знаем заслуги господина Берга. Будем надеяться... - он смолк, - да, будем
все же надеяться, что это какое-то страшное недоразумение. Впрочем, у нас
будет время поговорить об этом. Как и о том, как связаться с Тускулой...
Косухин понял - надежды больше нет. Брат, если он и жив, находится
где-то в невообразимой дали, и даже эти люди, знающие и умеющие, казалось,
все на свете, не могут помочь...
- А ведь сегодня юбилей, - внезапно улыбнулся Александр Михайлович...
- Помните, господа?
- Постойте... - Барятинский что-то подсчитывал. - До дня первого
запуска "Мономаха" еще пять дней.
- Я не об этом, - покачал головой хозяин дома. - Впрочем, этот юбилей
никогда не отмечался. Я сам узнал о нем случайно - от своего покойного
брата. А ведь это событие имеет отношения и к вам, князь...
Он замолчал, затем заговорил вновь, в голосе его звучала гордость и
одновременно грусть:
- В этот день мой дядя, Константин Николаевич, подписал приказ о
создании лаборатории по изучению ракетного движения. Начальником
лаборатории был назначен его адъютант - Сергей Барятинский, ваш дед,
Андрей Константинович. Так начался "Мономах". Это было ровно шестьдесят
лет назад...
- Я и не знал! - Барятинский удивленно развел руками. - Дед мне
ничего не говорил. Я думал, что "Мономах" - идея Дмитрия Ивановича
Менделеева...
- Господин Менделеев обосновал практическую сторону программы и
разработал проект строительства эфирного полигона. Он подал идею
Александру III. Но работы велись раньше...
Александр Михайлович встал и медленно подошел к окну.
- Все началось после больших маневров на Балтике, когда были испытаны
противокорабельные ракеты системы Конгрева. Константин Николаевич
обратился в Академию Наук, предложив создать лабораторию для изучения
возможности научного применения ракет. По семейным преданиям ему еще в
детстве подарили китайскую книгу, где рассказывалось о мудреце Ли Цзе,
который построил ракету и улетел на ней в Небесный Дворец бога Лэй-Гуна.
Признаться, в Академии Наук к этой идее отнеслись без всякого энтузиазма.
Но ваш дед, Андрей Константинович, был человеком упорным, впрочем, как и
мой дядя. Через пять лет в Кронштадте состоялось первое испытание
ракетного двигателя - конечно, еще порохового...
Он замолчал и не спеша прошелся по комнате. Было заметно, что эта
история волнует его:
- Когда-нибудь об этом еще напишут... Я занялся проектом в 1911 году,
тогда же, когда мы начали готовить первых авиаторов. Мы рассчитывали, что
с 1920 года сможем запустить по два "Мономаха" в год. А потом появилась
Тускула... Мы просто не успели...
Косухин слушал молча и чувствовал себя как-то неуютно. Конечно, с
проклятым режимом царизма надо было кончать, но жаль, что программу
"Мономах" не удалось завершить. Всемирная Коммуния без эфирных полетов
показалась ему какой-то неполной, даже примитивной...
- За сколько времени можно восстановить?.. - Богораз не договорил, но
все поняли.
- Полигон и выпуск ракет - лет за пять, - пожал плечами Александр
Михайлович. - Но для этого должна работать промышленность, лаборатории...
Работы требуют огромных затрат. Не говорю уже о том, что надо заново
собирать научные кадры. Если большевики займутся этим сейчас, то у них
уйдет на все лет двадцать...
- Жаль, что вы не пустили меня на фронт, - генерал говорил внешне
спокойно, но в голосе дышала ненависть. - Они... эти... уничтожили все!
Даже то, о чем не имели никакого представления! Вандалы!
Степа вскипел. Наука - наукой, но слушать такое он не мог. Александр
Михайлович покачал головой:
- В том, что случилось, виноваты и мы. Мы ведь уже говорили об этом,
Аскольд Феоктистович. Большевики пришли уже на руины... К тому же, они
знали о "Мономахе", так ведь Степан Иванович?
