мечту мою. Я ведь люблю тебя, Виктор, так за что же ты меня так?
Все боялась я поверить своему счастью и вышло не зря. У тебя, мой
ласковый, перелом души. Закрытый перелом. Снаружи-то не видно,
а внутри одни осколки. И прошу тебя, не томи меня, не терзай, мне и
так больно, не тревожь ты меня, ради бога... Прощай, звонят, я иду
открывать дверь.
И она повесила трубку.
23
Рабочий день закончился, сотрудники разошлись, где-то в конце
коридора уборщица громыхала щеткой, звякала ведром и что-то
ворчала себе под нос, а Виктор все еще сидел и тяжело смотрел на
телефонный аппарат. Потом нерешительно снял трубку, подержал ее в
руках, глядя в окно, и положил на место.
Сквозняк, вздохнув, прихлопнул дверь кабинета. Виктор
вздрогнул, встал, щелкнул замками "дипломата", вышел из кабинета и
запер за собой дверь собственным ключом.
Пустые учреждения всегда наводят уныние - легли на свои пол-
ки бумаги, с которыми весь день бегали из комнаты в комнату озабо-
ченные люди, утихли телефоны, смолкло радио. Виктору, когда он
проходил по коридору, вяло представилась бессмысленность этой
дневной суеты, показались равнодушно-пустыми, как канцелярские
комнаты, все дела, которые еще несколько часов назад казались
крайне важными и неотложными.
Впрочем, это ощущение пустоты и бессмысленности быстро
прошло, потому что в душе у Виктора постепенно зрела черная
тоска. Она еще не тревожила его, пока он садился в свою машину,
грел мотор, ехал домой, ни даже, когда он вошел в квартиру и за-
крыл за собой дверь.
Виктор снял пиджак, переобулся в домашние тапочки, прошел в
большую комнату и опустился в кресло. Перед ним, на стене, были
развешаны гипсовые маски. Они удивлялись, тревожились, корчи-
лись от нестерпимой боли каждая по-своему, а все вместе они со-
ставляли огромное, белое, пустоглазое лицо страдания.
Может быть в такой момент лучше двигаться, действовать, ко-
лоть дрова или бездумно бежать до изнеможения, но стоило Виктору
расслабиться, как все внутри у него окаменело, исчезло обычное
восприятие звуков, вкуса, цвета, запахов - так ему стало БОЛЬНО.
Боль, наливаясь до звона в ушах, сдавила горло, гулко застучало серд-
це и онемели руки. Виктор никогда не думал, что боль духовная
может быть равноценна или сильнее боли физической. У Виктора даже
мелькнула мысль, что у него началось психическое расстройство,
хотя через какое-то время болезненная, катастрофическая острота
прошла, осталось лишь постоянное ощущение каменной тяжести,
надорванности, открытого перелома...
Виктор попытался расслабиться, осознать случившееся, увидеть
хоть какой-то просвет в черном провале, в котором разрослась ма-
ленькая трещинка, возникшая в зените его счастья, но тщетно, ни-
чего не получалось.
У Виктора было ощущение, будто его разрезали надвое - в нем
теперь самостоятельно существовали два человека. Один - холодный,
расчетливый, циничный эгоист, другой - искренний, доверчивый,
благородный человек. Кому-то из них суждено было погибнуть, иначе
должен погибнуть хозяин.
В беспрерывных мучениях, в бесконечном, антагонистическом
споре этих двух противоположностей, становятся то на сторону
эгоиста, то возражая ему, Виктор провел бессонную ночь. Наверное,
эта ночь была сродни той ночи, которая сутками раньше выпала на
долю Люси. Но если Люся прошла через огонь своего страдания и
вышла из него очищенной, потому что у нее хватило сил открыто
посмотреть правде в глаза, то двойственность Виктора настолько
глубоко въелась в существо его натуры, что маска приросла к лицу и
содрать ее можно было только по живому.
Следующий день для Виктора был из числа тех, о которых хо-
чется скорее позабыть. Нет, на Виктора обрушилась не глыба круп-
ных драматических событий, а град противных, мелких, изматываю-
щих неприятностей. По пути на работу машину Виктора остановил
инспектор госавтоинспекции и сделал прокол в техническом талоне за
несущественное с точки зрения Виктора нарушение - небольшое
превышение скорости. Уже одного этого было достаточно, чтобы
испортить настроение на весь день, но на этом дело не кончилось.
