на него. его ноги сами находили тропу, и продолжая оставаться в
благословенном оцепенении, он смотрел на деревню, видневшуюся сквозь
деревья.
Когда тропа побежала вдоль обмелевшей реки, ему стали видны храм и
школа на дальнем берегу. Мальчик из другой деревни, Заахил, чьего имени
Чимал не знал, махал кому-то с обрыва, звал кого-то, сложив руки у рта
чашечкой. Чимал остановился и прислушался...
- Храм... - кричал он и произносил еще какое-то слово, похожее на
"Тецкатлипок". Чимал понадеялся, что слово только похоже на это имя, ибо
нельзя было произносить вслух имя Повелителя Неба и Земли, от которого
зависело, насылать пугающие болезни или исцелить. Мальчик, поняв, что его
не слышно, спустился по откосу, перебрался через узкий поток воды. Когда
он подбежал к Чималу, то тяжело дышал, но глаза его были широко распахнуты
от удивления.
- Попока, мальчик из нашей деревни - ты знаешь его? - Не дожидаясь
ответа, он затараторил: - У него были видения, и он рассказал о них
остальным, а жрецы слышали и видели его, и они сказали, что... Тецкатлипок,
- он был так взволнован, что перескакивал через слова, но это имя
вырвалось у него особенно громко, - овладел им, Его забрали в храм -
пирамиду.
- Почему? - спросил Чимал, зная ответ до того, как он его услышал.
- Китлаллатонак освободит бога.
Они, конечно, должны идти туда, потому что при такой важной церемонии
должен присутствовать каждый. Чимал не хотел этою видеть, но протестовать
не стал - быть там было его обязанностью. Когда они дошли до деревни, он
оставил мальчика и направился к своему дому, но его мать уже ушла, так же,
как и большинство остальных. Он убрал на место нож и по хорошо
утрамбованной тропе направился к храму, в долину. Молчаливая толпа
собралась у основания храма, но и с того места, где он остановился, ему
все было ясно видно. На уступе стоял черный резной камень, испещренный
отверстиями и пятнами, оставленными за много лет кровью. Непротестующего
юнца привязали к этому камню. Один из жрецов стоял над ним. Он дунул через
бумажный конус, и белое облако покрыло лицо юноши. Йахтли, порошок из
корней того растения, что заставляет человека засыпать, когда он
бодрствует, и делает нечувствительным к боли. К тому времени, как появился
Китлаллатонак, другой жрец обрил голову мальчика, подготовив его к началу
ритуала. Дрожь прошла по телу юноши, когда с его черепа был срезан кусок
кожи, но он не вскрикнул. Процедура началась.
Когда начали долбить череп, по толпе прошло движение, и безо всяких к
тому усилий Чимал оказался в первом ряду. Все детали процедуры сделались
для нем болезненно ясными. Верховный жрец проделал в черепе несколько
отверстий и соединил их между собой.
- Теперь ты можешь выходить, Тецкатлипок, - сказал жрец, и при звуках
этого имени толпу окутала гробовая тишина. - Говори же, Попока, - сказал
он мальчику. - Что ты видел? - произнеся эти слова, жрец опустил в
отверстие кусочек блестящей ткани. Мальчик ответил тихим стоном, и его
губы шевельнулись:
- Кактус... на высокой гряде у стены... с плодами на колючках, и было
поздно, а я не закончил... Даже если бы солнце село, я должен был бы быть
в деревне к наступлению темноты... Я повернулся и увидел...
- Иди же сюда, Тецкатлипок, выход здесь, - сказал Верховный жрец и
глубоко погрузил нож в рану.
- Увидел свет богов, идущий ко мне, когда солнце... - мальчик
вскрикнул, тело его дернулось, и он затих.
- Тецкатлипок ушел, - сказал Китлаллатонак, опуская инструменты в
чашу. - Мальчик свободен.
"Тоже мертв", - подумал Чимал и повернул прочь.
