На плоскости и вблизи цели, не дальше чем за две сотни двойных шагов.
Здесь, в Пигпуньенте, вблизи ворот не было горизонтальных площадок, одни
крутые склоны. Братья Ордена Святого Копья мрачно загнали защитников в
стены крепости, мрачно вырубили в растрескавшейся скале площадку для
установки требукета. Защитники дождались, пока все будет сделано, потом
стали скатывать по склону камень за камнем, и каждый камень перебрасывали
через стену добрых два десятка человек. Братья мрачно вбили в скалу шесты,
настелили на них бревна, сделали укрытие для драгоценной машины. Сотни
грузчиков собрались для подъема требукета и камней противовеса. Еще труднее
было доставить метательные валуны, которые наконец притащила на
деревянных санях цепочка потных, задыхающихся людей.
И они сделали это: установили машину, метнули первый валун, который
пролетел над самыми воротами, так что дьякон Эркенберт смог приступить к
своим загадочным вычислениям и сказать. сколько веса нужно снять, чтобы
следующий валун попал точно в деревянные ворота. А затем, когда дело было
сделано и угроза стала ясна, Бруно послал вести переговоры одного из лучших
своих людей, брата Гартнита из Бремена. Всем гарантируется жизнь и свобода.
Отдать нужно будет только то, что находится внутри крепости. Бруно был
уверен, почти уверен, что защитники примут это предложение, они ведь должны
понимать, что как только будет проделана брешь, по всем законам, Божьим и
человеческим, не может быть пощады никому, ни мужчине, ни женщине, ни ре-
бенку, из-за которых штурмующие крепость подверглись таким мучениям и
опасностям. Все братья, даже из Ордена Копья, искоса смотрели на императора,
когда тот послал Гартнита на переговоры, они понимали, что это означает
потерю их традиционных привилегий, за право на которые все проливали пот, а
слишком многие - и кровь тоже: убивать и грабить, мстить и насиловать.
Братья давали обет целомудрия, никогда не женились, словно монахи. Однако
обет не распространялся на то, что происходило во время штурма. В конце
концов, все их партнерши не доживут до следующего дня. Братья нуждались в
отдушине, которую предоставлял им обычай.
Однако они позволили Гартниту выйти вперед, зная, что у их повелителя есть
свои планы. Они услышали предложение, выкрикнутое Гартнитом на
вульгарной латыни, которую большинство из них понимали. Кое-кто из них
даже точнее, чем Бруно, угадал настроение осажденных и приготовился к
шквалу стрел, который являлся традиционным ответом на предложение сдаться.
Гартнит, укрывшись за своим несоразмерно огромным щитом, мантелетом, тоже
был наполовину к этому готов.
Но никто не ждал колоссальной мраморной колонны, перелетевшей через
стену и обрушившейся подобно палице гиганта. Один ее конец разнес мантелет
и размозжил Гартнита почти пополам, и колонна в туче пыли покатилась вниз
по склону. Все явственно слышали, как жалобно стонет храбрый Гартнит с
проткнутым сломанными тазовыми костями мочевым пузырем, пока сам
император не избавил его от мучений с помощью своего miserecorde, длинного
тонкого кинжала, предназначенного как раз для этих целей.
Затем братья мрачно выстрелили из требукета следующим валуном, снесли
ворота, прорвались внутрь и сквозь баррикаду, которую, как и ожидали,
встретили на внутреннем дворе, потом стали выкуривать последних защитников
из башен, аттика, лестниц и подвалов. Защитники крепости мрачно отбивались,
не оставляя ни единого человека, при отступлении добивая своих раненых, пока
их не загнали в последнюю башню. В ней были одни мужчины. Бруно сам
увидел, когда атакующие ворвались во внутреннее помещение крепости, что на
полу рядами лежат женщины, старики, дети, скорчившиеся, ничком или со
скрещенными на груди руками: все отравленные, убитые, ни одного живого. И
лишь последние человек двадцать заперлись в башне, которую подожгли люди
императора.
Бруно опустил щит, осторожно, опасаясь стрелы, нерешительно шагнул
вперед. Он рисковал показаться идиотом, но необходимо было выполнить то,
что он задумал. Он еще раз крикнул:
- Эй, вы, там! Еретики! Если вам жарко, выходите и сдавайтесь. Я даю вам
слово, слово рыцаря и кайзера, что вам не причинят вреда. Никто в мире не мог
бы биться лучше вас. Вы сделали достаточно.
