В следующие за этим несколько дней основная работа выпала на долю
Мика. Юный наследник барона всерьез увлекся порученным делом. Правда, с
исследованием странного значка дело затянулось. Плотников обещал нечто
необычное, но просил потерпеть, ссылаясь на сложность задачи. Попутно Мику
удалось через верных адептов Белой Силы выйти на несколько точек, где
регулярно собирались их злейшие конкуренты - поклонники Силы Черной. По
крайней мере три из этих мест вполне заслуживали зловещей метки
(перевернутой звезды), поскольку находились на заброшенном кладбище, в
бывшей церкви и в доме, где некогда обитал Генеральный прокурор.
Барон также принял посильное участие в поисках. Выправив благодаря
вездесущему Мику билет в бывшую Румянцевскую библиотеку, он проводил там
целые дни, штудируя краеведческую литературу, а заодно перебирая подшивки
газет за прошедшие десятилетия. Фрол также появлялся в Доме на Набережной
лишь поздно вечером, и, похоже, здесь не обошлось без увлечения живописью.
Лишь Келюс и Кора проводили в квартире почти все время. Николай не был
болен, вернее, его болезнь не походила на привычные ОРЗ, грипп или даже
сердечно-сосудистые. То и дело Келюса охватывало странное оцепенение,
мешая сосредоточиться, думать, даже взять в руки детектив. Перед глазами
начинали всплывать странные картины - дикая смесь виденного за последние
недели. В ушах слышались непонятные голоса, а кровь в висках то и дело
начинала стучать короткими злыми пульсами: "Нарак-цэмпо... Нарак-цэмпо...
Нарак-цэмпо..." В такие часы Келюс мог только лежать, закрыв глаза и
укрывшись с головой одеялом.
Иногда в комнату заходила Кора, садилась в кресло и молча сидела
рядом. В такие минуты Лунин чувствовал странную общность их судеб, хотя,
казалось, даже сама мысль об этом должна была пугать. Да, с ним
происходило что-то непонятное - для него, но не для девушки. Лунин совсем
не удивился, когда Кора, словно невзначай, посоветовала ему задергивать
днем шторы в комнатах, выходя на улицу, надевать темные очки, а на закате
обязательно лежать, не открывая глаз и не двигаясь. Келюс без особых
колебаний последовал этому совету, и ему стало легче.
Однажды днем, вскоре после обеда, Корф сидел в большом зале
библиотеки, на верхней галерее, где обычно бывало малолюдно, что его
вполне устраивало. Полковник обложился подшивками газет, основательно
штудируя комплект "Правды" за 1953 год. Занятие это настолько увлекло
барона, что он даже не заметил, как на его плечо легла чья-то рука. Корф
вздрогнул и чуть было не вскочил, но тут же успокоился: рядом стоял Мик.
Вид у правнука был несколько взъерошенный.
- Майкл, привет, - шепнул Мик, - чем маешься?
- Пещера Лейхтвейса, - барон кивнул на подшивку, - дело господина
Берия. Начудили, однако, комиссары...
- А-а! - зевнул Плотников. - Это мы еще на первом курсе... Слушай,
Майкл, хорошо, что тебя встретил!.. Тут такое дело - полный атас...
Они спустились с галереи, вышли из зала и, пройдя мимо гигантской
мраморной лестницы, свернули в курилку. Народу там оказалось немного, и
разговору никто не мешал.
- Майкл! - все тем же шепотом продолжал Плотников. - Я тут нашел одну
штуку... В отделе рукописей. Еле попал туда, хорошо, одна знакомая
помогла...
- Рукописи? - лицо Корфа вытянулось. - Мон шер, ты что, Нестора
читать вздумал?
- Да нет! Нестор тут не поможет. Я насчет Коры...
При этих словах полковник вздрогнул, но Мик, не заметив этого,
продолжил свой рассказ.
Когда Фрол поведал юному наследнику барона о том, что случилось с
Корой, он упомянул и о святом Иринее. Правда, дхар и сам не особо вник в
смысл сказанного Варфоломеем Кирилловичем, но Плотников вынес из всего
услышанного одно: святой Ириней, о котором он имел весьма смутное
представление, мог каким-то образом снять заклятие, наложенное на Кору.
