Командиру полка полковнику Лапшину
от младшего лейтенанта Букашева
ДОНЕСЕНИЕ
Настоящим сообщаю, что мною, младшим лейтенантом Букашевым, был
допрошен военнослужащий германской армии, взятый в плен разведчиками Серых
и Филюковым.
При допросе пленный показал, что он является офицером гестапо
Миллегом. За время службы в гестапо отличался жестокостью и беспощадностью
и лично учавствовал в массовых расстрелах коммунистов и беспартийных
советских граждан.
Одновременно с этим он показал, что штаб так называемого Чонкина
находится в крайней избе, принадлежавшей до оккупации почтальону
Беляшовой, и охраняется усиленным отрядом гестаповцев, связанных между
собой самыми тесными узами. Рядом имеется посадочная площадка и один
самолет, по-видимому, для связи с регулярными частями гитлеровской армии.
От более подробных показаний вышеозначенный Миллег уклонился. При
допросе вел себя вызывающе, с фанатизмом. Неоднократно выкрикивал
фашистские лозунги (в частности, "Хайль Гитлер!"), позволял возмутительные
заявления относительно общественного и политического устройства нашей
страны. Несколько кощунственных выпадов касались личности тов.
И.В.Сталина.
Младший лейтенант Букашев.
- Ну что ж, - сказал генерал. - Сведения очень ценные. Младшего
лейтенанта Букашева представить к награде. Исходные позиции изменить в
соответствии с новыми данными. Чтобы не распыляться, сосредоточить все
силы для атаки на штаб так называемого Чонкина. - Он придвинул к себе
план, зачеркнул прямоугольники, изображавшие места дислокации батальонов,
и передвинул их на другие места. Зачеркнул стрелы и провел новые. Теперь
все три стрелы сходились на избе Нюры Беляшовой.
37
Допросив пленного, лейтенант Букашев составил донесение и с одним из
свободных караульных отправил к командиру полка. Теперь можно было бы
немного и вздремнуть, но спать не хотелось, и он решил написать письмо
матери. Он положил перед собой раскрытый блокнот, придвинул коптилку и
своим еще не установившимся школьным почерком начал быстро писать:
"Моя милая, славная, дорогая мамулька!
Когда ты получишь это письмо, твоего сына, возможно, уже не будет в
живых. Сегодня на рассвете по сигналу зеленой ракеты я уйду в бой. Это
будет первый бойрв моей жизни. Если он окажется и последним, я прошу тебя:
не горюй. Пусть тебя утешает мысль, что сын твой, младший лейтенант
Букашев, отдал свою молодую жизньБза Родину, за партию, за великого
Сталина.
Верь мне, я буду счастлив погибнуть, если моя смерть хоть в
какой-нибудь степени смоет пятно позора, которое положил на нас твой
бывший муж и мой бывший отец..."
Написав слово "отец", Букашев задумался. И та ночь во всех
подробностях всталавперед его глазами, как будто это было только вчера. Он
тогда кончал восьмой класс.
Когда они пришли и стали колотить в дверь прикладами и все в квартире
переполошились, отец спокойно сказал матери:
- Подожди, я открою, это за мной.
Потом эти слова стали для Леши самой тяжелой уликой против отца. "Это
за мной", - сказал он. Значит, он знал, что за ним могут прийти, значит,
знал, что виноват, потому что у невиновного такого ощущения быть не могло.
Их было четыре человека: один с пистолетом, двое с винтовками и
четвертый очкарик с нижнего этажа, взятый в качестве понятого. Этот
очкарик трясся от страха и, как выяснилось впоследствии, не напрасно,
через некоторое время его тоже арестовали по делу отца.
Они вспороли все перины и подушки (пух потом летал три дня по всему
двору), разломали мебель и переколотили посуду. Тот, который был с
пистолетом, брал по очереди горшки с цветами, поднимал над головой и
разбивал прямо посреди комнаты, наворотив кучу черепков и земли.
Потом они ушли и увели с собой отца.