В ответ только треск и столб пламени. Братья снова косились на Бруно,
размышляя, не сошел ли император с ума. И тогда из самой середины огня
раздался голос.
- Знай, император. Я капитан Маркабру, все еще, увы, imperfectos,
несовершенный. Нам наплевать на тебя и на твой огонь. Ныне же, как благо-
честивый разбойник, я буду в раю с моим Господом. Потому что Господь
милостив. Он не даст нам гореть и в этом мире, и в другом.
Раздался треск обрушившихся стропил, поднялся клуб дыма и пыли,
наступила долгая тишина, нарушаемая лишь шумом огня. И никаких знакомых
звуков грабежа, воплей, слез, просьб о пощаде. Только треск пламени и гул
падающих камней.
Бруно попятился назад, все еще держа поднятый щит. Теперь, когда сражение
окончилось, появился Эркенберт в сопровождении своих не отстающих ни на
шаг телохранителей. Он с удивлением увидел в голубых глазах императора
удовлетворение и даже радостные огоньки.
- Отлично, теперь мы кое-что узнали, - сказал Бруно тощему англичанину.
- И что же?
- Ублюдки что-то спрятали здесь. Теперь нам осталось только найти это.
* * *
"Победитель Фафнира" призраком скользил в ночи, остальные корабли шли
за ним следом, под всеми парусами, едва оставляя на воде легкую рябь. Шеф
сидел около форштевня, свесив ноги за борт и время от времени ловя
прохладные водяные брызги. Словно на морской прогулке, подумал он. Ничего
похожего на холод и голод во время его долгого путешествия по Северу. Шеф
вспомнил обожженное лицо и тело Сумаррфугла и как кожа трескалась под
рукой, когда он загонял кинжал.
Кто-то подошел со стороны, где у Шефа не было глаза. Он резко обернулся и
успокоился. Почти успокоился. Это была Свандис в своем белом платье,
незаметно ставшая позади него.
- Знаешь, Бранд не убил тех рыбаков, - заговорила она. - Он потопил их
лодку, но дал им время сделать плот и погрузить на него пресную воду. Оставил
им пару весел. Бранд сказал, что рыбаки доберутся до материка или до одного
из островов дня за полтора, достаточно времени, чтобы мы успели уйти.
- Если их не подберет кто-то из их приятелей, - пробормотал Шеф.
- Ты хочешь превратиться в такого человека, как мой отец? - Свандис
несколько мгновений помолчала. - В конце концов, говорят, что ты тоже eigi
einhamr, человек не с одной кожей. Это из-за того, что ты видишь в своих снах.
Ты не расскажешь мне о них? Что это было, что оставило прошлой ночью
отметины на твоем бедре? Они выглядят как укус ядовитой гадюки. Но ты не
распух и не умер. И отметины уже исчезли.
Шеф задрал край сорочки, в смутном свете звезд уставился на свое бедро.
Теперь там ничего не было, во всяком случае ничего, что можно было бы
разглядеть. Может быть, следует рассказать ей. Он чувствовал тепло ее тела,
приятное в ночной прохладе, улавливал слабый женский запах, заставивший его
на мгновение задуматься, каково это будет - обнять ее и зарыться лицом в ее
грудь. Шеф никогда в жизни не знал женской ласки, мать не подходила к нему
ближе вытянутой руки, судьба разлучила его с Годивой, его единственной
любовью. Он почувствовал искушение отдаться ласке. И немедленно отогнал
его от себя. На них смотрят, склонить голову и просить обнять его, словно
плачущего ребенка, - позор для drengr'a, воина. Но поговорить можно.
Шеф неторопливо начал описывать ей подробности своего последнего сна.
Лестница. Ощущение, как у мыши среди людей. Поднимающийся по лестнице
великан, грохот его сапог. Гигантский змей, который ползет следом, не отстает
от бога Локи, потому что Шеф уверен, то был именно Локи. Змеиный погреб
богов, со змеями под ногами, одна из них укусила Шефа.