Если Виктор звонил кому-то по телефону, то обязательно было за-
нято. На рабочем столе Виктор опрокинул стакан горячего чая и
залил важные бумаги, которые пришлось перепечатывать, и это в
условиях полного дефицита времени у машинисток. Подчиненные
раздражали Виктора своей тупостью упрямством, начальство приди-
ралось, давало нагоняи и грозило. В ресторане, куда поехал Виктор
обедать, объявили санитарный день - пришлось извиняться перед
"экипажем" нужных людей.
И в заключение всех злоключений высокий гость не соизволил
осчастливить своим посещением дом Виктора, известив его об этом в
самый последний момент, когда уже было поздно давать отбой Анто-
ну. Правда, высокий гость намекнул, что ключи от квартиры Виктора
ему вскоре понадобятся.
Виктор вернулся домой усталым и измотанным до полного
равнодушия. Его уже не волновало, что он скажет Антону.
Но Антон явился один, без Таисии.
- Ну, что ж, бывает, - спокойно воспринял Антон известие о том,
что мероприятие по услаждению высокого и одинокого гостя отменя-
ется. - Но предупреждать надо. Хотя я тоже до тебя дозвониться не
смог, хотел сказать тебе, чтобы на Таисию ты не рассчитывал... Ты
что такой потерянный?
И тут Виктора словно прорвало.
Он вскочил с места, забегал по комнате, не зная, с чего начать,
волнуясь, размахивая руками, бесцельно переставлял стулья, по-
правлял скатерть на столе...
- Сядь, не мельтеши, - понаблюдав за ним, сказал стоящий у
стены с масками Антон. - Говори...
Виктор послушно сел в кресло и начал сбивчиво, замирая в му-
чительном поиске нужных слов, рассказывать Антону о том, как ему
невыносимо больно, потому что его будто разрезали надвое...
На двоих... Что один из этих двоих является олицетворением всего
темного. Он не то, чтобы законченный злостный мерзавец, а такой
иезуитски изворотливый, способный оправдать любую подлость, а
вот другой - полная ему противоположность.
- Тоже мне удивил, - усмехнулся Антон. - Так всегда было. Все
такие.
- Нет, ты меня не понял, - опять заговорил Виктор. - Я и сам
знаю, что в каждом есть и темное, и светлое, и плохое, и хорошее.
Но у всех эти антиподы уживаются, мирно сосуществуют... Вместе...
Может быть потому, что человек не придает особого значения своему
дурному поступку, оправдывая его различными обстоятельствами и
веря, что в иных условиях он поступил бы иначе или поступит иначе в
будущем и что он, значит, не такой уж пропащий. А для меня сейчас
все, абсолютно все, любая потаенная мысль, любая беседа, любое
действие воспринимается настолько остро, непримиримо, что я уже
отчаялся...
- Говори проще, - посоветовал Антон. - И конкретнее. Что?..
Где?.. Когда?.. И запомни: если копаться в себе, то обязательно добе-
решься до мерзости.
- Ну, например... - не сразу справился с волнением Виктор. - На-
пример, еду я с Люсей в метро...
- Тогда ясно, откуда все это растет, - кивнул головой Антон. - Ко-
гда же это ты с ней ездил в метро?
- В первый день нашего знакомства... Подожди, - продолжил
Виктор, - сейчас объясню. Представь себе, там в метро я на эскалаторе
встал на ступеньку ниже, повернулся к ней и получилось, что мы
стоим с ней глаза в глаза... Близко, близко... Словно я смотрю в нее,
а она - в меня... И мы вместе, мы едины... А потом кончился эскалатор
- и мы врозь...
- Так. Дальше, - сказал Антон.
- А что дальше? Я без нее жить не могу дальше. И как мне ка-
жется, эти двое, что во мне, звереют от ненависти друг к другу именно
тогда, когда мы врозь, а когда мы с Люсей вместе, то мне так спо-
койно, так счастливо...
- Влюбился? - вздохнул Антон.
- Нет, - коротко, но с силой ответил Виктор. - Люблю.
- А вот это уже хуже, - Антон скрестил руки на груди. - Любовь
зла, не зря в народе говорят. Я имею ввиду настоящее чувство.
