колодец, чтобы посадить цветок жизни, когда море выбросит его
на берег. Потом несколько земных человеческих жизней он сидел
на берегу и поджидал тот цветок. Получив когда-то вечную жизнь,
он не получил вечного дела. Боги же, как и люди, не знают
безделья. Но теперь и у старика было дело -- смотреть, как
волна за волной набегает на берег и отступает, оставив
небольшие комки беловатой пены. Наконец, богиня решила послать
ему и цветок. Смеясь она наблюдала издалека, как старик схватил
подарок, какбы присланный морем, дрожащими руками. Как побежал
к колодцу, позвал супругу. Старик привязал к ногам камни, а
потом изо всех сил вытягивала его, чуть не задохнувшегося, из
под воды.
Думала ли богиня о том, что когда-нибудь этот цветок
сорветГильгамеш!
Кое-кто из богов помогал этому зарвавшемуся царьку. Они
спасали его от разных невзгод. И теперь он владеет сокровищем,
ее тайной, а она, богиня, смотрит на это из далека.
Чтобы одарить человека вечностью, нужен совет богов. Чтобы
принести ему беду, погибель, хватит обиды любого, самого
мелкого бога.
Она не станет больше жаловаться, не будет выставлять себя
на посмешище. Цветок этот подарила она, она же его и отнимет.
Так решила богиня.
А Гильгамеш с Уршанаби шли по жаркой пустынной степи в
сторону города. Два человека спешили вернуться к людям. И один
из них нес, словно факел, цветок. О решении богини он не
догадывался.
Богиня на пути двух людей подготовила все, что нужно для
отдыха. Долину среди холмов, зеленые деревья, мягкую траву --
ласковый, манящий оазис. На путников наслала она сухой жаркий
ветер, так, чтобы идти им стало невмочь.
В полдень Гильгамеш поднялся на холм и увидел долину. --
Смотри, как здесь хорошо! -- крикнул он Уршанаби. -- Не
нравится мне чем-то это место, -- ответил, покачав головой,
опытный корабельщик.
-- Деревья, трава, прохладная вода -- отдых здесь будет
сладостен, остановимся ненадолго и хотя бы омоем тело!
-- Ты купайся, о царь, я же -- не стану, чем-то мне это
место подозрительно, уж слишком оно хорошо, -- вновь проворчал
корабельщик.
Гильгамеш засмеялся в ответ и сбежал по склону холма в
долину.
Одежды его оставались белы и чисты, но тело просило
прохлады. Уршанаби, как и царь, изнемогал от жары, но твердо
решил не раздеваться, внимательно глядеть на вершины холмов,
чтобы во время увидеть опасность.
Гильгамеш сбросил одежды и впервые расстался с цветком.
Ласковые прохлалдные волды были прозрачны, он смеялся,
плескаясь, словно дитя.
-- Эй, Уршанаби! Да иди же сюда! Я бы купался весь день в
этой воде.
-- То-то и оно, что весь день, а нам нало спешить, --
снова проворчал Уршанаби, не двигаясь с места и продолжая
оглядывать вершины хзолмов.
Но лучше бы он смотрел не вдаль, лучше бы он посмотрел на
место рядом с собою, туда, где лежали одежды Гильгамеша. Рядом
с олдеждами в земле было едва заметное отверстие -- змеиная
нора. Стебель цветка лежал поперек отверстия и слегка
перекрывал его. Лишь на мгновенье из отверстия показалась
змеиная голова. Этого мгновения хватило, чтобы захватить цветок
и унести его вслед за собой в глубины земли.
-- Не смотри так угрюмо, я выхожу! -- крикнул царь и пошел
по мягкой траве, роняя крупные лучезарные капли. -- Сколь
сладостно было это купание! Спасибо болгам, создавшим для нас
такую долину!
Царь взглянул на свои одежды и не увидел рядом цветка. Он
не поверил, схватил одежды, тряхнул их, цветка на земле не
было!
-- Корабельщик, где мой цветок? -- прокричал Гильгамеш.
-- Я, я не знаю, -- в ужасе ответил Уршанаби, -- я следил
за холмами...
