отбойной перекладине. Взгляд Шефа, находящийся почти точно на линии
выстрела, уловил знакомый промельк, подъем и спуск летящего камня...
Нет, слишком близко для спуска. Камень проскочил над своей целью,
изогнутой кормой галеры, где он разрушил бы ахтерштевень и шпангоуты,
сотворив из всего корабля подобие выпотрошенной селедки. Вместо этого
глаз Шефа, полуослепший от вспышки, отметил лишь след черной тени,
ткнувшейся прямо в загадочный медный купол как раз в тот момент, когда
оттуда началось извержение и вырвался поток сверкающего пламени,
напоминающий дыхание самого Фафнира.
И в тот же миг пламя распространилось повсюду, выброс газов из котла
ощущался Шефом за пятьдесят ярдов, как толчок в грудь. Его зажмуренный
глаз долгое время не мог различить ничего, затем начал проникать в смысл
этого ничего. Потом Шеф осознал, что огненная стена - это горящая
галера, факелы в воде - обожженные люди, а шум - их мучительные вопли.
Он отвернулся. На берегу Стеффи, заметив, что ярко освещенный
"Победитель Фафнира", как на ладони, виден с вражеского бронированного
плота с его катапультами, отбросил очередной запал уже негнущейся от
ожогов рукой и молча смотрел на опускающийся и гаснущий в воде последний
осветительный снаряд. Темнота снова опустилась на гавань и каменный мол,
где устрашившиеся бойцы вслепую разбегались в неверном свете догорающей
галеры. Хриплым и испуганным голосом Шеф позвал Ордлава, приказал
развернуть "Победителя Фафнира" и возвращаться.
А со своего наблюдательного пункта на горном склоне за добрых полмили
оттуда император Бруно понял, что его атака захлебнулась, хотя и
непонятно из-за чего. Он повернулся к Эркенберту:
- Агилульф погиб, и греки нас подвели. Теперь твоя очередь.
- Моя и Волка Войны, - ответил императорский arithmeticus.
Глава 8
Шеф глядел с высокой, обращенной к морю крепостной стены на синюю
воду внизу. Там находились остатки греческой красной галеры, он видел ее
очертания в десяти-двадцати футах под поверхностью и примерно на таком
же расстоянии от внешней стороны мола. Шеф был уверен, что и сам смог бы
нырнуть, рассмотреть, что же там осталось после взрыва и пожара, может
быть, прикрепить тросы и вытащить несгоревшие металлические части на
дневной свет. Хотя бронированный плот никуда не делся и по-прежнему
время от времени злобно метал камни при малейшем признаке оживления в
гавани, Шеф был убежден, что одиночный человек вряд ли окажется
достойной выстрела целью.
Впрочем, времени все равно нет. Времени на простое любопытство. В
любом случае Шеф почти не надеялся, что обломки расскажут ему намного
больше того, что он и так уже знал. Большая часть нападающих успела уйти
на своих лодках, прежде чем король сумел организовать эффективное
преследование, но некоторые из них заблудились и попали прямиком к нему
в руки: в основном местные ополченцы, у которых сразу же развязались
языки от страха или от негодования, что союзники их бросили на произвол
судьбы. Они подтвердили многое из того, что Шеф уже слышал. Да, огонь на
галере помещался в середине судна, в чем-то вроде топки, горючее в нее
поступало, как уверенно заявил один из пленных, по такому длинному
фитилю из пакли. Он самолично слышал, как работают мехи, а другие видели
их своими глазами. Итак, греки должны были жечь или нагревать что-то,
прежде чем выпустить свой огонь. Что бы это ни было, оно находилось в
сверкающем котле, который взорвался, котле, похожем сверху на купол, а
судя по его цвету, сделанном из меди. Почему же из меди, а не из железа
или свинца?
Это была первая зацепка. Вторая - свист машины. Шеф, как и многие
другие, слышал его. Один из иудейских ополченцев, находившийся вблизи от
галеры, рассказал Соломону, что слышал, как греки считали вслух.
