поездку в тот же чудодейственный болгарский санаторий. Наверное, этот
эскулап, действительно, неплохой человек.
Сводный полк имени Дроздовского и в самом деле собирается уезжать. Я
попросил покуда поручика Успенского собрать и наши вещи. К счастью, их
немного. Все самое ценное давно осталось в России... Или в сейфе генерала
Туркула. Кстати, я до сих пор не написал список наших офицеров, а это
никуда не годится.
Ну вот, у каждого свои неприятности. Поручик Успенский пришел злой,
как черт, и даже забыл справиться о моем здоровье. Он умудрился повздорить
с каким-то марковцем. Не знаю, что они друг другу наговорили, но поручик
пришел просить у меня официального разрешения на дуэль. Этого еще только
не хватало. Я категорически запретил ему и думать о чем-нибудь подобном. И
покуда я еще командир сорокинцев, никаких дуэлей не будет.
Наверное, до дневника я сегодня не доберусь. Ладно, думаю, время еще
есть.
30 июня
Читать здесь совершенно нечего. Конечно, было бы странно, ежели мы
сумели бы вывезти Севастопольскую Морскую библиотеку. Единственно, что
удалось разыскать, - это "Чтец-декламатор" за 1912 год. К сожалению,
подобное чтиво не идет даже на Голом Поле. Но все же там есть не только
так называемые современные авторы. В этом "Чтеце" имеются Тютчев,
Боратынский и даже Пушкин.
Правда, из Пушкина поместили отчего-то только его юношеские вещи.
Вероятно, их легче читать с эстрады. Среди прочего я нашел давно, еще с
детства не читанное, и сейчас многие строчки воспринимаются совсем
по-другому. Даже такая сущая безделица, как "Из Парни". Вся эта галльская
легкость с нимфами и мелким адюльтером кажется сейчас уже слишком
несерьезной. Но начало звучит совесем иначе.
"Плещут волны Флегетона, своды Тартара дрожат"... Да, своды Тартара
дрогнули. И мы обрушились в бездну, где бродят тени, цветут асфодели и
текут реки с мертвой водой. Флегетон, Коцит, Лета. Огонь, Лед, Забвение. И
кони бледного Плутона уже несут нас прочь. За спиной остался огненный
Флегетон, а впереди - только Коцит и Лета. Лед и Забвение.
Да, эту книгу лучше не читать. Тут и без мистики впечатлений более
чем достаточно.
Вернусь все-таки к своим записям. Из Дмитриевки мы выступили в
полдень и пошли на Терны. Штабс-капитан Дьяков получил приказ занять
оборону, а если противник уже там - овладеть Тернами и держаться до
прихода подкреплений. Мы прошли уже несколько верст, когда нас догнала
группа конных, среди которой мы узнали старого знакомого, "капказского
человека" Андгуладзе. Генерал, не слезая с заморенного коня, обрушился на
нас, словно на проштрафившихся кадетов, требуя немедленно остановиться и
повернуть на юг. Штабс-капитан Дьяков пытался сослаться на приказ, но
генерал Андгуладзе закричал, что здесь приказывает он, что красные уже
взяли Британы, и мы немедленно переходим в его распоряжение.
Британы - это совсем недалеко от Чаплинки. А взяв Чаплинку, красные
вплотную подступали к Перекопу. Значит, за эти часы фронт прорвали и взяли
нас корпус в кольцо. Радостного было мало, а "капказский человек" вновь
закричал, чтоб мы немедленно поворачивали к Каменному Колодязю, в
сосредоточение 13-й дивизии. Делать было нечего, мы двинулись на юг,
чувствуя, что вновь начинается столь надоевшая нам по прошлому году
бестолковщина.
К Каменному Колодязю мы добрались уже поздно вечером и застали там
огромную гудящую толпу. У этого небольшого села собралась почти вся
дивизия, и тут же нам встретилось немало старых знакомых. Все хаты
оказались занятыми, и отряд остановился прямо в поле, у околицы.