Косухин от неожиданности вскочил. Перед глазами встало жуткое
красноватое лицо Венцлава. Да, он знал. Знали и другие - те, что пытались
сорвать старт...
- Об этом нам не говорили... - слова прозвучали не особенно
убедительно, и Степа не выдержал: - О "Мономахе", кажется, знали в
Столице, но почему-то... То есть, это держалось в тайне...
- Естественно, - Барятинский дернул в усмешке тонкие губы. - Иначе
таким как вы, Степан, пришлось бы многое объяснять... Между прочим, кто-то
из большевистского руководства собирает всех, кто работал над "Мономахом".
Интересно, для чего?
Степа знал ответ. Для того, чтобы построить Шекар-Гомп - и, конечно,
не только для этого. Да, ему и его товарищам ничего не объяснили. Что ж,
теперь он, Степа Косухин, добьется, чтобы им все-таки сообщили правду...
На прощание Александр Михайлович крепко пожал Степе руку, повторив,
что надеется еще раз увидеться в ближайшее время. Генерал Богораз проводил
Косухина до подъезда, где терпеливо ждал черный автомобиль.
- А вы понравились его императорскому высочеству, - генерал покачал
головой; в его голосе звучало явное удивление.
- К-кому?! - оторопел Степа. - Какому высочеству?
Богораз усмехнулся:
- Неужели так и не догадались? Александр Михайлович - дядя Государя.
Перед встречей с вами мы договорились не употреблять в разговоре титулов,
чтоб, так сказать, не смущать гостя...
В словах генерала звучала злая ирония, но Косухин не обратил на это
никакого внимания. Великий князь Александр Михайлович! Вот, значит, почему
его лицо казалось таким знакомым! Ведь портретов Николая Кровавого Степа
насмотрелся за свою жизнь более чем достаточно...
...Всю дорогу Косухин молчал, глядя на мелькавшие за стеклами авто
оживленные парижские улицы. Ему было не по себе. Он, конечно, и раньше
догадывался, что "Мономахом" руководят не крестьянские дети, как его брат,
и даже не профессора, вроде покойного Семирадского. Это была
государственная программа Империи, и неудивительно, что ее возглавил тот,
кто создал русскую авиацию и руководил перевооружением флота после Цусимы,
- великий князь Александр Михайлович, о котором большевик Косухин,
конечно, был наслышан. Самое ужасное, что Александр Михайлович тоже
понравился красному командиру Степе. Косухин понимал, что обязан
ненавидеть все это романовское отродье, шайку, три столетия сосавшую кровь
у простого народа. Еще год назад Степа почел бы за честь лично поставить
этого царского дядю к стенке, как товарищ Юровский в Екатеринбурге
разобрался с его племянником, а товарищ Чудов отправил под ангарский лед
кровавого Адмирала. Но теперь все выходило не так просто. Получалось, что
великий князь не пил народную кровь, вернее, не только занимался этим
привычным ему делом, но еще и строил самолеты, отправлял таких, как его
брат, учиться летать в Парижскую авиашколу и руководил эфирными полетами.
Выходит, сокрушая прогнивший царский режим, большевик Косухин и его
товарищи по партии уничтожили и все это! А что же строилось взамен?
Косухин привычно ответил: коммунизм - светлое будущее всего человечества!
Но откуда-то из глубин памяти пришел иной ответ: нет, они строили
Шекар-Гомп - Око Силы...
Тэд был дома, причем не один, а вместе с Карно. Вид у обоих был
веселый - похоже, визит к страшному профессору Роберу прошел не так уж и
плохо. При виде Степы оба удивленно смолкли. Косухин слышал, как его о
чем-то спрашивают, сначала по-французски, затем - на ломаном русском, но
отвечать не было сил. В конце концов Тэд что-то сообразил; Степу усадили в
кресло, и Карно стал совать ему какую-то таблетку.
- Не надо, - Косухин отмахнулся. - Спасибо, ребята... Я посижу...