Считали, конечно, по-гречески, а Шефу сразу вспомнилось, как
катапультеры Квикки в былые дни тоже старательно отсчитывали повороты
рукоятки, когда взводили пружину торсионной катапульты, опасаясь, что
перенапряженная пружина лопнет. И наконец, существовало свидетельство
людей Бранда. Двое из выживших викингов с полной уверенностью заявили,
что в самый последний момент видели, как грек направил на них какую-то
трубу. Пламя вырывалось из нее, вырывалось непрерывным потоком, а потом
ударил камень, и все взорвалось.
Топка, фитиль, мехи, купол, труба, свист, и кто-то ведет счет
чему-то. Шеф чувствовал, что все это должно рано или поздно встать на
свои места. Даже раненые могли что-то рассказать ему. Или рассказать
Ханду. Примерно с дюжину германцев из Ордена пережили арбалетный
обстрел, топоры викингов и огонь, насланный на них их собственными
союзниками, хотя пострадали все они ужасно. Огненная струя лилась также
на воинов Бранда, пусть и недолго. Она задела пятерых, все они лежали
теперь в импровизированном госпитале с тяжелыми ожогами. Не исключено,
что Ханд сможет сказать, чем вызваны эти ожоги.
Если Ханд вообще станет разговаривать с Шефом. С самого начала романа
Шефа со Свандис малыш-лекарь сделался тихим и замкнутым. Когда Шеф
пришел посмотреть на обгоревших людей и увидел одного ослепшего, с
выжженными пламенем глазами, он потянулся к рукояти своего кинжала и
вопросительно взглянул на Ханда. Среди викингов считалось обычным делом
добивать безнадежно раненных, и Шефу с Брандом доводилось делать это и
раньше. Но Ханд накинулся на него, как терьер, грубо вытолкал из палаты.
Немного погодя появился Торвин и заговорил извиняющимся тоном, приведя
слова одной из священных песен Пути:
- Он просил меня передать, что человеческая жизнь священна. Как
говорится:
***
Хромой может мчаться на лошади, Однорукий - пасти овец, Глухой может
славно рубиться, Ослепшему лучше сожженного.
А мертвому чем хорошо?
***
- "Ослепшему лучше сожженного", - ответил Шеф. - А каково ослепшему и
сожженному одновременно?
Но с малышом-лекарем спорить было бесполезно. Возможно, он еще
расскажет что-нибудь. Расскажет больше того, что удалось узнать от
оставшихся в живых ублюдков-монахов, как Бранд называл братьев Ордена
Копья. Ни один из них не сдался в плен добровольно, всех взяли
полуобгоревшими, неспособными сопротивляться и потерявшими сознание. Они
вообще отказывались говорить, несмотря на все угрозы и посулы. Бранд тут
же перерезал бы им глотки, если бы жрецы Пути не защищали их.
Кинув последний тоскующий взгляд на лежащие глубоко под водой остатки
галеры - не медь ли это блестит там в глубине? - Шеф пошел прочь. Тайна
подождет. Как и Ханд. Как и Свандис, которая еще ни слова не сказала ему
после тех горьких упреков, брошенных у пирса, а сейчас сидела рядом с
жестоко пострадавшим греческим моряком, которому удалось выжить и в
огне, и в воде. У Шефа есть более неотложные дела. Уже сегодняшним утром
неприятель совершил пробную вылазку у южных ворот, словно бы показывая,
что ничуть не обескуражен ночной неудачей. Неплохо бы для разнообразия
разок его опередить.
На палубе "Победителя Фафнира" команда уже приготовилась запускать
змея на свежем утреннем ветру. Толман успел усесться в свое висячее
седло. Шеф ободряюще погладил его по голове, которая одна только и
торчала снаружи. Почему это он как будто бы поежился? Видимо, все еще
расстроен после своего падения. Затем Шеф снова осмотрел оснастку змея.
Верхняя поверхность имела семь футов в ширину и четыре фута в длину, а
каждая из боковых сторон - те же четыре фута в длину и три фута в
высоту. Так, и сколько же пошло на это ткани? Представь себе, что все
это квадраты размерами фут на фут. Повернувшись к подносу с песком,
который для неотложных вычислений теперь повсюду носили за ним два
человека, Шеф начал перекладывать камешки и выписывать цифры,
приговаривая себе под нос. Круглым счетом восемьдесят квадратных футов
ткани. А Толман, знал он, весит шестьдесят восемь фунтов. Сам Шеф весит
сто восемьдесят пять фунтов. Значит, если нужен квадратный фут
поверхности, чтобы поднять один фунт веса...
