- сам Бог велел, один Нюма летать не любил. Сауна с девочками - в
порядке вещей, а самолет - блажь. Как-то наш главбух, в очередной раз
переводя деньги на содержание авиаклуба, обмолвился ворчливо: <Пруста им
мало, не жалеют денег>.
Что поделаешь, у каждого своя Красная площадь. Кто в наше глупое
перестроечное безвременье кинулся в бурное море коммерции, должен загодя
подумать, как потом на твердый берег выйти.
Многие кидались и ныне: искус велик денег заработать как бы из
ничего. Да не копеечный интерес - миллионы крутят по телефону,
обзванивая того-другого знакомого на предмет перепродажи партии
видеотроек, КамАЗов, цемента и арматуры. С вечера женам докладывают: вот
эта сделка - верная, не сорвется, лимончик налом получим. А утром
исчезают куда-то воздушные миллионы - опять испорченный телефон
подвел. Но искус-то остается! И выстраиваются в очереди вчерашние
мэнээсы, помзавы, инженеры и техники по исполкомовским приемным на
регистрацию, чтобы - в этот раз повезет! - легально окунуться в
коммерческую стихию. Подобно леммингам, идут они гуртом топиться, и не
втемяшить им в головы, что без начального капитала нечего делать в этой
сырости и непредсказуемости. Верит каждый в свою счастливую звезду, что
сосед-то по очереди глупее, а он - кандидат таких-то наук или кстати на
бухгалтерше женился. Ах, сколько их, крутых и речистых, каждый со своим
<ноу-хау> толчется по исполкомам, регистрируя каждый свой <Олед>!
Подуставшие от безденежья, отчего малословные, сходятся они поредевшим
числом в другой очереди у Минфиновской приемной, чтобы исчезнуть вскоре
навсегда, так и не обогатившись на шару. Выплывают единицы. Есть и
патриоты - фермеры, подельщики, надевшие хомут по привычке трудиться
честно. Ну и что? О поле, кто тебя усеял белыми костями! Нет морковки.
Пшеница канадская. Баранина австралийская. Бараны наши. Кредитов не
дают.
<Олед> зачинался в счастливую пору прятания партийной кассы. Куда
угодно, лили> бы холопам не досталась! Зачинатель, Альберт Григорьевич,
застенчивый тупица со Старой площади, бабой обладал нахрапистой. Как
только прямой эфир перестал скрывать огрехи генсековской речи, она
созвонилась с подругами по дачам в Красногорске, вызнала необходимое и
объявила мужу решение: пора создавать <фирму>. И взять исполнительным
директором одного знакомого ее подруги, который Крым и рым прошел. А
деньги для уставного фонда и на обзаведение выколотить у .того знакомого,
который им туалет заблевал в позапрошлый Новый год. Он у Кручины в
отделе. А если заупрямится, то она ему напомнит, как в 1977 году на майские
праздники она, еще не замужем за таким балбесом, и Зойка с Каляевской... В
общем, напоминать не пришлось. Пока регистрация, то да се, на расчетный
счет фирмы упало полтора миллиона рублей, деньги до августа девяносто
первого крупные. Через год расторопный исполнительный директор накрутил
к изначальной сумме пару ноликов, открыл ресторан, магазин и с почетом
выпроводил Альберта Григорьевича из учредителей. Тут прежние связи не
помогли. Новый глава фирмы на Зойку с Каляевской не ссылался бы, Альберт
Григорьевич в его силках запутался сразу.
Разошлись полюбовно, с хорошей компенсацией за молчок. Но
раньше-то Альберт Григорьевич насиловал телефонный аппарат для себя, для
общего дела, так сказать, теперь выполнял просьбы своего бывшего зама.
Кляня тот день, когда свела их нелегкая, он обзванивал дружков-приятелей,
терпеливо торя дорожку к единственно нужному человеку. Коммуняки-
аппаратчики - самое прочное полковое товарищество из ныне суще-
ствующих. Таких не водилось в ордене Иисуса Сладчайшего, Игнатий Лойола
и не подозревал, сколь продуктивно расхристанные большевистские вожди
использовали его генеральную линию <цель оправдывает средства>. Тот
обогащал свой орден, аскетствуя, эти себя не обделяли в первую очередь. Тот
обирал сиятельных владык, эти драли шкуры с единственного - своего
народа. Народ и партия едины. Вступим в светлое будущее, там и поделимся.
