по поводу личности капитана.
- Но я же его допрашивал, - растерялся Букашев. - Он сказал, что
расстреливал коммунистов и беспартийных.
- Ни хрена понять не могу, - запутался вконец Дрынов. - Может, он
тогда скажет? Ты кто есть? - спросил он непосредственно у Миляги.
Миляга был растерян, ошеломлен, раздавлен. Кто-кто, а уж он-то
совершенно ничего не мог понять. Кто эти люди? И кто он сам?
- Их бин...
- Ну вот, видишь, - повернулся генерал к Ревкину, - я же говорю, что
он немец.
- Найн, найн! - приходя в ужас, закричал Миляга, перепутав все
известные ему слова из всех языков. - Я нет немец, я никс немец. Русский
я, товарищ генерал.
- Какой же ты русский, так твою мать, когда ты слова по-русски
сказать не можешь.
- Я могу, - приложив руку к груди, стал горячо уверять Миляга. - Я
могу. Я оченьМдаже могу. - Для того, чтобы убедить генерала, он выкрикнул:
- Да здравствует товарищ Гитлер!
Конечно, он хотел назвать другую фамилию. Это была просто ошибка.
Трагическая ошибка. Но то тяжелое состояние, в котором он находился с
момента пленения, перемешало в его стукнутой голове все, что в ней было.
Выкрикнув последнюю фразу, капитан схватился двумя руками за эту голову,
упал и стал кататься по земле, понимая, что его уже ни за что не простят,
да и сам бы он не простил.
- Расстрелять! - сказал генерал и сделал характерное отмахивающее
движение рукой.
Двое бойцов из его охраны подхватили капитана под мышки и поволокли к
выходу. Капитан упирался, выкрикивал какие-то слова, русские вперемешку с
немецкими (оказалось, что он слишком хорошо знает этот иностранный язык),
и носки его хромовых грязных сапог чертили по перемешанной с половой земле
две извилистые борозды.
И у многих из тех, кто глядел на него, сжалось сердце от жалости.
Сжалось оно и у младшего лейтенанта Букашева, хотя умом он понимал, что
капитан сам заслужил свою участь. А начальник СМЕРШа, провожая взглядом
своего коллегу в последний путь, думал: "Дурак ты, капитан! Ох и дурак!"
И в самом деле, погиб капитан Миляга, недавний гроза района, как
дурак, по чистейшему недоразумению. Ведь если бы он, попав на допрос,
разобрался в обстановке и понял, что это свои, разве стал бы он говорить
про русское гестапо?
Разве стал бы он выкрикивать "Хайль Гитлер!", "Сталин капут!" и
прочие антисоветские лозунги. Да ни за что в жизни. И по-прежнему считался
бы первосортным патриотом. И вполне возможно, дослужившись до генерала,
получал бы сейчас хорошую пенсию. И проводил бы заслуженный отдых, забивая
с друзьями-пенсионерами "козла". И выступал бы в жилищных конторах с
лекциями, уча молодежь патриотизму, культуре поведения в быту и
нетерпимому отношению ко всем проявлениям чуждой идеологии.
39
Чонкин не знал, какая над ним нависла опасность, но неприятности в
связи с побегом капитана Миляги предчувствовал.
Поэтому незадолго до рассвета, пользуясь тем, что и пленные, и Нюра
спали крепким предутренним сном, он раскрыл свой вещмешок, переодел чистое
белье, и стал рыться, перебирая свое имущество. В случае чего он хотел
оставить Нюре что-нибудь на память.
Имущества было негусто. Кроме белья, смена байковых зимних портянок,
иголка с нитками, огрызок химического карандаша и завернутые в газету
шесть фотокарточек, где он снят был вполроста. Его товарищи по службе
фотографировались, чтобы порадовать карточками родных или знакомых
девушек. Чонкину радовать было некого.
Поэтому все шесть карточек у него сохранились. Он вынул из пачки
верхнюю и поднес к лампе. Вглядевшись в свое изображение, Чонкин остался
им, в общем, доволен. Каптенармус Трофимович, подрабатывавший
фотографированием, изобразил Чонкина при помощи специальной рамки на фоне
идущих внизу танков и летящих поверху самолетов. А над самой головой
Чонкина вилась ореолом надпись: "Привет из Красной Армии".