Было ясно, что завтра нам придется круто, и я предложил прапорщику
Немно остаться в селе. Рука его по-прежнему болела, а посылать раненого в
бой я не имел права. Прапорщик, однако, уперся и, поглядывая на Ольгу,
заявил, что рука его уже зажила и что красных он вполне может рубить и
левой. Я не стал с ним спорить, тем более, не на кого оставить взвод, зато
предложил остаться Ольге. Не помню уж, на кого поглядывала она, но тоже
отказалась. В общем, молодежь стремилась в бой, и этому, конечно,
следовало только радоваться. Правда, я бы остался, предложи мне
кто-нибудь. По этим степям мы кружили уже больше года, и это успело
надоесть мне до чрезвычайности. Впрочем, остаться мне никто не предлагал.
Где-то в полночь приехал Андгуладзе, и по селу сразу же поползли
слухи. Красные перешли Днепр уже в трех местах, у них полно артиллерии и
броневиков, и все наши дневные атаки отбиты, а конница уже шла на
оставленную нами Дмитриевку.
Заодно мы узнали, что Терны, первоначальный пункт нашего назначения,
так и не были взяты. Все это уже походило на панику.
Впрочем, рассуждать времени не осталось. Нам дали поспать до трех
часов утра, а в четыре мы уже выступили двумя колоннами на северо-запад и
вскоре заняли оборону у небольшого села с оптимистическим названием
Высокая Могила. Я знал, что "могила" по-малороссийски всего-навсего
курган, но все равно в этом названии чувствовалось что-то зловещее.
Пришлось окапываться, и окапываться всерьез, поскольку утром
следовало ждать конницу, а то и броневики. Правда, опыт Мелитополя не
прошел даром, и никого не приходилось особо подталкивать. К девяти утра
наша оборона выглядела вполне прилично, и я позволил нижним чинам немного
поспать. Прапорщик Мишрис смотрел на меня такими глазами, что я разрешил
поспать и ему, а сам усадил поручика Успенского играть в "шестьдесят
шесть". Правила мы помнили плохо, приходилось все время напрягаться, и это
занимало время.
Красные показались на горизонте около одиннадцати. Они шли, как на
парад: впереди - завеса конницы, за нею - несколько броневиков, а сзади -
пехотные цепи. Артиллерия ударила по нашим окопам, но била издали и
неточно. Наши орудия не отвечали, - очевидно, они все еще оставались в
тылу.
Дальнейшее я помню очень смутно. За этот день я не успел написать ни
строчки, и в моей памяти все смешалось. Мы отбили несколько атак, затем
красная конница перелетела через наши окопы и унеслась куда-то в тыл, но
мы сумели отсечь пехоту и поджечь два броневика. Потом каким-то образом
краснопузые все же оказались сзади, и мы отстреливались в полном
окружении. Наконец, ударила-таки наша артиллерия, и на помощь к нам пришла
опоздавшая на марше бригада 13-й дивизии.
Ночью удалось поспать, а на следующий день повторилось то же самое. Я
до сих пор не понимаю, почему красные так и не смогли прорвать тонкую
линию наших траншей. Возможно, они попросту не спешили.
Третий день ничем не отличался от первых двух. К тому же прошел слух,
что красный Лаиышский полк обошел наш левый фланг, и нам вновь грозит
окружение. Мы смертельно устали, и красные латыши не могли испугать нас.
Разве что, появись у краснопузых полки зуавов, мы бы немного удивились.
Впрочем, на этот раз обошлось - латышей удалось отбить, правда, дивизия
использовала в этом бою свой последний резерв.
Четвертый день боев у Высокой Могилы мог бы стать для нас последним.
От моей роты осталось лишь полсотни нижних чинов, - два неполных взввода,
кончились патроны, и, главное, мы уже не могли сражаться. Что-то
надломилось, и отряд не отступил только потому, что бежать было некуда -
конница в степи не дала бы нам уйти. Но и на этот раз нам повезло. Утром
11 августа красные ушли. Ушли настолько быстро, что мы долго не могли
сообразить, что случилось, и еще целый день сидели в окопах. Все
разъяснилось только к вечеру.
Нас выручил конный корпус Барбовича. Скрытно подойдя к
Константиновке, Барбович ударил с севера прямо в середину боевых порядков
красных. Корпус потерял до трети своего состава, но свое дело сделал.