Чудненько устроились. Мелкий августовский озноб перемогли и опять народ
смущают, еще и огрызаются.
<Как так,- сокрушался Альберт Григорьевич, исполняя очередную
просьбу своего бывшего зама,- такая силища была, в один день типчики,
подобные моему заму, растоптали! Меня, до мозга костей осторожного, как
непотребную девку, подмял под себя за три целковых!>
Ну, не за три рубля, а за три тысячи зеленых, но подмял - точно.
Уговорил он Альберта Григорьевича подмахнуть немцам вполне невинный
контракт на поставку промышленных отходов. И проскочили за бугор
некоторые редкоземельные металлы. Что такое благородные металлы,
Альберт Григорьевич понимал, а редкоземельные относил наивно к <никуды
не годным>. Таблица Менделеева из его головы давно выветрилась, а в
Университете марксизма-ленинизма учили руководить. Потом он обучался в
Академии внешней торговли и приналег было на английский язык, но крепко
опарафинился, доказывая на приеме в американском посольстве, что
extraordinary в переводе с английского означает <самый обычный,
заурядный>. Экстра - самый, все это знают, а ординари - пардон,
заурядный. С тех пор он подобные потуги оставил. Его дело - руководить, а
географию пусть извозчики учат, им платят за это.
Примерно так он вычислял своего зама. Еще и радовался, как ему
толково служит зам, с какого-то дрянного контракта обещал долларов дать,
нигде не учтенных. Контейнер с осьмием по сорок пять тысяч долларов
наличными за грамм благополучно пересек границу, но Альберт Григорьевич
волновался очень: не забудет ли зам выполнить обещание, не обманет ли с
долларами, три тысячи посулил... Не облапошил зам. В одно прекрасное утро
вручил ему тридцать бумажек с портретом президента Франклина.
Разулыбался Альберт Григорьевич: верно служит беспородный! На Старой
площади всякого вида довольствия хватало, но все оно подотчетное, везде
инструкция, кому, чего и сколько положено, а тут живые доллары без росписи
в ведомости, ноги домой просятся, жену порадовать и вместе в <Ирландский
дом> махнуть, а зам невинно бросает: <Только никому, Альберт Григорьевич,
ни слова, будто и не было никакого контракта>. <Как это - не было? - из
благостных грез вернулся Альберт Григорьевич.- Семен, приятель мой,
замминистра, его курировал, Николай Петрович опять же пробивал, пусть и
отдуваются в случае чего>. <Что вы,- наставляет зам,- тут хищением
пахнет в крупных размерах, Сеня и Коля контрактов не подписывали>.
С небес на бренную землю, называется. Там и добровольный уход с
поста главы фирмы, и отлучение из учредителей, и служил он потом своему
бывшему заму бесплатно, лишь бы не всплыл злополучный контракт, а три
зеленые тысячи хранил без огласки в <Справочнике по экономике для
партийных работников>, обходя его взглядом.
<Вот тебе и <Олед>, семейная фирма!> - нет-нет да вспомнит
Альберт Григорьевич свой казус. Никогда ему это название не нравилось, зам
придумал. Не лежала душа, партийное чутье не подводило, а почему -
натаска притупилась, грамотешки мало.
Мы, оледовские, без объяснений поняли, чего вдруг Альберт
Григорьевич оставляет фирму. Собирал нас в команду не он, сверх зарплаты
подбрасывал не он, и служили мы не ему, а <Оледу>, душой которого с
первого дня был нынешний президент.
Без подсказок мы поняли: Бобу наш президент избрал для
заключительного аккорда. Дураку ключи от города вверяют только в одном
случае - для сдачи города. Умные от ключиков загодя освобождаются. Вон
Гаврила Попов, главный стольники поморжевал на публику, пожировал для
близких, Москву в помойку превратил, а теперь, говорит, чистым делом
займусь, в политику душа рвется. Будто великую державу по миру пустить -
не политика... Все эти местечковые дельцы, квазидемократы из одной
жуликоватой команды вышли, из КПСС, а наш президент политику у
лагерной профессуры постигал, десять лет на свои университеты потратил.
Вор в законе. Честнее воров в законе дельцов нет. Сказал - сделал. За что
жулье их и побаивается, зато нормальный деловой мир уважает. С нашим
такие боссы ручкаются, какие вороватой нынешней знати и не снились.
