больше, чем знали супруги Хирогуши, и вдвое - чем Селена и ее отец. Он умел
также хорошо готовить и печь и окончил курс бухгалтерского учета и делового
законодательства в вечерней школе.
Так что, когда Селена открьша ему, он был склонен восхищаться всем, что
увидит и услышит внутри. Ортису было уже известно, что зеленые глаза Селены
слепы - а то нетрудно было бы обмануться. Ничто ни в ее поведении, ни во
взгляде не выдавало слепоты. Она была так прекрасна, что, под влиянием
своего разросшегося мозга, Ортис влюбился в нее.
x x x
*Эндрю Макинтош стоял перед просторным, во всю стену, номера окном,
глядя поверх хлябей и трущоб на "Bahia de Darwin" - судно, которое, по его
ожиданиям, еще до захода солнца должно было перейти в собственность к нему,
Селене или, возможно, супругам Хирогуши. Человеком, который должен был
позвонить ему в полшестого, был Готтфрид фон Кляйст, президент правления
крупнейшего эквадорского банка, дядя управляющего "Эльдорадо" и капитана
"Bahia de Darwin", совладелец - на паях со своим братом Вильгельмом - и
корабля, и отеля.
Когда Ортис вошел с двумя порциями филе, *Макинтош обернулся, продолжая
репетировать в уме фразу, которую он первым делом собирался сказать
по-испански Готтфриду фон Кляйсту: "Дорогой коллега, прежде чем вы сообщите
мне остальные приятные известия, дайте ваше честное слово, что сейчас я
любуюсь моим собственным кораблем с верхнего этажа своего собственного
отеля".
x x x
*Макинтош был разут, и на нем не было ничего, кроме шортов цвета хаки,
ширинка которых была расстегнута и под которыми больше ничего не было - так
что член его являл собою не большую тайну, чем маятник на дедушкиных часах.
x x x
Да, здесь я позволю себе прерваться, чтобы подивиться тому, как мало
был этот человек заинтересован в продолжении рода - будучи при этом
великолепным образцом в биологическом отношении,- несмотря на свою
эксгибиционистскую сексуальность и маниакальное стремление овладевать как
можно большим количеством систем жизнеобеспечения на планете. Самые
знаменитые накопители средств выживания в те времена, что характерно, имели
весьма немногочисленное потомство. Разумеется, были и исключения. Те же, кто
имел много отпрысков и кто, как можно было бы ожидать, стремился накопить
побольше собственности для их благополучия, обыкновенно выращивали детей
психическими уродами. Наследники их по большей части оказывались некими
зомби, которых с легкостью обирали другие мужчины и женщины, столь же
алчные, как родитель первых, оставивший своим чадам слишком много всего, в
чем только может когда-нибудь нуждаться человеческая особь.
*Эндрю Макинтошу безразлична была даже его собственная жизнь -
свидетельством чему является его увлечение парашютным спортом, гонками на
скоростных автомобилях и тому подобным.
То есть я хочу сказать, что человеческий мозг стал в ту эпоху
фонтанирующим и безответственным генератором предположений относительно
того, что можно сделать с собственной жизнью. В итоге забота о благе будущих
поколений стала восприниматься как одна из множества произвольных игр для
больших энтузиастов - вроде покера, поло, игр на рынке ценных бумаг или
писания научно-фантастических романов.
Все большее число людей в ту пору - не только *Эндрю Макинтош - стали
находить заботу о выживании человеческого рода смертельной тоской.
Гораздо увлекательнее было, так сказать, лупить и лупить по теннисному
мячу.
x x x
Зрячая собака Селены, Казах, сидела возле тумбочки в ногах просторной
кровати своей хозяйки. Это была немецкая овчарка. Она была настроена
благодушно и могла чувствовать себя самой собою, поскольку ее не стесняли
ошейник, поводок или намордник. Ее маленький мозг, следуя за запахом мяса,
заставил ее взглянуть с надеждой коричневыми глазами на Ортиса и завилять
хвостом.