- Поэтому я и верю в богов, - закончил Шеф. - Я видел их, я их
чувствовал. Вот почему я знаю, что Локи освободился и готовит месть. Если это
нужно еще как-то подтверждать после Сумаррфугла.
Какое-то время Свандис молчала, и за это он был ей благодарен. По-
видимому, она размышляла, собираясь что-то сказать, а не просто отмолчаться.
- Скажи мне, - в конце концов спросила Свандис, - было в твоем сне что-
то, что напоминало тебе виденное раньше? Что-то, о чем ты мог размышлять,
перед тем как уснуть. Ноги, например. Ноги поднимающегося по лестнице бога.
Ты сказал, что видел их.
- Ноги? Они были как у Бранда. - Шеф со смехом рассказал ей, как они
маршировали по Кордове и один араб с изумлением разглядывал Бранда, от его
гигантских ног до верхушки шлема. Как он не мог поверить, что такие ноги при-
надлежат человеку.
- То есть у тебя в голове уже была картинка вроде этой? А как насчет змей?
Ты ведь видел змеиный погреб.
И снова Шеф ощутил укол сомнений и подозрений. Все-таки она была
дочерью Ивара и внучкой самого Рагнара.
- Я видел, как твой дед умер в змеиной яме, - коротко сказал он. - Разве
тебе никто не рассказывал? Я слышал, как он пел свою прощальную песнь.
- Он любил брать меня на колени и петь мне, - сказала Свандис.
- Он любил своим длинным ногтем прокалывать людям глаза, - возразил
Шеф. - Мой друг Кутред вырвал ему этот ноготь клещами.
- Итак, змеиную яму ты тоже видел, - продолжала Свандис, - и видел, как
в ней умер человек. Ты был тогда очень напуган? Ты представлял самого себя в
этой яме?
Шеф ненадолго задумался.
- Ты хочешь мне сказать, что эти мои видения - я не считаю их просто
снами, - что они вообще не посланы мне богами? Они образуются в моей
голове из того, что я видел раньше и чего испугался? Они подобны сказаниям,
сагам. Только их рассказывает идиот, без начала и без конца, и они едва-едва
связаны друг с другом. Но они не такие. Я чувствую, что они... они много
больше этого.
- Потому что ты в это время спишь, - сказала Свандис. - Ты не можешь
мыслить здраво.
- Все равно, мои видения - это видения богов! В них мне открываются
истории, вроде тех, что я слышал от Торвина о Вёлунде и Скирнире, о Хермоте
и Бальдре.
- Потому что ты слышал их от Торвина, - сказала Свандис. - Вот если бы
ты увидел историю, которую Торвин тебе не рассказывал, это бы кое-что
означало. Может быть, всего лишь то, что ты сам составил ее из виденного и
слышанного.
А ты не задумывался, что арабы видят сны про Аллаха, христиане - про
своих христианских святых? Потому что твои видения подобны самим богам. И
то и другое люди выдумывают, исходя из своих нужд и своей веры. Если мы
прекратим верить - тогда мы станем свободными.
Шеф осторожно и скептически стал обдумывать эту идею. Ему казалось, что
иногда видение приходило к нему до того, как он услышал историю. Свандис
сказала бы, что он просто кое-что забыл и вспоминал историю задним числом.
Обратное ей, разумеется, не докажешь. И она может оказаться права. Всякий
знает, что иногда сны вызваны дневными событиями и даже звуками, которые
спящий человек слышит и встраивает их в свои сновидения. Самым отважным
викингам снились страшные сны, Шеф нередко слышал, как люди лепечут во
сне.
"Значит, возможно, что Рагнарока не будет, - размышлял он. - И Локи не
вырвался на свободу. Я все это время дурачил сам себя. Если бы я мог в это
поверить, мне стало бы намного легче. И в видениях не было бы и доли
правды".
- В видениях нет и доли правды, - убежденно сказала Свандис, стараясь
обосновать свою доктрину и заполучить нового ее сторонника. - Боги и
видения - это лишь иллюзии, которым мы предаемся, чтобы стать рабами.
Она тесно прижалась к нему в холодной ночи, наклонившись, взглянула в
единственный глаз Шефа, ее грудь наткнулась на его руку.
* * *
А далеко на севере, в Доме Мудрости в среднеанглийском Стамфорде, ночь
еще не наступила. Каменную башню с прилегающими постройками окутывали
