большинство из них вообще не думали ему отвечать, лишь отталкивали его со
своего пути, если он настаивал на ответе. А если и отвечали, то пожимали
плечами, смеялись и говорили, что таковы уж грифы, и тут же забывали о
своих словах. Им не было до этого дела. Ни детям, особенно детям, ни
взрослым, ни даже жрецам. Но его это интересовало.
У него были и другие вопросы, но он уже давно разучился спрашивать,
Ибо вопросы, не считая очевидных или таких, ответ на которые содержался в
священных книгах и известен жрецам, только сердили людей. На него начинали
кричать, могли даже ударить, хотя детей редко подвергали побоям, и Чимал
очень скоро понял: это происходит потому, что они сами не знают ответа. И
тогда он стал пытаться получить ответ собственными путями - как сейчас, с
этими грифами,
Это беспокоило его, потому что, хотя о грифах было известно многое,
оставалось еще, о чем не было известно - вернее, об этом даже не думали.
Грифы питаются падалью, это знает каждый, и он сам видел, как эти птицы
рвали останки грызунов и других птиц, Они устраивали свои гнезда в песке,
откладывали там яйца и растили своих птенцов. Это все, что они делали.
Больше о них никто ничего не знал.
Но была еще одна причина, почему они все время кружат над одним и тем
же местом на скале. Он сердился на свое незнание и на тех людей, которые
не желали помочь ему узнать или не желали его слушать, и гнев этот не был
стерт недавними побоями. Он не мог спать, не мог даже сидеть. Он встал,
невидимый в темноте, и постоял, сжимая и разжимая кулаки. Потом, повинуясь
инстинкту, он двинулся прочь от дома, мимо спящих домов деревни Квилап.
Пусть люди не ходят по ночам, это не табу, просто нечто такое, чего не
делают. Его это нисколько не беспокоило, он чувствовал в себе полную
уверенность. На краю пустыни он остановился, посмотрел на темный барьер
скал и вздрогнул. Следует ли ему идти туда сейчас и попробовать
взобраться? Осмелится ли он сделать ночью то, что ему было запрещено
делать днем? Его ноги сами ответили на этот вопрос, понеся его вперед. Это
должно быть достаточно легким делом, потому что он отметил трещину,
которая, казалось, шла по уступу почти у того места, над которым вились
грифы. Москит больно укусил его в ногу, когда он свернул с тропы и начал
пробираться среди зарослей кактусов. Когда он достиг поля с растениями
маги, идти стало легче, и он пошел прямо среди ровных рядов и шел так,
пока не достиг основания утеса,
Лишь очутившись здесь, он осознал, насколько он испуган. Он
внимательно огляделся, но никого не было видно. За ним явно не следили.
Ночной воздух холодил его ноги, и он вздрогнул; его руки и спина все еще
болели. Если его увидят взбирающимся на скалу теперь, его ожидают куда
худшие беды, чем битье кнутом. Он вздрогнул сильнее, обхватил себя руками
и устыдился своей слабости. Быстро, раньше, чем сомнения успеют
закопошиться в нем с новой силой и заставят повернуть назад, он принялся
шарить по камню, пока не нащупал горизонтальную трещину, а нащупав, полез
вверх.
Теперь, когда он двигался, ему было легче - для раздумий не
оставалось времени, все внимание уходило на движения рук и ног. Он миновал
птичье гнездо - объект его утреннего набега - и только здесь почувствовал
легкий приступ малодушия. Теперь он явно находился на высоте, большей, чем
три человеческих роста. Однако он не собирается взбираться на вершину
скалы, так что по-настоящему он закон не нарушает.
... Кусочек камня вылетел у него из-под пальцев, и он едва не упал.
Волна страха мгновенно заглушила все беспокойства. Он вскарабкался еще
выше.