4
Теперь с приближением вечера стало прохладнее. Солнце не так нещадно
палило спину Чимала, как утром. Покинув храм, он устроился на белом песке
на берегу реки и сидел, глядя на узкий поток вяло струящейся воды. Вначале
он не понял, что привело его сюда, а потом, когда осознал, чем
направлялось его сознание, страх пригвоздил его к месту. Это день смерти
оказался очень волнующим для него, а смерть Попоки накалила фрагменты его
мыслей, превратив их в единую кипящую массу. Что видел мальчик? Мог ли он
тоже это увидеть? Умер бы, если б увидел?
Когда он поднялся, ноги едва не подкосились под ним - он слишком
долго сидел на корточках, и вместо того, чтобы перепрыгнуть через реку, он
побрел по ней. Ранее он хотел умереть под водой, но ему это не удалось,.
так что какая в том разница, если он умрет сейчас? Жизнь здесь была... как
это звучит нужное для выражения ее сущности слово?.. невыносимой. Мысль о
бесконечной череде дней впереди казалась более ужасной, чем мысль о
простом акте умирания. Мальчик что-то видел, боги овладели им для того,
чтобы он это увидел, и жрецы убили его за то, что он это видел. Что же
могло быть таким важным? Он не мог себе это представить... да это и не
было важным. Все новое в этой застывшей долине было для него не испытанным
еще ощущением.
Оставаясь у болота на северном краю долины, он был невидим. Обогнул
поля, что замыкали Заахил. Земля здесь стояла брошенная. Не было ничего,
кроме кактусов и москитов, и никто не увидел, как он прошел. Теперь тени
далеко протянули свои пурпурные пальцы, и он торопился, стараясь достичь
западного склона за Заахилом до захода солнца. Что мог видеть мальчик?
Существовала лишь одна гряда кактусов с плодами, подходящая под
описание. Она находилась на вершине длинной гряды из обломков валунов и
песка. Чимал знал, где она находится, и когда он достиг ее, солнце как раз
садилось за отдаленными пиками гор. Он вскарабкался на все четыре уступа
склона к кактусам, потом поднялся к вершине самом большого валуна. Высота
могла иметь что-то общее с тем, что увидел Попока. Так что чем выше он
поднимется, тем будет лучше. С того места, где он стоял, перед ним
открывалась вся долина с деревней Заахил перед ним, темной ниткой реки за
ней, а еще дальше - его собственной деревней. Выступающая часть скалы
скрывала за собой водопад в южном конце долины, но болота и гигантские
камни на его северном краю были ясно видны, хотя теперь, когда солнце
скрылось, темнота быстро опускалась на землю. Вот исчезли последние следы
солнца. Ничего не осталось. Небо из красном превратилось в
глубокопурпурное, и он уже собирался спускаться с валуна, на котором стоял.
И тут его коснулся луч золотого света.
Это длилось лишь мгновение. Если бы он не смотрел пристально в нужном
направлении, он ничего бы не увидел. Золотая нить, тонкая, как частица
огня, яркая, как отражение света в воде. Но никакой воды там не было,
только небо. Что же это такое?
Внезапно до его сознания дошло, где он находится и как сейчас поздно,
и страх пронзил его тело. Над его головой появились первые звезды, а он
так далеко от своей деревни, от своего берега реки.
Коатлики!
Забыв обо всем другом, он слез с валуна, спрыгнул на песок и
припустился бежать. Было почти темно, теперь все должны сидеть,
склонившись над вечерней едой. Он направился прямо к реке. Страх гнал его
вперед, мимо рядов окутанных тьмой кактусов. Коатлики! Она не была мифом -
ему приходилось видеть ее жертвы. Неспособный рассуждать разумно, он
мчался, как испуганное животное.
Когда он достиг берега реки, тьма совсем опустилась, и единственным
светом, показывающим ему путь, был свет звезд. Вдоль берега внизу было
совсем темно, и именно там бродила Коатлики. Он колебался, дрожал,
неспособный заставить себя окунуться в эту глубокую тьму.
А потом издали, справа, оттуда, где находилось болото, до него
донеслось шипение. Она!