Первое время Леша еще на что-то надеялся. Ему трудно было свыкнуться
с мыслью, что его отец, герой гражданской войны, орденоносец, получивший
от ВЦИК именное оружие (саблю с золотым эфесом), а потом директор одного
из крупнейших металлургических заводов, оказался простым шпионом,
сотрудничавшим с польской дефензивой. Но, к сожалению, вскоре все
подтвердилось. Под давлением улик отец дал показания, что хотел вывести из
строя одну из последних мартеновских печей. Не верить этому было нельзя.
Отец сам подтвердил это в своих показаниях. Но одно только никак не
укладывалось у Леши в голове - зачем отцу нужно было выводить из строя эту
самую печь? Неужели он думал, что вместе с этой печью рухнет все Советское
государство? Если он так долго и искусно скрывал свою сущность от партии,
от народа, наконец, от своей семьи, значит, он не был так глуп. И у него
для вредительства были гораздо большие возможности. Нет, Леша решительно
не мог понять ничего, и именно это больше всего мучило. Букашев встал,
прошелся по амбару. Было тихо. Пленный лежал на соломе с закрытыми
глазами, и лицо его было бледно. Пахло сеном, и где-то трещал сверчок. Он
сел на место, вздохнул и послюнил химический карандаш.
"...Мамочка дорогая, может быть, ты меня осудишь за то, что я,
поступая в командирскую школу, скрыл правду об отце. Я знаю, я
смалодушничал, но я не виделодругого выхода, я хотел защищать Родину
вместе со своим народом и боялся, что мне этого не позволят..."
Младший лейтенант отложил карандаш, подумал. Надо было бы сделать
какие-нибудьбраспоряжения на случай смерти, но он не знал, какие именно.
Раньше люди писали завещания. Ему завещать было нечего. Но все же он
написал: "Мамочка, если увидишь Лену Синельникову, передай ей, что я
освобождаю ее от данного мне обещания (она знает), а костюм мой продай, не
береги. Деньги, которые ты за негок получишь, тебе пригодятся.
На этом письмо свое заканчиваю, до сигнала атаки осталось меньше
часа. Прощай, моя дорогая мамуля! Твой, любящий тебя сын, Леша".
После этого он поставил число и время: 4 часа 07 минут.
Письмо это младший лейтенант Букашев сложил треугольником, надписал
адрес и положил в левый карман к документам. Если останется жив, он письмо
уничтожит, если погибнет, отправят и без него.
Время близилось к рассвету, надо было спешить. Младший лейтенант
вырвал еще один лист из блокнота и написал заявление в партийную
организацию своей части. Он не стал мотивировать свою просьбу. Он написал
просто и скромно: "Если погибну, прошу считать коммунистом". И расписался.
И поставил число. И, оставив заявление, чтобы просохло, вышел размяться
наружу. Было еще темно, но вдали уже различались очертания каких-то
предметов и где-то внизу, над речкой, белела полоса тумана. Часовой,
стоявший на посту у входа в амбар, курил, прикрывая цигарку ладонью.
Младший лейтенант хотел сделать ему замечание, но передумал.
"Какое моральное право имею я делать замечания этому человеку,
который в два раза старше меня?" - подумал он и вернулся в амбар.
Вернувшись, посмотрел он на то место, где лежало заявление. Блокнот
был, заявления не было. "Что за черт?"подумал младший лейтенант и стал
рыться в карманах. Служебное удостоверение нашел. Письмо матери нашел.
Нашел, наконец, фотографию Лены Синельниковой. Заявления в партию не было.
Букашев подозрительно посмотрел на пленного, но тот по-прежнему спал
в своем углу, правда, не такой бледный, как раньше. Вряд ли стал бы он
красть заявление, которое ему ни к чему совершенно. Младший лейтенант взял
фонарь и стал обшаривать ближайшее пространство. Он заглядывал во все
углы, ползал на коленях, переворачивал ящики - заявления не было.