В агиографии Мик был не силен, но знакомая сотрудница из
библиографического отдела помогла подобрать необходимую литературу. К
сожалению, ни в "Словаре русских святых", ни даже в "Великой Минее" ничего
подходящего Плотников не почерпнул. Ириней оказался иностранцем, и
сведения о нем имелись настолько скупые, что Мик было совсем отчаялся.
Но вскоре ему повезло. В библиотечном буфете, где в годы
тоталитаризма и коммунистической диктатуры варили превосходный кофе, он
заметил молодого парня в рясе. Мик немедля пристроился рядом и, будучи
человеком общительным, узнал много любопытного.
Парень в рясе оказался студентом духовной академии. Он рассказал об
Иринее немало интересных подробностей, но, самое главное, вспомнил, что в
отделе рукописей имеется труд французского монаха Гийома де Ту, известного
также под именем Овернский Клирик, целиком посвященный именно святому
Иринею.
Остальное было делом несложным. Уже через час Мик держал в руках
огромный том в потемневшей коже с большими медными застежками. Фолиант
оказался настолько редким, что Плотникову не дали даже самому эти застежки
расстегнуть. Так или иначе, но вскоре Мик смог полюбоваться великолепными
заставками и уникальными цветными миниатюрами. К сожалению, большего ему
книга не дала. Овернский Клирик писал, естественно, на латыни, причем, как
подчеркнула всезнающая сотрудница отдела, не на языке Цицерона и Ливия, а
на "кухонной латыни" средневековья, понимать которую было особенно
затруднительно. Увы, всезнающая сотрудница "кухонной латынью" не владела,
и расстроенный Мик отправился обратно в основное здание библиотеки, где и
встретил кузена Майкла.
Барон был изрядно озадачен. Чернокнижия он чурался. Правда, труд
Гийома де Ту о святом Иринее не мог подпадать под эту категорию, но что-то
заставляло Корфа быть настороже. К тому же его гимназическая латынь
изрядно рассеялась за фронтовые годы, и, кроме обязательного "арма, армо,
армэ" и "аморе, море, оре, ре, е" в голову ничего латинского не приходило.
Однако полковник послушно проследовал в отдел рукописей и полюбовался
прекрасными миниатюрами, изображающими различные эпизоды из бурного жития
Иринея. В тексте удалось опознать несколько знакомых слов, но, после
получасовых попыток, барон посоветовал правнуку признать поражение и
отправиться домой.
Уже на выходе из библиотеки наметанный глаз Корфа скользнул по куртке
Мика. Взглянув еще раз и убедившись, что не ошибся, полковник подождал,
пока они углубятся в тихие арбатские переулки, и там, возле безлюдной
подворотни, внезапно схватил Плотникова левой рукой за плечо. Таиться
больше не имело смысла, и смущенный Мик извлек на свет Божий внушительного
вида клинок в кожаных ножнах.
Барон укоризненно покачал головой и, не слушая сбивчивых пояснений
наследника по поводу взятой для самозащиты семейной реликвии, вынул оружие
из ножен. Тускло сверкнула в неярких лучах вечернего солнца серая сталь.
Барон всмотрелся: перед ним был немецкий егерский нож.
- Прадед оставил, - объяснил смущенный Мик. - Бабушка рассказывала,
что когда в 17-м коммуняки заварушку устроили, он подарил его деду... ну,
ее брату. А потом...
Корф наконец вспомнил. Нож достался ему темной октябрьской ночью
15-го, после короткой вылазки в немецкие окопы. Германский унтер взмахнул
ножом перед самым лицом барона, но ударить не успел, - Корф уложил врага
из верного нагана. В 17-м полковник и не думал оставлять нож шестилетнему
Вовке. Он просто забыл трофей, когда, спасаясь от красногвардейского
налета, уходил черным ходом из квартиры.
- Ну, дядя Майкл! - канючил правнук. - Ну, облом прямо! Крутой облом!
Почему вы все - с оружием, а я - нет?..
- Хорошо, - чуть подумав, заключил Корф. - Завтра отдам. Только, мон
шер, носить его надо иначе. Ладно, потом покажу...