Под самым уступом Чимал остановился отдохнуть, вжав пальцы ног в
трещину. Над его головой навис выступ, и обходного пути, казалось, не
было. Он внимательно оглядывал камень, чернотой выступающий на фоне
звездного неба, потом его взгляд коснулся долины, он содрогнулся и плотнее
прижался к скале: до сих пор он не представлял себе, насколько высоко
забрался. Далеко внизу стелилось темное подножие долины с деревней Квилап,
перерезанное вдали впадиной глубокой реки. Он мог разглядеть даже
очертания другой деревни - Заахил - и далекую стену каньона. То было табу
- по ночам по реке гуляет Коатлики, а один взгляд ее змеиных голов убивает
мгновенно смотрящего на них и отправляет его в подземный мир. Он вздрогнул
и повернулся лицом к камню. Твердая скала, холодный воздух, тишина и
одиночество действовали на него угнетающе.
Трудно было сказать, сколько времени он провел так, но несколько
минут должно было пройти обязательно, потому что пальцы его ног успели
онеметь. Все, что ему сейчас хотелось, - это благополучно вернуться на
землю, казавшуюся такой невозможно далекой, и лишь тлевшее в нем пламя
злости не позволяло ему это сделать. Он, конечно, спустится, но прежде
узнает, насколько велик выступ над его головой. Если обойти его
невозможно, придется возвращаться. Можно будет считать, что он сделал все
от нет зависящее. Ощупав грубые края навеса, он установил, что тот
действительно проходит вдоль всей кромки выступа, но с одного края был
отбит большой кусок. Должно быть, его когда-то увлек за собой падающий
камень. Путь наверх есть, Цепляясь пальцами за камень, он карабкался
наверх до тех пор, пока голова его не оказалась на одном уровне с выступом.
Что-то черное налетело на него, ударило по голове, обдало волной
мерзости и грязи. Приступ неосознанного страха заставил его скрюченные
пальцы буквально прирасти к камню, иначе он просто упал бы. Потом чернота
расступилась, превратившись в огромного хищника, неуверенно
прокладывающего себе путь во мраке. Чимал громко засмеялся. Бояться было
нечего. Он достиг нужного места и вспугнул сидевшую там птицу - вот и все.
Он выбрался на уступ и выпрямился. Скоро должна была взойти луна, свет ее
уже посеребрил облака на востоке, подсветил небо и притушил звезды. Уступ
лежал перед ним - пустой, лишенный присутствия других птиц, хотя и
насыщенный мерзким запахом их пребывания здесь. На нем не было ничего
интересного, кроме черного отверстия пещеры в каменной стене, что
возвышалась перед ним. Он наклонился над ним, но в глубине пещеры было
темно и разглядеть что-либо было невозможно. Он сделал шаг вовнутрь и
силой заставил себя остановиться. Что там, собственно, может оказаться?
Скоро взойдет луна, и ему станет ясно видно. Ждать недолго.
Здесь, наверху, где ветер гулял, как хотел, было холодно. Но он не
замечал этого. С каждым мгновением небо становилось все более светлым, и
темнота отступала и отступала от входа в пещеру. Когда лунный свет
сделался в ней полным хозяином, он почувствовал себя обманутым. Смотреть
здесь было не на что. Пещера была самой обычной пещерой, просто выемкой в
скале, и длина ее не превышала двух человеческих ростов. В ней не было
ничего, кроме камней, больших камней. Пол пещеры был усеян ими. Он пнул
ногой ближайший из них и мгновенно отдернул ногу. Это не камень... Но что
же тогда? Он наклонился и поднял это. Пальцы показали ему, что это такое,
в то же самое мгновение, когда и нос узнал знакомый запах. Мясо. Ужас
повлек его назад и едва не увел за выступ, навстречу смерти. Он
остановился у самой кромки, дрожа и вновь и вновь вытирая о камень руки.
Мясо. Плоть. И он коснулся его, куска, превышающего фут, куска около
двух футов длиной, а толщиной почти в длину его руки. В праздничные дни он
ел мясо и видел, как мать готовила его. Рыба или маленькие птицы,
пойманные в гнездах, или, лучше всего, гвайолот, индюшка со сладким белым
мысом - разделенные на куски и лежащие на банановом пере или лепешках. Но
насколько велик самый большой кусок мяса от самой большой птицы? Есть лишь
одно существо, чьи куски плоти могут бить такими большими.