А в эти мгновенья в глубине земли змея, надкусив лепесток,
сменила кожу, стала юной, подвижной, а потом и вовсе
преобразилась в вечно прерасную деву, стоявшую уже в другом
месте, у другого выхода из змеиной норы. В руках она держала
свой цветок, который вновь собиралась посадить в собственном
саду.
К людям же полетел легкий ветер и в нем послышался
Гильгамешу безжалостный смех богини.
Когда путники поднялись на вершину холма и оглянулись
назад, зеленой долины они не увидели. Сзади была сухая земля с
клочьями желтой травы.
-- О боги! -- воскликнул Гильгамеш, -- С чем я вернусь в
свой город!?
* * *
-- С чем я вернусь в свой город! -- воскликнул царь.
Но никто не сказал ему о том, что могло ожидать его в
городе.
И даже я, Аннабидуг, умаститель священного сосуда из храма
великого Ана не мог предупрепдить его об этом, хотя и старался.
Много времени утекло с тех пор, как Гильгамеш покинул
Урук. Теперь уже все привыкли к жизни без Гильгамеша, настолько
привыкли, что собираются тайно назначить нового царя. Этим
царем станет ненавидящий меня Эйнацир.
В дни траура, когда умер богатырь и герой Энкиду,
Гильгамеш избрал одного лишь меня, чтобы делиться со мной
своими тоской и печалью. Один я знал его сокровенные мысли.
Такова была воля богов. И когда наш царь покинул город, один
только я знал причину ухода. Но я умею хранить свои и чужие
тайны.
Несколько дней в городе никто не тревожился. Потом по
городу поползли слухи: кто-то видел Гильгамеша блуждающим в
одиночестве по пустыне, спящим, словно бродячая собака, на
голой земле под кустом.
Эйнацир приказал допросить стражников, охранявших ворота.
Стражники ничего не ведали, лишь однажды на заре они
выпустили царя из города. Лицо его было печальным, снаряжение
-- странным. В какую сторону он побрел и зачем -- они сказать
не могли. Стражникам не положено задерживать царя в воротах
вопросами о том, куда он направляется, всякий раз, когда царь
выходит из города.
Эйнацир собрал совет старейшин. С некоторых пор на совете
стал присутствовать и я, так повелел Гильгамеш.
-- Наш царь слишком молод и не ведает меры ни в чем. Он
неумерен в храбрости, в любви к женщинам, а теперь,
оказывается, не знает меры и в печали. Боюсь, что печаль его
была неугодна богам и они лишили его разума. Знает ли кто из
вас, в какой стороне пустыни искать его, чтобьы привести в
город?
Молчали все и я тоже.
Эйнацир несколько раз посмотрел на меня пристально, но
всякий раз, чувствуя его взгляд, я послушно склонял голову.
Спрашивать меня прямо он не хотел. Тогда получилось все бы
узнали, что Гильгамеш доверяет свои тайны не ему, родственнику,
а мне -- человеку чужому и низшему по званию.
Я знал, что Эйнацир ненавидит меня. Часто, оказываясь
поблизости, я ощущал его взгляд, полный презрения, злобы.
-- Уж не взбрело ли тебе, Аннабидуг, в голову занять мое
место? -- спросил он однжды, когда мы были только вдвоем во
дворце Гильгамеша и нас не слышал никто. Я тогда, по его
мнению, слишком долго разговаривал с царем. -- Иль ты не
знаешь, что мое место только для тех, в ком течет кровь богов!
Боги не допустят, чтобы простой смертный посмел приблизиться к
ним. Ты и так чересчур высоко залетел!
Мне же смешно было и думать, чтол Эйнацир опасается меня.
Или я сам не знал, что место умстителя священного сосуда
досталось мне не по годам и не по рождению! Но так захотел
царь. А он исполняет волю богов и стоит к ним ближе чем
Эйнацир.
На совете старейшин было много мудрых людей. Им не
понравились слова Эйнацира о царе, лишившемся разума от печали
и скорби. И все разошлись молча, так ничего и не решив.
Еще несколько дней город жил в тревоге. Не часто царь
покидает своих подданных так таинственно. Вечерами на площадях
собирались бездельники и распускали слухи, один глупее другого.