Любовь слепа. Любовь всесильна. Любовь безрассудна... Или ты
Лефортовский госпиталь позабыл?.. И Галину?.. У нее - кривая душа,
у тебя - кривое лицо. Как маска.
- Нет, не забыл, такое не забывается...
Виктор напряженно думал над словами Антона о сути любви, о
своей любви к Галине и о том, как она растоптала его чувство.
- Понимаешь, Антон, здесь есть большая разница... Очень
большая... Перед Лефортовским госпиталем я столкнулся с грязью
измены, с духовной черствостью, с предательством близкого человека,
но это было все во вне меня... Не прилипло к моей душе... А сейчас...
А сейчас все внутри меня, вот в чем дело.
Антон внимательно, очень внимательно и серьезно посмотрел на
Виктора и спросил в упор:
- Готов жениться?
- Все, что угодно, - безрадостно, но твердо ответил Виктор.
Антон вдруг рассмеялся. Негромко, добродушно, тепло:
- Кхе! Кхе! Кхе! - нарочито откашлялся он. - Запутался маль-
чик... Ну, конечно, все позабыл, чему учили. Да-а-а, раскололи ста-
ричка. На пополам. И запахло серой - черный, похотливый, порочный
дьявол проснулся на дне светлого царства твоей души и встал во
весь рост и заслонил солнышко добра...
Антон вздохнул:
- Ну, что ж, ладно...Давай побеседуем. Ты же знаешь Антона. Ан-
тон кто? Антон - массажист мозга. А массаж мозга - занятие сложное,
требующее ювелирной работы, ведь необходимо решить непростую
задачу: отыскать в потемках твоей души источник, причину боли и
успокоить тебя.
Антон сознательно набивал себе цену, подготавливая Виктора к
тяжелому разговору.
- При этом пациент... В данном случае пациентом являешься ты,
Вика, так вот, пациент должен быть абсолютно правдив. Договори-
лись? Сможешь?
Виктор молча кивнул головой. Он ждал, он жаждал получить
ответы на свои вопросы. Однако отвечать пришлось ему самому.
- Значит, побеседуем, как говорил Сократ... - Антон выдержал
паузу. - Любишь, говоришь?.. И всерьез?..
- Да.
- А она? - задал свой первый вопрос Антон.
И тут Виктор, действительно, впервые задумался над тем, на-
сколько сильны и искренни Люсины чувства к нему. Но вспомнив ее
исполненные искренней горечи слова, что она ждала его всю жизнь,
как судьбу, как мечту, ответил:
- Да, думаю, что тоже любит.
- Значит, с этим все в порядке, - улыбнулся Антон. - Потому что в
ином случае разговор просто теряет всякий смысл. Любовь - обяза-
тельное условие вашего счастья... Или несчастья. Однако, мы раз-
берем именно вариант счастья, потому что любой другой вас, оче-
видно, не устраивает. Итак, вы любите друг друга. Если вы вместе, то
это, как чудо, как сказка... Если врозь, то... то как у Пушкина... Я
знаю: век уж мой измерен, но чтоб продлилась жизнь моя, я утром
должен быть уверен, что с вами днем увижусь я... Не так ли?
- Да... Я должен быть уверен... - как эхо, повторил Виктор.
- Но, чтобы быть счастливым не только в течение целого медо-
вого месяца, а хотя бы всю оставшуюся жизнь, надо быть уверенным в
главном, причем твердо уверенным - в человеке.
- Что ты имеешь ввиду? - спросил Виктор.
- Ты теперь пойми необходимость моего следующего вопроса... -
начал Антон. - Мне и самому неприятно задавать его, но надо. По-
нимаешь, надо, чтобы ты ответил на него.
- Спрашивай, - внутренне напрягся Виктор.
Антон помедлил:
- Ну, хорошо... Подумай вот о чем: она пришла к тебе от живого
мужа и сына, легла с тобой в постель, где гарантия, что она потом не
изменит тебе, не поступит также с тобой?
Виктора скрутило от цинизма Антона. И сразу же черный эго-
ист в нем возликовал, хитро посмеиваясь: "Я же говорил тебе..." Но
Виктор не поддался, справился:
- Нет, я верю Люсе. Я хотел, чтобы мы были вместе, я желал это-
го, я благодарен ей за все... И потом, разве это не естественно быть
вместе, если мы полюбили друг друга? Как же ей следовало посту-
