наемникам. Вот в чем суть, подумал Альфред. Банды разбойников, сама
Великая Армия могут напасть на собор или монастырь, отобрать добро,
сокровища, реликвии. Епископ Даниэль будет негодовать, предаст пыткам
всех захваченных викингов. Но для него это не вопрос выживания. Церковь
может покрыть собор новой крышей, вырастить новых прихожан и даже взять
взаймы священные книги и мощи. Такой грабеж можно перенести.
Но когда отбирают землю - эту основу богатства церкви, то, что дано
ей многими поколениями дарителей, - вот это гораздо опасней. И именно
это делает новый олдермен, нет, ярл людей Пути. Вот это вызывает у
епископа Даниэля страх. Даниэль боится за судьбу церкви. А он сам,
подумал Альфред, боится за Винчестер. Он ни за что не допустит, чтобы
его снова разграбили и сожгли. Церковь не так важна, как город.
- Мне не нужно твое священное масло, - пренебрежительно сказал он. -
Я могу править и без тебя. Олдермены и управляющие, таны и советники,
воины. Они пойдут за королем, буду я помазан или нет.
Епископ немигающим взглядом смотрел на молодого принца, гневно
покачал головой.
- Этого не будет. Писцы, священники, люди, которые записывают твои
приказы и подсчитывают доходы: они не будут помогать тебе. Они будут
делать то, что скажу я. Во всем твоем королевстве - если ты
предпочитаешь называть себя королем, - нет ни одного человека, который
умел бы читать и писать и не был бы церковником. Больше того - ты сам не
умеешь читать! Как ни старалась твоя святая набожная мать научить тебя!
Щеки молодого принца вспыхнули от стыда и гнева. Он вспомнил день,
когда обманул мать. Он заставил священника много раз читать ему
излюбленные английские стихотворения и выучил их наизусть. Потом стоял
перед матерью, говорил наизусть и делал вид, что читает по книге. Где
теперь эта книга? Какой-нибудь священник взял ее. Вероятно, стер
написанное, чтобы поверх нанести какой-нибудь священный текст.
Голос епископа продолжал скрипеть.
- Итак, молодой человек, ты во мне нуждаешься. И не только ради
знаний моих подчиненных, которые я передаю тебе. Нет, у меня тоже есть
союзники и есть старшие надо мной. Ты не единственный христианский
король в Англии. Набожный Бургред из Мерсии понимает свой долг. Молодой
человек, которого ты изгнал из Норфолка, олдермен Альфгар и его
достойный отец Вульфгар, кого изуродовали язычники, - они тоже знают
свой долг. Скажи мне, нет ли среди твоих танов и олдерменов таких,
которые пойдут за одним из них? Как за королем?
- Таны Вессекса поддержат только человека из Вессекса.
- Даже если им скажут поступать по-другому? Если придет приказ - из
Рима?
Это название повисло в воздухе. Альфред смолк, презрительный ответ
замер у него на устах. Однажды на его памяти Вессекс уже бросил вызов
Риму: когда его брат Этельбальд вопреки правилам церкви женился на вдове
своего отца. Пришло слово, были произнесены угрозы. Вскоре Этельбальд
умер - никто не знал, отчего, - его жену вернули отцу, королю франков. И
тело Этельбальда не позволили похоронить в Винчестере.
Епископ улыбнулся, видя, что его слова попали в цель.
- Видишь, господин король, у тебя нет выбора. И то, что ты делаешь,
не имеет никакого значения. Это только испытание твоей верности.
Человек, которого ты поддерживаешь, - Шеф, сын языческого ярла,
англичанин, выросший как христианин и повернувшийся спиной к
христианству, отступник, хуже любого язычника, хуже самого Бескостного,
- ему осталось жить всего несколько недель. Его окружили враги. Поверь
мне! Я слышал новости, которые до тебя еще не дошли. Прекрати с ним
связь. Докажи свою покорность матери-церкви.
Епископ откинулся в своем новом резном кресле, уверенный в своей
силе, стараясь укрепить свою власть над этим молодым человеком.
- Может, ты и король, - сказал он, - но сейчас ты в нашем соборе. И
должен получить наше разрешение на уход. Иди. И отдай приказы, о которых
я говорю.