Я же продолжал хранить тайну царя. Гильгамеш должен был
уйти как можно дальше от города, чтобы его не сумели нагнать и
привести назад как полоумного.
Однажды, когда я вышел из храма, меня окружили несколько
старших жрецов. Все они были в родстве с Эйнациром. И каждый из
них считал меня недостойным своего места, быть может еще и
потому, что их сыновья были теперь ниже меня по званию.
-- Аннабидуг, ты обязан сказать нам, где прячется
Гильгамеш! -- провозгласил старый Эйнацир, и в голосе его я
услышал угрозу. -- Ты ведь не хочешь, чтобы по воле богов тебя
отвели на вершину башни и сбросили головою вниз?
Я представил, как голова моя разбивается внизу о камни, но
продолжал молчать. Хотя за эти дни Гильгамеш ушел довольно
далеко и можно было раскрыть его тайну.
-- О тебе говорят как о человеке разумном, -- заговорил
старший жрец из храма Энки и хранитель бездны -- небольшого
водоема, котором3у положено быть при каждом храме мудрейшего из
богов. -- Ты скажешь нам все, что знаешь, и боги вновь станут
милостивы к тебе.
Они говорили со мной так, словно я был обычным горожанином
с улийы, а не старейшим жрецом храма великого Ана, словно я не
знал хитростей их и уловок, словно не видел, как жрец свою
собственную волю выдает за волю богов. Но они были старше меня,
и я не мог им все это сказать, я лишь послушно склонил голову.
-- Великий наш царь, Гильгамеш..., -- начал я.
-- Говори же скорее, где он! -- перебил меня Эйнацир,
поправляя свое одеяние из тончайшего хлопка, которое раздувал
ветер.
-- Царь удалился для беседы с Утнапишти...
-- С кем? перебил меня вновь Эйнацир. И теперь в голосе
его было недоумение.
-- Рассказывай все по порядку, Аннабидуг, -- вмешался
старший жрец из храма Энки.
-- Царь пожелал встретиться с дальним предком Утнапишти,
чтобы познать тайну жизни и смерти.
Я проговорил это и окружившие меня старейшины
переглянулись.
-- Надеюсь, ты не вздумал шутить над нами? -- переспросил
Эйнацир.
-- Я сказал правду.
-- Давно бы так! -- Эйнацир сразу повеселел. -- Долго же
придется искать Гильгамешу дальнего предка. Пожалуй на это не
хватит всей его жизни! -- он загадочно взглянул на меня, и я
понял, что он соображает, как ему быть дальше. -- Ты хорошо
хранишь тайну нашего царя, Аннабидуг. Пусть она будет и нашей
тайной. Ты же получишь награду. Мы подумаем, чем тебя лучше
одарить: новым одеянием или молодым ослом.
Я вновь склонил голову, но про себя с ужасом подумал о
возможной награде из рук Эйнацира. Мне еще не хватало получить
от него подарок и тем запятнать свою жизнь. Пусть никогда мы не
были богаты, но жили достойно.
* * *
Пусть никогда мы не были богаты, но жили достойно.
И дед мой и отец были младшими писцами при храме великого
Ана.
В раннем детстве отец любил развлекать меня рассказами из
школьной жизни. А потом наступил и мой срок идти в школу.
Помню, мама разбудила меня рано утром, накормила лепешкой,
другую лепешку, еще теплую, сунула с собой, отец вывел меня из
дома, а мама проводжала со слезами на глазах.
С тех пор много лет ежедневно я вставал рано утром,
наскоро съедал лепешку, другую брал с собой и ухолдил в школу.
Со временем я привык к ней и стал даже лучшим учеником, а
в первые дни многое меня пугало.
Отец подвел меня к пожилому человеку, назвал его Отцом
школы и почтительно перед ним склонился. Я же склониться не
успел, и тогда Отец школы больно ударил меня по шее и пригнул
мою голову.
-- Вот так будешь склонять голову каждый раз при встрече
со мной, -- объяснил он мне и повернулся к отцу. -- А он у тебя
малопочтителен!
Отец принялся извиняться, говорить, что я просто излишне
стыдлив и застенчив, что почитанию старших он учит меня с
рождения.
Отец школы засмеялся, сказал, что застенчивость и
