим,
обстоятельства подвигают. А жить хочется, налоги исправно готовы платить,
но такие нам всюду препоны то от волосана Рыжкова, то от речистого
Темурывокоманды, то тот обгадился, то этот замывается в Москве-реке, а
катить бы независимо по бульвару в боссовской машине и не думать, кого в
отместку охмурить, а радоваться светлому дню...
А тут собачонка у девочки с поводка сорвалась и под колеса
президентского <мерса>. Секундное происшествие - и черный слон-увалень
<мерседес-250>, АБС-систем - бенц и в чугунной ограде, хромированный
передок от чугуна не отличишь. А моська его еще и облаивает... Зеваки, само
собой, буржуев клянут. Президент ухом не повел. Передок <мерса> оглядел и
к девочке. <Не плачь, жив твой мопсик>.- <Это не мопсик,- рыдает та,-
это ризеншнауцер, сука от Герделя и Дианы>.- <Но жива ведь сука...> -
растерялся президент. <Да? Хорошо вам говорить, а если у нее теперь течка
от страха прекратится? Кто ее покроет?> Погладил президент девочку по
головке, денег дал на покрытие, стало быть, расходов. <Пойдем,- говорит,-
Наум Свиридович, на такси...> Ключ из зажигания не вынул, не оглянулся
даже.
Собачка жива, а Нюма мертвый, живой свидетель широты президентской души.
Сидим, молчим. Слышим, как у президента на душе скребет. И как у
нашего Бобы Мосюка шарики-ролики в голове от бездействия скрежещут
слышим. Тоже, видать, от Герделя и Дианы, кого угодно облает. Сам
президент дал ему определение: <Единица наглости - 1 Мосюк>. Тем не
менее Боба - еще одно живое свидетельство широкой президентской
натуры, его президент в прямом смысле из мусорного ящика вытащил и к нам
привел.
- Ладно,- прервал наше молчание президент.- Пора о живущих
думать. Где будем исполнительного искать?
Где... На такую кузню, как в нашем <Оледе>, с улицы не возьмешь, а
свой под расстрелом не пойдет. Везде подпись исполнительного директора
стоит, здесь талант сапера нужен.
- Боба, а что если тебе попробовать? - спросил наш президент при
всеобщей немой сцене.
- Попытка - не пытка,- не особенно что-то обрадовался Боба,
ерзнув на приставном стуле.- Грамотешки маловато.
- Подучим,- ковал свое железо президент.- Я тебе в помощники
Татьяну из <Росса> переведу. - Ой-ей,- спохватился Главпальто.- А не
оголим <Росс>? <Росс непобедимый> - следующее произведение нашего
президента. РЭМ еще не бухал своим колоколом глупости про одевание
раздетых в одежды <второй свежести>, мы уже больше года торговали
стираным тряпьем, какое Армия Спасения собирала за бугром для своих
неимущих. У них там чего-то с неимущими плохо, товар не шел даже
бесплатно, а у нас двадцатифутовый контейнер дезинфицированных джинсов
в тысячу долларов с доставкой расходился в месяц по триста целковых за
пару. Этот бизнес Нюма <Оледу> спроворил через своего давнего дружка.
Жили когда-то оба в одесском дворике, потом один в бруклинский перебрался
и протянул оттуда руку помощи другому. Надо сказать, в обеих руках
налипало прилично, так <0лед>-то процветал! Какой там РЭМ одевающий,
<Росс непобедимый> в неделю деревянный лимон наликом дает! Джинсы,
куртки, трусишки-лифчики, все стирано, обезвошено и очень прилично
называется по-иностранному: <секонд хэнд> - товар, ну прямо от Герделя и
Дианы.
- <Росс> пора продавать. Выдыхается,- неторопливо ответил президент.
- Зачем? - с недоумением главного делателя денег сводит бровки у
переносья Боба. Его лысая черепушка, всегда полная куцых прожектов,
светится благим недоумением.- Такие бабки!
- Бабки у дедки, дедка у репки, а репка вздорожала,- спокойно
выговаривает Бобе Главпальто. Он понял сразу президента: какой дурак
станет скупать <секонд хэнд> за зеленые при скачущем курсе и последнем
заявлении тимурывокоманды ужесточить валютную политику? РЭМ и тот
перестроился. Разве сам Тимурывокоманда, секонд хэнд Бориса Ельцина.
- На репке и надо сейчас деньгу делать! - не унимается Боба.-
Перепрофилировать магазин на сельхозпродукты! Картошки нет в городе,
скупить быстренько и попридержать до весны. Колоссальный навар, шеф! -
кипит наш сувенирного образца самовар.
- А не занять ли мне место исполнительного? - спрашивает
Главпальто. Простенько так спрашивает, бесцветно.
Теперь наш Боба, догадываемся мы, закусит удила и врежется,
подобно президентскому <мерсу>, в чугунную ограду. Настал, выходит, его
звездный час, для чего и пестовал Бобу президент: всем нужны матросовы,
космодемьянских из них делают лещинские, а статью подбирает прокурор.
- Ты - исполнительным? - презирает Боба Главпальто.- Тут
фантазия нужна, поэзия коммерции. Нет, шеф, назначайте меня.
Так чудесно и решилось болезненное мероприятие. За двойной дверью
течет обычный земной вечер, а нас занимают подсчеты в уме, какие делишки
надо завершить, пока <Олед> на плаву. Пора, братцы, рога трубят.
У всех нас, кроме Бобы на приставном стуле, на черный день отложено
стояще и только в СКВ, домики там и сям, землица. Есть кое-что сокровенное
за пределами Родины: личные счета в приличных банках - у Главпальто в
Дженерал-банке, у главпотеха в Цюрихском, а в Люксембурге по дачке на
брата. <Олед> - он и есть <Олед>: пока мосюки митинговали, умные люди
дела делали. Они и сейчас митингуют, да и коммуняки зашевелились, того и
гляди, заорут эти оратаи не от сохи: <Мужики, в топоры!> Опять ильичи на
страну навалятся - зачем это приличным людям? В семнадцатом было что
делить, ныне только наши шкуры и <мерседесы>. Не густо мы Россию-
матушку обогатили, не много и с нас возьмешь.
<Олед>, каких много, контора тихая. Ничего мы не производим.
Скупаем, перепродаем, посредничаем в купле-продаже. Есть под крылом
нашей фирмы ресторан, этот самый, магазин <Росс непобедимый>, торгует за
деревянные и валютное казино - веселенький такой карусельчик, деньги
туда-сюда по кругу, чтобы налоговая инспекция шибко рта не открывала на
наш каравай. Зато фирма занимается меценатством: слилась с Фондом
ветеранов-генералов и законно налог не платит. Ну, подкармливаем авиаклуб,
они нас на рыбалку возят, летать учат. Наш президент не хуже любого
дипломированного аса пилотирует. И Главпальто умеет, и главюр, главпотеху