Примостившись на краешке стола, он долго слюнил карандаш и обдумывал
текст. Потом вспомнив надпись, которую рекомендовал ему в свое время тот
же Трофимович, и высунув от напряжения язык, вывел неровными, почти что
печатными буквами:
"Пусть нежный взор твоих очей
Коснется копии моей.
И, может быть, в твоем уме
Возникнет память обо мне".
Подумал и дописал:
"Нюре Б. от Вани Ч. в дни совместной жизни".
Карандаш спрятал в карман, а карточку положил на подоконник.
За окном светало, и дождь, кажется перестал. Пора было будить Нюру, а
самому подремать хоть немного, потому что скоро надо пленных выводить на
работу и там, в чистом поле, следить в оба, чтобы не разбежались, подобно
своему начальнику.
Будить Нюру было жалко. И вообще жалко. Сколько они вместе живут,
сколько она из-за него терпит, сколько сплетен вокруг, а ведь никогда не
пожалуется. Был, правда, случай, намекнула робко, что не мешало бы
оформить отношения, да он отговорился, что красноармейцу без разрешения
командира жениться нельзя. Это, конечно, так, но, если по-честному, дело
не в разрешении, а в том, что он сам неорешался, обдумывая положение...
Иван подошел к Нюре и тихо тронул ее за плечо.
- Нюрк, а, Нюрк, - сказал ласково.
- А? Что? - Нюра, вздрогнув, проснулась и смотрела на него
бессмысленными со сна глазами.
- Сменила б, слышь, меня на маленько, - попросил он. - Спать хочется,
мочи нет!
Нюра послушно слезла с кровати, всунула ноги в сапоги, взяла винтовку
и села возле двери.
Иван, не раздеваясь, лег на освобожденное место. Подушка была теплая
после Нюры. Он закрыл глаза, и только сознание его начало путаться между
сном и действительностью, как послышался какой-то странный, с прихлебами,
звук, что-то ахнуло где-то - и зазвенели оконные стекла. Иван сразу пришел
в себя и сел на кровати. Проснулись Свинцов и Едренков, Нюра сидела на
прежнем месте, но лицо ее выражало беспокойство.
- Нюрка, - шепотом позвал Иван.
- А? - шепотом отозвалась она.
- Чего там такое?
- Кажись, стреляют.
И вдруг снова бабахнуло, теперь вроде с другой стороны, Чонкин
вздрогнул.
- Господи, твоя воля! - шепотом выдохнула Нюра.
Проснулись и другие пленники. Только лейтенант Филиппов чмокал губами
во сне. Свинцов приподнялся на локте и переводил взгляд с Нюры на Чонкина
и обратно.
- Нюрка, - сказал Иван, торопливо зашнуровывая ботинки. - Дай мне
винтовку, а себе возьми из кошелки левольвер какой побольше.
И, не надевая обмоток, вышел во двор. Во дворе было тихо, грязно, но
дождь перестал. Еще не совсем рассвело, но видимость была уже неплохая.
Самолет, расставив свои нелепые крылья, стоял на месте.
Чонкин огляделся, и странное зрелище поразило его. Метрах в двухстах
за огородами клубились белые сугробы.
"Что за хрен? - удивился Чонкин. - В такую теплынь откуда же снег?"
Он заметил, что сугробы эти шевелятся и передвигаются в его сторону.
Чонкин еще больше удивился и вгляделся внимательней. И тут только он
понял, что это вовсе не сугробы, а некая масса людей, которые ползут по
направлению к нему, Чонкину. Он не знал, что это ударный взвод, которому
было поручено забросать противника бутылками с горючей жидкостью как
продолжение артподготовки. Когда их обмундировывали, на складе не хватило
шинелей и бойцам выдали зимние маскхалаты, которые были использованы по
причине плохой погоды. "Немцы!"подумал Чонкин. В ту же секунду ахнул
винтовочный выстрел и пуля взыкнула под самым ухом Ивана. Он упал. Подполз
к правой стойке шасси и укрепил винтовку между стойкой и колесом.
- Эй, сдавайтесь! - крикнул кто-то оттуда, от белых халатов.