Не колеблясь больше, он бросился вперед, прокатился по мягкому песку
и бросился в воду. Шипение повторилось. Сделалось ли оно громче? Цепляясь
за землю скрюченными от ужаса пальцами, он взобрался на противоположный
берег и, со всхлипами забирая в себя воздух, бросился через поля. Он не
останавливался до тех пор, пока перед ним не замаячила крепкая стена. При
виде первого строения, он рухнул на землю и остался лежать, царапая землю
пальцами и тяжело дыша. Сюда Коатлики не придет.
Когда к нему вернулась способность нормально дышать, он встал и тихо
побрел между домов к собственному дому. Его мать переворачивала лепешки на
кумале. Когда он вошел, она подняла голову.
- Ты очень поздно.
- Я был в другом доме. Он сел и потянулся к кувшину с водой, но потом
передумал и взял сосуд с окти. Сок маги мог принести с собой опьянение, но
одновременно с этим счастье и покой. Как мужчина, он мог пить его, когда
хотел, но пока еще не пользовался этой свободой. Его мать наблюдала за ним
краем глаза, но ничего не сказала. Он сделал очень большой глоток, а лотом
едва справился с овладевшим им кашлем.
Ночью, во сне, он все время слышал грохот, и ему казалось, что голова
его попала в расщелину между камнями и что ей очень больно. Внезапная
вспышка света, полоснувшая его по закрытым глазам, заставила его
проснуться, и он остался лежать в темноте, наполненный безотчетным
страхом, пока грохот становился тише и исчезал. Только тогда до его
сознания дошло, что идет сильный дождь. Шум дождя по травяной крыше - вот
что проникло в его сны. Потом вновь вспыхнул свет, и на какое-то время
страшное голубое сияние осветило все, что находилось в доме: очаг, горшки,
силуэт матери, беззвучно спавшей на своем петлатле перед дверью, ручеек
воды, бежавшей по земляному полу. Свет исчез, и снова загремел гром. Он
был таким раскатистым, что заполнил, должно быть, всю долину. Когда боги
играют, говорили жрецы, они разрушают горы и раскидывают гигантские
валуны, как бросили их, закидывая выход из долины.
Голова Чимала болела, когда он сел; значит, эта часть сна была
правдой. Он выпил слишком много окти. Его мать беспокоилась, он припомнил
это теперь, потому что пьянство считалось священной вещью и полного
опьянения можно было достигать лишь в дни празднеств. Что ж, он устроил
свой собственный праздник. Он откинул циновку и шагнул под дождь, позволив
ему омыть запрокинутое кверху лицо и побежать по телу. Влага полилась в
его открытый рот, и он проглатывал эту сладкую жидкость. Голове его стало
лучше, а кожа хранила приятное ощущение чистоты. И теперь будет вода для
побегов, и урожай еще сможет оказаться хорошим.
Вспышка вновь осветила небо, и он сразу вспомнил о полосе света,
виденной им после захода солнца. Может ли этот свет быть тот же
происхождения? Нет, этот свет извивался и змеился, а тот был прямым, как
стрела.
Дождь перестал быть для него приятным: ему стало холодно и не
хотелось думать о том, что он видел накануне вечером. Он повернулся и
быстро вошел в дом.
Утром сны медленно выпустили его из своих объятий, как и каждый день
в его жизни. Мать была уже на ногах и разводила очаг. Она ничего не
сказала, но даже повернутая к нему спина выражала неодобрение.
Дотронувшись до лица, он обнаружил, что подбородок его густо зарос
щетиной: ему давно бы стоило о нем позаботиться. Он наполнил сосуд водой и
покрошил копалксотл, сухой корень мыльного дерева. Потом, взяв сосуд и
нож, прошел за дом, где его встретили первые лучи солнца. Тучи разошлись,
день обещал быть ясным. Он густо намылил лицо и нашел на уступе камня
лужицу, в которой ясно виднелось его отражение. Это помогало при бритье.
Решив, что его щеки достаточно гладкие, он провел по ним ладонями и
снова наклонился над лужицей, проверяя, не оставил ли он небритым
какой-нибудь кусочек. Лицо, глядевшее на нем из воды, показалось ему почти