Боевые порядки и тылы краснопузых перемешались, передовые части оказались
в полукольце, и к вечеру 11 августа три красные дивизии отошли обратно к
Каховке и заняли там оборону.
Я всегда уважал бойцов Барбовича. Они выручали нас и раньше, выручили
и в эти дни. Через три месяца генерал-лейтенант Барбович вновь повел свой
корпус на красные пулеметы, пытаясь спасти Крым. Но время чудес, увы,
кончилось, - сотни пулеметных тачанок господина Каретника ударили в упор,
и корпус лег на холодный песок Литовского полуострова.
Тогда нам не было известно, что происходит у Каховки. Мы спали, и нас
не могли добудиться ни кашевары, привезшие нам ужин, ни генерал
Андгуладзе, ни даже штабс-капитан Дьяков, проснувшийся первым и безуспешно
пытавшийся поставить нас на ноги.
Мы очнулись уже поздно вечером, когда закат догорел и со степи подул
свежий ветер. Но теперь он нес не привычный запах степных трав и созревшей
пшеницы, - воздух был полон гари и порохового смрада. У горизонта тянулась
красная полоса - вдоль Днепра, не прекращаясь ни на минуту, продолжались
бои.
Поручик Успенский прибыл меня навестить. На этот раз он был в
прекрасном настроении и, похоже, забыл бредни по поводу дуэли. Наши вещи
собраны, осталось дождаться приказа. Я напомнил поручику, что читатели с
нетерпением ожидают окончания его великого романа. Поручик Успенский
поспешил меня успокоить - роман успешно приближается к концу. Конец, по
мнению автора, будет умеренно-оптимистичным. Интересно, что это будет
означать на практике...
1 июля
Сегодня я чувствую себя настолько лучше, что уже начинаю подумывать о
возобновлении прогулок, хотя бы минут по десять в сутки. Вчера поручик
Успенский вновь приносил книжку о лечебной гимнастике, но с этим можно не
торопиться. Во всяком случае, сдаваться покуда рано. Я лично
капитулировать не намерен.
Утром 12-го мы вернулись в Каменный Колодязь и уже начали было
располагаться на отдых, как последовал приказ собираться и вновь
готовиться к походу. Штабс-капитан Дьяков узнал в штабе, что вчера два
полка 13-й дивизии вместе с конницей Барбовича атаковали красных у
Каховки, но были отбиты, а генерал Андгуладзе, по слухам, ранен. Теперь к
Каховке выступали все резервные части, в том числе и мы.
Перед выступлением штабс-капитан Дьяков построил отряд, и мы еще раз
проверили тех, кто остался. Нас было почти столько же, сколько восемь
месяцев назад под Токмаком. Но уже не было Николая Сергеевича, не было
трех моих взводных, не осталось и десятка тех, с кем мы вышли когда-то из
Ростова. Что ж, два наших прапорщика командовали теперь взводами не хуже,
чем Сеня Новиков и Володя Дидковский. А поручик Успенский давно уже мог
вести нашу роту в бой. Люди менялись, уходили навсегда, и один я оставался
на месте, словно и вправду завороженный. Но теперь передо мною стояли
последние сорокинцы, и я снова поведу их в бой.
Я еще раз попытался оставить прапорщика Немно в тылу, но наш цыган
стоял на своем. Я обратился к штабс-капитану Дьякову, но тот, переговорив
с прапорщиком, резонно рассудил, что рана у него легкая, а офицеров у нас
и так не хватает. Он был прав, но что-то заставляло меня не соглашаться с
очевидным. Может быть то, что в последние дни прапорщик Немно перестал
улыбаться, отвечал невпопад и впервые, словно забыв русский, обращался к
нам время от времени на цыганском языке. Он, похоже, здорово устал, но я
опасался, что это не усталость, а то, что мне приходилось часто видеть у
моих сослуживцев. Тот самый взгляд - взгляд Ангела.
Переубедить мне никого не удалось, но в одном штабс-капитан Дьяков со
мной согласился, - Ольгу мы оставили в Каменном Колодязе, в дивизионном
лазарете, который собирался эвакуироваться в Мелитополь. Прапорщик Мишрис