- Стив, может выпьешь? - американец вспомнил наконец об универсальном
средстве для улучшения настроения и притащил пузатую бутылку с золотой
пробкой. Степа наконец-то усмехнулся и выдохнул:
- Спасибо... Ребята, помогите отсюда уехать! До Ревеля, там я сам.
Только чтоб вторым классом, а лучше третьим...
Приятели переглянулись.
- Нет проблем! - американец кивнул с несколько излишним оптимизмом и
неуверенно взглянул на Шарля. - А может, все-таки...
- Мне надо домой, - твердо проговорил Косухин и, увидев, что его
слова вызвали почему-то еще большую растерянность, упрямо повторил:
- Домой... Мне надо домой, ребята...
...Из Парижа Степа уехал через три дня. Особых проблем и в самом деле
не оказалось. Полученный в Бомбее паспорт был действителен, деньги
имелись, а пароходы по Балтике ходили исправно. Косухин заказал билет на
лайнер "Эссекс", который делал остановку в Гавре, а оттуда шел до
Стокгольма через Ревель. К величайшему облегчению Степы, плыть ему
предстояло вторым классом.
Все эти три дня Косухин безропотно выполнял все, что придумали
Валюженич и Шарль, решившие приобщить его к цивилизации. Косухина водили
по музеям, показывали Париж с Эйфелевой башни и даже по настоянию Карно
прокатили в Версаль. Степа подчинялся беспрекословно и даже пытался что-то
запомнить, но в голове творилось нечто странное. Все это происходило как
будто не с ним.
Наконец он понял. Там, в России, его ждала определенность - та самая
определенность, которую он напрочь утратил в последнее время. Там не
придется ничего решать - его дело выполнять приказы, вести в атаку
красноармейцев, чтобы скорее кончить войну. О мировой революции Косухин
уже почему-то не думал. Степа знал лишь, что ему надо вернуться,
рассказать все, что он увидел - а там пусть белый гад Арцеулов ставит его
к первой же стенке. Разве что хотелось поговорить с Ростиславом напоследок
- или хотя бы покурить вместе. Об ином варианте он не думал - Степа вдруг
понял, что сам расстрелять Славку уже не сможет...
...Неугомонный Тэд уговорил его заехать к профессору Роберу. Косухин,
помня разговоры приятелей, ожидал встретить жуткое чудище, евшее поедом
бедных студентов. Но Робер оказался молодым, не старше тридцати,
застенчивым интеллигентом, встретившим Степу необыкновенно любезно и
показавшим такие любопытные "артефакты", что Косухин поневоле
заинтересовался. Чуть подумав, выждав когда они остались вдвоем, он, отдал
профессору почти все свои франки, рассудив, что после Ревеля они будут ему
совершенно ни к чему. Ошеломленный профессор принялся было возражать, что
Степа внушительно заявил, что представляет большевистский фонд помощи
археологам. Трудно сказать, поверил ли мсье Робер, но забирать деньги
назад Косухин категорически отказался.
Наташу он так и не увидел, и был даже рад: с этой Наташей встречаться
не хотелось.
А с Александром Михайловичем Степа все же встретился. За день до
отъезда Карно уговорил его заехать в гости. После Лувра и Версаля особняк
семьи Карно не мог поразить Косухина, хотя жил потомок знаменитого
революционера явно не по-пролетарски. Косухину был торжественно показан
портрет великого Лазаря Карно, который, как оказалось, был не только
руководителем революционных армий, но и знаменитым математиком. Затем
Степу заставили продегустировать какие-то отчаянно редкие вина из
семейного погреба, и, наконец, Шарль, как-то странно взглянув на Степу,
сообщил, что с ним желает поговорить его отец - сенатор Карно.
Отказываться было неудобно, хотя Косухин не представлял, зачем он мог
понадобиться этому столпу буржуазной власти. Шарль проводил Степу в
кабинет, сам же войти отказался, сообщив, что отец немного говорит
по-русски и Степан сумеет разобраться во всем сам.
Степа действительно все понял, причем сразу же как переступил порог.
Сенатор Карно - худой мрачный, чем-то похожий на портрет своего