"Русские не сдаются!" - хотел крикнуть Чонкин, но постеснялся. Вместо
ответа онпприложился к прикладу и выстрелил, не целясь. И тут началось. Со
стороны неприятеля захлопали беспорядочно выстрелы, и пули засвистели над
Чонкиным. Большая часть пролетела мимо, но некоторые задевали самолет,
распарывали обшивкуни со звоном плющились о стальные детали мотора. Чонкин
уткнулся лицом в землю и время от времени, экономя патроны, стрелял
неизвестно куда. Извел первую обойму, заправил вторую. Пули продолжали
свистеть, некоторые из них - совсем близко. "Кабы старшина выдал мне
каску", - с тоской подумал Иван, но продолжитьИсвою мысль не успел. Что-то
мягкое плюхнулось рядом с ним. Он вздрогнул. Потом слегка повернул голову
и открыл один глаз. Рядом с ним лежала Нюра и так же, как он, прижавшись к
земле, палила в воздух сразу из двух пистолетов. Кошелка с остальными
пистолетами лежала рядом про запас.
- Нюрк, - толкнул Чонкин подругу.
- Ась?
- Ты почто их-то бросила?
- Не бойсь, - сказала Нюра, нажимая сразу на два спусковых крючка. -
Я их в подпол загнала и гвоздями забила. Ой, погляди!
Иван приподнял голову. Теперь белые продвигались вперед короткими
перебежками.
- Этак, Нюрка, мы с ими не справимся, - сказал Чонкин.
- А ты из пулемета умеешь? - спросила Нюра.
- А где ж его взять?
- А в кабинке.
- Ой, как же это я забыл! - Чонкин вскочил и ударился головой о
крыло. Прячась за фюзеляжем, оборвал тесемки брезента, залез на крыло, и
не успели белые отреагировать, он был уже в задней кабине. Здесь
действительно находились турельная установка и пулемет с полным
боекомплектом. Чонкин схватился за ручки.
Но пулемет был неподвижен. Турель от долгого бездействия и дождей
заржавела.
Начал он плечом расшатывать пулемет, но он не поддавался.
Тут что-то тяжелое без выстрела упало на верхнее крыло. Потом еще и
еще. И застучало вокруг и по крыльям, зазвенело разбитое стекло, и остро
запахло чем-тозпохожим на керосин. Чонкин высунул голову и увидел, что
из-за ограды летит на него туча бутылок, наполненных желтой жидкостью.
Большая часть бутылок плюхалась в грязь, но некоторые попадали по
самолету, катились по крыльям и разбивались об мотор. (Впоследствии
оказалось - бойцов ударного взвода забыли предупредить, что бутылки с
горючей жидкостью надо сперва поджигать, и они швыряли их просто так.)
Сбоку на крыле появилась Нюра.
- Нюрка, не высувайся, - крикнул Иван, - пришибут!
- А на кой они бросают бутылки? - прокричала ему в ухо Нюра, паля
одной рукой вНвоздух из пистолета.
- Не боись, Нюрка, опосля сдадим! - нашел в себе силы для шутки
Чонкин. И приказал:
- Вот что, Нюрка, хватай самолет за хвост и крути в разные стороны!
Поняла?
- Поняла! - прокрчала Нюра, сползая с плоскости на животе.
40
В это время генерал Дрынов сидел в блиндаже под тремя накатами и
следил за происходящим сквозь перископ. Не то чтобы он был так труслив
(храбрость свою он неоднократно уже показывал), просто он считал, что
генералу по чину положено сидеть в блиндаже и передвигаться исключительно
на бронетранспортере. В перископнон видел, как его войска сперва ползком,
а потом короткими перебежками двигались по направлению к крайней избе.
Оттуда тоже вели огонь, но не очень плотный. Генерал приказал телефонисту
соединить его с командиром атакующего батальона и передал приказ начинать
атаку.
- Есть, товарищ первый! - ответил в трубку командир батальона.
Вскоре в цепи атакующих заметно стало усиленное шевеление. Бойцы
ударного взвода в белых халатах подползли вплотную к забору. Генерал
видел, как они, поочередно приподнимаясь, взмахивают руками. "Бросают
бутылки", - догадался генерал.
Но почему же нет пламени?