Ротшильдово семя - не слабо? Кто, к примеру, Бурбулиса в потайную
картинную галерею пригласит? А нашего приглашали. Богатый человек с кем
попало не водится, отменный нюх. У всех нас чутья навалом, да что с того,
когда мы по телевизору видим Бурбулиса и понимаем - вылитый Бурбулис.
Все мы - как те борзые: гоним лису, а шапочки другие носят, зайца
затравим, а мясцо хозяину, нам краюшка черствого. Вот и наловчились
приворовывать да помалкивать, когда ключи от города у дурня. Еще хуже,
когда они у проходимца. Такой полцарства за коня отдаст не моргнув глазом,
а за свое хлебное место страну кровью зальет.
Наш Боба из первой категории властителей. Оно и лучше. Сидим,
помалкиваем, кандидатуру Бобы поддержали беззвучно. Пусть его. <...Так ты
палкой, что в углу, проскочить пособь ему>,- точно, каждому из нас
вспомнилось, все усмехнулись. А стишата Бобовы, много нам веселых минут
доставили.
Тут все просто. <Бабуин> открывали на бойком месте для
состоятельных клиентов и для своих незаметных сходок за эстрадкой.
Занюханное прежде помещеньице двадцать на сорок отделали зеркалами,
дубом, кабинеты встроили для интима, швейцар-привратник в красивой
фуражке, ребят наняли в гиенной форме, входной билет десять штук стоит, не
всяк в <Бабуин> сунется. Зато сервис на любой извращенный вкус. Парное
мясо, шампиньоны, шампанское и рябчики, само собой, девочки <ню>
встречают гостей, клиентами они становятся в процессе активного отдыха,
было бы желание. И все пристойно. Кто с кунилингом и прочими штучками
- под стол, кто купчишку без фантазии прихватил - пожалте в специальный
кабинет, за отдельную плату.
С чем нам не повезло, так это с туалетом. Общий, с кафелем и
дезодорантом, работал исправно, а наш персональный - мало того что узкий,
как гроб на попа, так еще и забивался ежедневно. Не мозолить же глаза
гостям, не ходить через весь зал в общий. Чего только ни предпринимали,
каких сантехников ни обвораживали, а наша <белая лебедь> корм сглатывала
плохо и сплевывала его на пол. Видать, сработали фановую систему в нашем
здании еще рабы Древнего Рима, завезенные царем Горохом по культурному
обмену. Или, что одинаково, в пору развитого социализма очередной
перестройкой загробили. Нам не легче, президент от несносного характера
белой лебеди бесился.
Как раз в пору очередного президентского гнева в <Бабуине> появился
Боба, спасенный президентом на помойке. Отмытый и накормленный, он
рьяно желал отработать свое спасение.
Выходил наш президент к белой лебеди чего-то не в духе, мы к
дальнейшей беде приготовились, а вернулся в слезах от смеха. - Ты автор?
- пригвоздил он пальцем Бобу. -Я,-с достоинством подтвердил Боба. Мы
в непонятии головами вертим.
- Главпальто, иди в белую лебедь, ты у нас, пожалуй, самый тонкий
ценитель прекрасного,- хохочет президент и Бобе пачку десятирублевок
кидает,- ох, развеселил...
Возвращается Главпальто, пачку десятирублевок Бобе и от смеха
давится. Мы - не исключение. Туда с удивлением, обратно - пачка денег
наготове и в хохот. А Боба наши дары с достоинством во внутренний карман
свежекупленного пиджака отправляет.
В общем, так: закрываешь дверь, готовый осесть на белую лебедь, а на
двери в семь цветов радуги текст. Вначале что-то там про общественное, что
белоручки России ни к чему, поэтому вам дружеский совет: <...Если масса
велика сброшенного кала, так ты палкой, что в углу, проскочить пособь ему>.
В баночке сбоку действительно квач. Авторская работа, нарочно не придумаешь.
С того дня Боба вошел в авторитет, гигиена коллектива легла на его
узкие плечики. В грязные делишки президент его не пускал - поэт, он и есть
поэт, трепло,- зато на переговоры с зарубежными гостями Бобу возили
регулярно. Порой казалось, что от шлепка его ладошки по столу зависело