Неожиданно принц вспомнил стихотворение, которое читал матери годы
назад. В этом стихотворении, сочиненном до христианских времен,
содержались советы для воинов. "Отвечай ложью на ложь, - говорилось в
нем, - и пусть твой враг, тот, что смеется над тобой, не проникнет в
твои мысли. Он ни о чем не будет подозревать, и тогда твой гнев
обрушится на него". Хороший совет, подумал Альфред. Может, мне послала
его мать.
- Я подчинюсь твоим словам, - сказал он, скромно вставая. - И прошу
простить ошибки моей молодости. Я подумаю над твоими мудрыми указаниями.
"Он слаб!" - подумал епископ.
"Он узнал что-то новое?" - думал король.
***
Для всех, кто его знал, - и для многих, кто не знал, - следы
поражения, стыда и позорного бегства среди зимы были ясно видны на лице
Айвара Рагнарсона. Его ужасные глаза не изменились, по-прежнему не мигая
смотрели они из-под застывших ресниц. Но в них было что-то такое, чего
никогда раньше не было: отсутствующее выражение, отчужденность. Айвар
был словно человек, у которого всегда одно и то же на уме, и это
медленно, болезненно, постоянно отражалось на его некогда кошачьей
гибкости. Гибкость была в его распоряжении по-прежнему, когда он в ней
нуждался. Долгое бегство по полям Норфолка к лагерю братьев в Йорке
оказалось тяжелым. Люди, которые скрывались, когда проходила Великая
Армия, теперь возникали в каждой аллее и на каждой окольной дороге, по
которым двигались двое уставших всадников. Айвар и его верный конюх
Хамал, спасший Айвара от людей Пути. Шесть раз их поджидали засады
разгневанных крестьян, местных танов и пограничников короля Бургреда.
Айвар презрительно расправлялся со всеми ними. Прежде чем они
выбрались из Норфолка, он отрубил головы двум крестьянам, ехавшим в
повозке. Всадники переоделись в их куртки и плащи-одеяла. К тому времени
как они достигли Йорка, количество убитых ими невозможно было сосчитать.
Трое обученных воинов не могут устоять против Айвара, рассказывал Хамал
любопытствующим. Он докажет, что по-прежнему он витязь севера.
Да уж, доказывать придется, бормотали слушатели. Карлы Армии
высказывались свободно, что было их правом. Ушел с двадцатью долгими
сотнями, вернулся с одним человеком. Его можно победить.
Вот этого Айвар не мог забыть. Братья, потчуя его горячим медом перед
камином в своих помещениях в соборе, видели это. Они видели также, что
их брат, который и прежде всегда был опасен, теперь вообще потерял
способность здраво рассуждать. Это не разбило их семейного единства -
ничего не может его разбить, но теперь, когда они совещались, их было
трое и один, а раньше всегда было четверо.
В первый же вечер они заметили перемену. Молча переглянулись, молча
сделали то же, что делали и раньше, не говоря никому из своих людей, не
признаваясь даже друг другу. Выбрали девушку, рабыню из Дейла, завернули
в парус, заткнули рот, связали и ночью отнесли Айвару, лежащему в
ожидании без сна.
Утром пришли и унесли в деревянном ящике, которым пользовались и
раньше, то, что осталось. Теперь Айвар на некоторое время успокоится, не
сойдет с ума. Но всякий испытывал в его присутствии только страх.
- Идет! - крикнул от входа монах. Он был поставлен у дверей большой
мастерской, где монахи Йорка трудились на своих хозяев-союзников. Рабы,
потевшие у горна, за клещами и мехами, удвоили свои старания. Айвар
убьет всякого, кто стоит без дела.
В дверях появились алый плащ и серебряный шлем. Айвар остановился,
разглядывая помещение. Дьякон Эркенберт, единственный человек, чье
поведение не изменилось, повернулся к нему.
Айвар ткнул пальцем в рабочих.
- Готовы? - Он говорил на смеси английского и норвежского, жаргоне,
усвоенном викингами и церковниками за зиму.
- Достаточно тех и других для пробы.