В те времена собаки намного превосходили людей умением различать
запахи. Благодаря открытому Дарвином закону естественного отбора ныне
обоняние людей столь же остро, как было у Казаха. А в одном отношении оно
даже превосходит собачье: люди чуют под водою.
Собаки же не умеют даже плавать под водою, хотя могли бы научиться
этому за истекший миллион лет. Они умеют лишь по- прежнему валять дурака. Не
научились даже ловить рыбу. И, вынужден признать, остальные представители
животного мира также крайне незначительно продвинулись за все это время в
смысле совершенствования тактики выживания - за исключением человека.
16
То, что *Эндрю Макинтош произнес при появлении Хесуса Ортиса, было
столь оскорбительным и, на фоне распространяющихся по всему Эквадору
голодных спазмов, столь опасным, что большой мозг американца и впрямь,
очевидно, поражен был каким-то серьезным недугом - если только вообще
наплевательское отношение к тому, что может произойти в следующий миг, можно
считать признаком душевного здоровья. Тем показательнее, что жестокое
оскорбление, адресованное им этому дружелюбному и добросердечному служащему
отеля, не было преднамеренным.
*Макинтош был квадратным, среднего роста мужчиной. Голова его - коробка
меньших размеров - покоилась на более крупногабаритной, а руки и ноги
впечатляли своей толщиной. Он был таким же здоровяком, способным подолгу
находиться вне дома, как и покойный муж Мэри Хепберн,- однако, в отличие от
Роя, был еще и большим охотником испытывать судьбу. Зубы у него были столь
крупными и идеально белыми и он взглянул на вошедшего с такой улыбкой, что
Ортису на ум тут же пришли белые клавиши рояля.
И с тою же белозубой улыбкой *Макинтош по-испански обратился к Ортису:
"Снимите с тарелок крышки, поставьте бифштексы на пол для собаки и
убирайтесь".
x x x
Кстати о зубах: ни на Санта Росалии, ни в других человеческих колониях
на Галапагосах сроду не водилось дантистов. Миллион лет назад обычного
поселенца ожидала перспектива обеззубеть годам к тридцати, перенеся на этом
пути не один головодробительный приступ зубной боли. А это, разумеется,
ударяло не только по его (или ее) самолюбию - ибо с некоторых пор зубы,
сидящие в челюстях, стали единственным орудием, оставшимся в распоряжении
человека.
В самом деле. Ныне люди не располагают никакими иными орудиями кроме
собственных зубов.
У Мэри Хепберн и капитана, когда они очутились на Санта Росалии, зубы,
несмотря на то, что обоим давно перевалило за тридцать, были в хорошем
состоянии - благодаря регулярным визитам к стоматологу, который высверливал
гниль, вычищал абсцессы и тому подобное. Однако умирали они уже беззубыми.
Селена Макинтош, когда она, по соглашению с Хисако Хирогуши, покончила с
собой, была еще так молода, что у нее сохранялось много зубов - хотя далеко
не все. Хисако же к тому времени потеряла все свои зубы.
И если бы мне довелось дать критический отзыв о человеческом организме,
каким он был миллион лет назад - в том числе и у меня,- словно речь идет о
машинах, которые некто вознамерился выпустить на рынок, то у меня было бы
два основных замечания. Одно из них я, несомненно, уже не раз делал на
протяжении своего рассказа:
"Мозг чересчур велик, чтобы быть практичным в использовании". Второе же
я бы сформулировал следующим образом: "Вечно что-то не ладится с нашими
зубами. Обычно их не хватает на срок, сопоставимый с продолжительностью
жизни. Каким событиям в ходе эволюции должны мы быть благодарны за то, что
вынуждены ходить с полным ртом крошащихся черепков?"