Рано утром барон съездил к заутрене на Ваганьково, а затем подошел к
священнику и обратился к нему с весьма необычной просьбой. Поначалу старик
даже испугался и хотел отказаться, но, еще раз поглядев на Корфа,
неожиданно для самого себя согласился. Немецкий нож был по всем правилам
освящен, и удовлетворенный полковник отправился в город, размышляя о
многих вещах сразу: от необходимости уберечь неумеху-правнука от серьезных
неприятностей до нерешенной пока проблемы "кухонной латыни".
В библиотеке не сиделось, и ноги привели Корфа в Дворянское Собрание.
Он прошел в небольшой зал, который на этот раз был почти заполнен. Похоже,
намечалось какое-то мероприятие. Барон не преминул поинтересоваться, и ему
охотно сообщили, что Собрание намерено разобрать два животрепещущих
вопроса: составление протеста против отделения Малороссии и деятельность
малого предприятия "Мико-Рюс". Полковник лишь пожал плечами, еще раз обвел
глазами зал и наконец заметил в дальнем углу знакомое лицо. Старик
Говоруха сидел в заднем ряду, внимательно наблюдая за Корфом.
Похоже, повестка дня намечавшегося заседания не особенно интересовала
Ростислава Вадимовича, поскольку он охотно откликнулся на приглашение
Корфа погулять по прекрасным осенним улицам Столицы. Немного пройдясь,
барон и Говоруха присели на лавочке в скверике, любуясь желтеющими кронами
высоких кленов.
- Рад вас видеть, Михаил Модестович, рад... - приговаривал старик. -
Признаться, подумывал даже вас искать. Вы же теперь, можно сказать,
знаменитость...
- А-а! - понял Корф. - Да-с, побывал в "чека"... Довелось...
- Н-да, именно в "чека", - поспешно согласился Говоруха. - Видел,
видел, как Миша Плотников выступал... А я, знаете, Михаил Модестович,
грешным делом вам не поверил. Походил, поспрашивал, даже в это самое
"чека" запрос послал...
- Это вы о чем? - насторожился полковник.
- Как бы это сказать, чтоб не обидно было... В общем, не было у
Владимира Михайловича Корфа сыновей. У него вообще семьи не было. Так что
я не ошибся. Никаких Корфов в Канаде нет - по крайней мере, потомков
Модеста Корфа.
- Да... - печально подтвердил барон. - Не было у Вовки детей, Славик.
Он и был последним Корфом...
- Не последним! - старик перешел на шепот. - Я, конечно, стар, Михаил
Модестович, да и Совдепия ума не прибавила... Да только тебя, Миша, я и на
том свете узнаю! Вначале, признаться, чуть не спятил. Отвык от такого в
эпоху, так сказать, диалектического материализма... А потом понял: нет, не
спятил! И ты, Миша, не самозванец! Именно ты меня за уши таскал...
- Был грех! - хмыкнул барон, которому совершенно расхотелось играть в
собственного правнука. - А нечего было наушничать, Славик!
- Но ты же погиб, Миша... - еле слышно выговорил старик. - После
войны Ксения искала тебя, ездила в Харьков, потом в Таганрог. Ей сказали,
что ты погиб еще в 19-м. Ты был курьером, возил какие-то секретные депеши,
и однажды не вернулся... Володя так гордился тобой! У него всегда висела
твоя фотография. И в 20-х, и даже потом, когда началась эта мясорубка...
- Не надо... - слышать о сыне, которого он запомнил шестилетним, Корф
был не в силах.
- Я не знаю, почему ты здесь, Миша, - вздохнул Ростислав Вадимович. -
Кто прислал тебя... и за кем.
- Брось, Славик! - нашел в себе силы усмехнуться барон. - В наш век,
как это вы называете... научно-технического прогресса... принимать меня за
тень отца Гамлета! Это забавно...
- А хотя бы и так... Я очень рад тебя видеть, Миша.
Давние знакомые, постепенно оставив патетический тон, разговорились о
делах давних и не очень. Говоруха все больше жаловался на маленькую
пенсию, грубость нынешней молодежи и соседей по коммуналке. Корф не стал
спорить об этих абстрактных для него материях и, дабы не смущать старика