Поиски младшего лейтенанта были прерваны каким-то наружным шумом. Он
поспешил на этот шум и увидел у входа в амбар командира дивизии, который
тыкал часового пистолетом в живот и произносил речь, состоявшую сплошь из
мата. Позади генералаПв предрассветной полутьме угадывались полковник
Лапшин, начальник СМЕРШа и еще несколько темных фигур. Часовой, сжимая
винтовку, таращил на генерала обезумевшие глаза. Младший лейтенант застыл
по стойке "смирно". Его появление отвлекло генерала от часового, и он
закричал:
- А ты кто такой?
- Младший лейтенант Букашев, - отрапортовал он испуганно.
- Мой адъютант, - пояснил Лапшин.
- Что ж ты, младшой, так твою мать, не смотришь, что у тебя этот
раздолбай курит на посту, туда его в душу?
- Виноват, товарищ генерал армии! - наконец опомнился часовой, сразу
повысив Дрынова на три чина.
Это было грубой лестью, но и Дрынов был тоже грубый. Он слегка
смягчился и проворчал:
- Виноват, так твою мать. Кровью своей искупать будешь вину. Тут вот
секретарь райкома товарищ Ревкин приехал, - показал он на кого-то,
стоявшего за начальником СМЕРШа, - посмотрит он и скажет: "Ну и порядки у
этих военных". Один такой вахлак сможет устроить демаскировку и погубить
целую дивизию. Ну как, младшой, все спокойно?
- Спокойно, товарищ генерал!
- Ну, хорошо, пройдем внутрь.
38
Капитан Миляга проснулся от какого-то шума, значение которого было
ему непонятно. Приподнялся на локте. В амбаре никого не было. Тот,
белобрысый, который сидел за столом, куда-то смылся. Может, и ему, Миляге,
можно смыться? Он огляделся. Увидел под потолком маленькое окошечко. Там,
в хлеву Нюры Беляшевой, тоже было окошечко под потолком. Если составить
все эти ящики один на другой...
В амбар вошли пятеро. Первый, большой и грузный, с кирпичным лицом,
за ним, чуть приотстав, худощавый, потом еще один, в высоких сапогах, за
ним маленький, невзрачного вида, как показалось капитану, очень
симпатичный, и последним шел белобрысый. Тот, что был в высоких сапогах,
сразу заинтересовал капитана. Уж больно лицо его было знакомо. Конечно же,
секретарь Ревкин. Наверное, эти немцы не знают, кто он такой, иначе они бы
не так с ним обращались. И тут капитан понял, где путь к спасению. Сейчас
он окажет немцам большую услугу, после которой они, может быть, и не
станут его расстреливать. Он вскочил и направился прямо к Ревкину. Ревкин
в недоумении остановился. Белобрысый схватился за кобуру.
- Афанасий Петрович? - наконец неуверенно проговорил Ревкин. -
Товарищ Миляга?
- Волк тебе товарищ, - улыбнулся Миляга и повернулся к высокому,
который, как он понял, был здесь самым главным. - Прошу битте, учесть мой
показаний, этот швайн ист секретарь райкома Ревкин, районен фюрер.
Ферштейн?
- Афанасий Петрович, - еще пуще удивился Ревкин, - что с тобой,
милый, опомнись?
- Вот они тебе сейчас опомнятся. Они тебе сейчас дадут, - пообещал
Миляга.
Ревкин растерянно посмотрел на генерала, тот развел руками и помотал
головой.
- Что за так твою мать? - удивился он.
Услыхав опять знакомое словосочетание, Миляга растерялся. Он смотрел
на военных, переводя взгляд с одного на другого, и ничего не мог понять.
Да и в голове еще немного потрескивало. Но тут в помещение вошли несколько
человек с автоматами. На их касках блестели от дождя крупные звезды.
Догадка забрезжила в помутненном сознании капитана.
- Кто это? - на чистом русском языке спросил высокий.
- Пленный, товарищ генерал, - выступил вперед Букашев. - Капитан
гестапо.
- Тот самый? - генерал вспомнил донесение.
- При чем здесь гестапо? - заспорил Ревкин и дал краткие разъяснения