- Все зависит от ветра, - вмешался в его бормотание Хагбарт. - Чем
сильнее ветер, тем больше подъемная сила.
- Это мы тоже учтем, - ответил Шеф. - Скажи-ка, какой ветер у нас
сейчас...
- Свежий бриз, достаточный, чтобы под полным парусом делать четыре
узла.
- Возьмем это за четыре. А сколько узлов мы делаем при штормовом
ветре, когда тебе приходится брать на парусе рифы?
- Узлов десять.
- Хорошо, значит, десять. Значит, если мы умножим восемьдесят на
четыре, мы получим подъемную силу... в триста двадцать, а если у нас
десятиузловой бриз, сила будет... восемьсот фунтов. - Моржа хватило бы
поднять, - скептически отозвался Хагбарт. - Но ведь это не так.
- Ладно, значит, мы слишком много берем для учета ветра, но если
взять для четырехузлового бриза единицу, а для десятиузлового двойку,
даже полтора...
Шеф говорил с напором, захваченный новым неизведанным удовольствием
точных вычислений. С тех пор как Соломон показал ему придуманные
Аль-Хоризми алгоритмы умножения и деления столбиком, Шеф повсюду искал
задачи для решения. Ответы могут быть и неверны. Поначалу. Но Шеф был
уверен, что нашел инструмент, который искал половину своей жизни.
Вмешался неодобрительный голос. Это Квикка.
- Он поднялся. Если вам угодно все-таки посмотреть, то как раз пора.
Парень рискует своей шеей.
"Квикка сделался саркастичным, а Ханд - агрессивным, - краем сознания
отметил Шеф. - Надо будет как-нибудь об этом подумать".
Толман парил высоко в небе, не в свободном полете, а на привязи,
поднявшись на двести-триста футов; ветер нес его к выходу из гавани,
выше самой высокой башенки городских стен. Словно в небе у них еще одна
сторожевая башня. Со стороны осаждающих кто-то выпустил стрелу, которая
бессильно пролетела много ниже. Шеф, глядя на воздушную машину, облизал
губы. Научившись арифметическим вычислениям, он был полон решимости
сконструировать такой воздушный змей, чтобы полететь на нем самому. Если
взять отношение поверхности к весу как один к одному, то ему понадобится
змей размерами, скажем, двенадцать футов на шесть на четыре. Но сколько
весит сам змей? На каждый вопрос найдется верный ответ.
Квикка оглянулся от своего ворота с тросом:
- Толман дернул три раза. Он что-то заметил. И он показывает на
север.
На север. А утренняя вылазка была с юга.
- Подтягивай змея обратно, - приказал Шеф.
Он не сомневался, что мальчик заметил приближение знаменитой
метательной машины императора. Волка Войны.
***
Дорога, вьющаяся вдоль побережья и подходящая к северным воротам
Септимании, делала последний поворот примерно в двух сотнях двойных
шагов от массивных деревянных ворот, которые обычно были распахнуты для
проезжих торговцев, а ныне закрыты на засовы, и башни по обе их стороны
были усеяны лучниками и арбалетчиками, вращательницами и дротикометами.
Но это никак не спасет обороняющихся, если ворота окажутся разбиты. Хоть
они и сделаны из дуба, усиленного полосами железа, один удар Волка Войны
сметет их напрочь. Так размышлял Эркенберт.
Но удар должен попасть в нужное место. Волк Войны выбрасывает свои
снаряды по крутой навесной траектории, как и любая катапульта с
коромыслом. Камень, не долетевший на пять шагов, никакой пользы не
принесет, просто еще одно препятствие в заключительной атаке. При
перелете на пять шагов толку тоже не будет. Камень должен обрушиться с
небес точно в центр ворот, в идеале на самую малость ниже центра, чтобы
разбить дубовые доски и железные накладки, вывалить ворота внутрь. В