- Кидатели? И толкатели?
- Смотри.
Эркенберт хлопнул в ладоши. Монахи принялись выкрикивать приказы,
рабы потащили машины. Айвар следил за ними с неподвижным лицом. После
того как братья унесли ящик, он пролежал неподвижно сутки, закрыв лицо
плащом. Потом, как знали все в Армии, встал, вышел и, глядя в небо,
крикнул:
- Сигвартсон не победил меня! Победили машины!
Он призвал к себе Эркенберта, ученые люди Йорка выполняли все его
желания, и работа в мастерской не прекращалась.
Снаружи рабы установили катапульту для стрел в пределах территории
самого собора. До противоположной стены оставался целый ферлонг. Точно
такая катапульта стреляла во время осады Йорка. У дальней стены рабы
повесили большую соломенную цель. Другие лихорадочно настраивали машину.
- Достаточно! - Эркенберт сам подошел к машине, проверил установку
стрелы, посмотрел на Айвара, протянул ему ремень, прикрепленный к только
что скованному коленчатому рычагу.
Айвар дернул за ремень. Рычаг отлетел в сторону, стрела взвилась в
воздух, глухой удар. Глаз не успел проследить за ее полетом - стрела уже
вонзилась и торчала, дрожа, в центре мишени.
Айвар отбросил ремень, повернулся.
- Вторая.
На этот раз рабы выкатили вперед странную машину. Как и у толкателя,
у нее была деревянная рама из прочных балок. Но зубчатые колеса не
наверху, а с боков. Они натягивали одну-единственную веревку и
закрепленный на ней деревянный стержень. В конце стержня кожаная праща,
едва не касавшаяся земли. Рабы поворачивали рычаги, и стержень дрожал
под напряжением.
- Это метатель камней, - объявил Эркенберт.
- Не такой, что разбил мой таран?
Дьякон довольно улыбнулся.
- Нет. То была большая машина, она бросает большие камни. Но для нее
нужно много людей, и она может выстрелить только раз. А эта бросает
меньшие камни. Никто со дней римлян не делал такие машины. Но я,
Эркенберт, покорный слуга Господа, прочем слова Вегеция. И построил эту
машину. Она называется онагр. На вашем языке это значит "дикий осел".
Раб положил в пращу десятифунтовый камень, сделал знак Эркенберту.
Снова дьякон протянул ремень Айвару.
- Тяни! - сказал он.
Айвар дернул. Плечо устремилось вверх и ударилось об обитый тяжелый
брус. Вся рама подпрыгнула, праща развернулась быстрее, чем в
придуманных Шефом "толкателях". Камень перемахнул через двор собора, он
не взлетал вверх, а летел горизонтально. Соломенная цель разлетелась.
Рабы радостно закричали.
Айвар медленно повернулся к Эркенберту.
- Это не то, - сказал он. - Машины, которые несли смерть моей армии,
бросали камни высоко в небо. - Он подбросил булыжник. - Не так. - И
швырнул другой в воробьев. - Ты сделал неправильную машину.
- Невозможно, - ответил Эркенберт. - Та большая осадная машина. А эта
против солдат. Вегеций никакие другие не описывает.
- Значит, эти ублюдки из Пути придумали что-то новое. Такое, что не
описано в твоих книгах.
Эркенберт, по-прежнему не убежденный, пожал плечами. Мало ли что
говорит этот пират. Он даже читать не умеет, тем более на латинском.
- А как быстро она стреляет? - Айвар взглянул на рабов,
поворачивавших рычаги. - Говорю тебе, те бросали второй камень, еще до
того как первый падал на землю. Эта машина слишком медленная.
- Но зато у нее сильный удар. Ни один человек его не выдержит.
Айвар задумчиво смотрел на упавшую мишень. Неожиданно он повернулся,
выкрикнул приказ на норвежском. Подбежали Хамал и еще несколько воинов,
оттолкнули рабов, развернули неуклюжую машину.
- Нет! - закричал Эркенберт, бросаясь вперед. Айвар схватил его за
горло, стальной рукой закрыл рот.
Люди Айвара повернули машину еще на фут, оттащили немного назад, как