Было бы чудесно, если бы я мог сказать, что закон естественного отбора,
оказавший человечеству столько услуг за весьма короткое время, позаботился о
решении и этой проблемы. В некотором смысле так оно и произошло - однако
решение это оказалось драконовским. Человеческие зубы не стали более
долговечными. Просто средняя продолжительность жизни людей сократилась до
тридцати лет.
x x x
А теперь вернемся в Гуаякиль, к тому мгновению, когда *Эндрю Макинтош
велел Хесусу Ортису поставить на пол тарелки с мясом.
- Простите, что вы сказали, сэр?- переспросил Ортис по- английски.
- Поставьте их перед собакой,- повторил *Макинтош.
Тот повиновался - при этом большой мозг его пребывал в полном смятении,
в корне пересматривая мнение Ортиса о себе самом, человечестве, прошлом и
будущем да и самой природе мироздания.
И не успел Ортис, обслужив собаку, распрямиться, как *Макинтош
скомандовал снова:
- Теперь убирайтесь.
x x x
Даже сейчас, миллион лет спустя, мне больно писать о столь жестоких
человеческих поступках. Миллион лет спустя мне все еще хочется извиниться за
все человечество. Это все, что я могу сказать.
x x x
Если Селена была для Природы экспериментом в области слепоты, то ее
отец являлся подобным же экспериментом в области бессердечия. Равно как
Хесус Ортис - экспериментом в области преклонения перед богачами, я -
экспериментом в области неутомимого соглядатайства, мой отец - экспериментом
в области цинизма, моя мать - экспериментом в области оптимизма, капитан
"Bahia de Darwin" - экспериментом в области безосновательной
самоуверенности, Джеймс Уэйт - экспериментом в области бесцельной алчности,
Хисако Хирогуши - экспериментом в области депрессии, Акико - экспериментом в
области шерстистости и так далее.
Это напоминает мне один из романов моего отца, "Эра многообещающих
монстров". В нем повествовалось о планете, населенной гуманоидами, которые
до самого последнего мгновения игнорировали порожденные ими же самими угрозы
их существованию. Так продолжалось до тех пор, пока - после изничтожения
всех лесов, отравления водоемов кислотными дождями, а грунтовых вод
промышленными отходами - у гуманоидов не начали рождаться дети с крыльями,
рогами, плавниками, сотней глаз, вообще без глаз, с гипертрофированным
головным мозгом, без мозга и так далее. То были эксперименты Природы по
созданию существ, которые, при должном везении, могли бы оказаться лучшими
хозяевами планеты, чем гуманоиды. Большинство этих существ погибли, были
застрелены или еще что-нибудь в этом роде - однако некоторые оказались
поистине многообещающими, спарились между собою и дали подобное же
потомство.
Я в свою очередь назвал бы "эрой многообещающих монстров" ту эпоху, в
которую мне довелось жить миллион лет тому назад - со всеми чудовищными
атрибутами этого романа, переведенными из плоскости телесной в моральную. В
настоящее время подобных экспериментов - будь то с телами или душами -
больше не ведется.
x x x
Переразвитый мозг людей той эпохи был способен не только на жестокость
во имя жестокости. Благодаря ему они также могли ощущать любого рода боль, к
которой низшие животные были абсолютно нечувствительны. Представитель
никакой другой породы животных не мог чувствовать себя - как то чувствовал,
спускаясь на лифте в вестибюль отеля, Хесус Ортис - покалеченным словами,
которые произнес *Эндрю Макинтош. Ортис с трудом даже отдавал себе отчет,
достаточно ли того, что от него осталось, для осмысленности его дальнейшего
существования.
При этом мозг его был устроен так сложно, что внутри его черепа, перед
мысленным взором вставали всевозможные картины, каких не дано было видеть
низшим животным,- столь же чистые плоды человеческого воображения, как и те
пятьдесят миллионов долларов, которые *Эндрю Макинтош готов был мгновенно
перевести из манхэттенского банка в Эквадор, как только нужные ему слова
прозвучат в телефонной трубке. Фантазия рисовала ему портрет сеньоры Кеннеди