Человек. Удивительно, как он остался жить, пробираясь вниз, за уступ.
Но его молодые сильные пальцы рук, действуя в полном согласии с пальцами
ног, знали свое дело, и он невредимым спустился вниз. Сам спуск не остался
в его памяти. Поток его мыслей разбивался на отдельные фрагменты, как
струя воды на капли, стоило ему вернуться в памяти к увиденному. Мясо
людей, принесенных в жертву богам запилотов, помещалось сюда в пищу
хищникам. Он видел это. Будет ли его тело избрано следующим источником этой
пищи? Когда он достиг подножия, его тело била такая дрожь, что он упал и
лежал неподвижно, прежде чем нашел в себе силы пробраться через пески и
доковылять до деревни. Физическая усталость заслонила собой часть ужаса, и
он начал понимать, насколько опасно для него быть обнаруженным сейчас
здесь. Он лег и тихо пополз мимо спящих коричневых домов с маленькими
темными окнами-глазами. Он полз так до тех пор, пока не достиг
собственного дома. его петлатл все еще лежал там, где он его оставил.
Казалось невероятным, что ничего не изменилось за то бесконечное время,
которое он провел вне дома. Он поднял ковер, внес его в дом и расстелил у
потухшего, но все еще теплого очага. Натянув на себя одеяло, он мгновенно
заснул, стремясь как можно скорее уйти от того реальном мира, который
внезапно сделался страшнее самого ужасного кошмара.
3
Число месяцев равно восемнадцати,
А восемнадцать месяцев называются годом.
Третий месяц называется Тозозтонтли
И приходит тогда, когда сеют зерно.
И тогда бывают игры и празднества в честь дождя,
Чтобы он скорее пришел и дал урожай в седьмом месяце.
Потом в восьмом месяце молящиеся будут просить
Дождь уйти и не портить урожай...
Бог дождя, Тлалок, был в этот год очень несговорчив. Он всегда был
капризен, и, возможно, не без причины, потому что уж очень многого от него
требовали. В один месяц молодым побегам отчаянно требовался дождь, в
другие урожаю были необходимы ясное небо и солнечный свет. Тем не менее
Тлалок не приносил дождя или приносил его слишком мало, и люди голодали,
потому что урожай был слишком мал. Сейчас он вообще ничего не слушал.
Солнце припекало с безоблачного неба, и один жаркий день следовал за
другим. Лишенные воды, маленькие побеги нового урожая, почти прижатые к
сухой, потрескавшейся земле, были значительно меньше, чем должны были
быть, и казались серыми и усталыми. Между рядами растений бились и
причитали почти все жители деревни, пока жрец выкрикивал свою молитву, а
облака пыли поднимались высоко в нагретом воздухе.
Для Чимала плач был делом нелегким. Почти у всех остальных слезы
ручьями текли по щекам - слезы, которые должны были тронуть сердце бога
дождя с тем, чтобы струи пущенного им дождя побежали такими же обильными
потоками. Ребенком Чимал никогда не принимал участия в подобных
представлениях, но теперь, по достижении двадцатого года, он стал взрослым
и должен был делить заботы и обязанности взрослых. Он шаркал ногами по
твердой почве и думал о голоде, что должен прийти, и о боли в животе, но
эти мысли вызвали у него не слезы, а гнев. Потирание глаз вызвало лишь
боль в них. В конце концов, когда никто не видел, он смочил их слюной и
провел влажные линии по щекам.
Конечно же, женщины плакали лучше всех. Они причитали и мотали
головами, так что их желтые волосы в конце концов развивались и путанными
прядями падали на плечи. Когда слезы их становились не такими обильными
или вообще иссякали, мужчины били их наполненными соломой мешками.
Кто-то задел Чимала за ногу и обдал его своим теплом, громко плача.
Он прошел немного дальше, но через мгновение вновь почувствовал рядом с
