гостеприимным салон "Муромца".
- Да, конечно, - кивнул полковник. - Отдыхайте, господа...
- Коля, мы прямо сейчас взлетим? Ночь же! - поразился Степа.
- Ничего, - улыбнулся Лебедев. - Авось не заблудимся! Я бы и сам
предпочел дождаться рассвета, но барометр мне не нравится...
- А че с ним? - удивился Косухин, слабо разбиравшийся в барометрах.
- Падает, - коротко ответил полковник и кивнув на люк, предложил:
- Прошу, господа. Взлетаем...
Оказавшись в салоне, Степа поспешил забраться на койку. Вновь
захотелось спать - сказывалось напряжение последних нескольких дней.
Его разбудила Берг. В кабине было уже светло. В лучах утреннего
солнца лицо девушки показалось Степе утомленным и немного растерянным.
- Ну и спите же вы, Косухин!
- А... ну да... - смутился он. - А вы не спали, Наташа?
- Немного... Мы менялись за штурвалом. Осталось часа два...
- Ух ты, хорошо! - обрадовался Степа, но девушка вздохнула и покачала
головой:
- Впереди облачный фронт. Это плохо, Косухин. Очень плохо...
Слово "фронт" было более чем понятно. Правда, фронт назывался обычно
Восточным или Западным, куда следовало регулярно посылать лучших
товарищей-коммунистов. О существовании облачного фронта Степа до сего дня
не подозревал, но сразу же почувствовал серьезность момента. Он вскочил, и
несмотря на возражения девушки, поспешил в кабину.
...Под колпаком машины тянулась ровная желтая степь, покрытая
невысокими холмами. Мелькнуло что-то маленькое, похожее на каплю странной
формы, и Степа с трудом сообразил, что это юрта. Впрочем, незнакомый
пейзаж почти не заинтересовал Косухина - он смотрел на небо.
Оно было обычным, бледным, а совсем высоко плыли маленькие, похожие
на рыбок облака. Но впереди, у самого горизонта, темнело что-то,
напоминающее серо-желтую башню, опускающуюся почти до самой земли. Эта
"башня" была еще далеко, но с каждой секундой росла, словно разворачиваясь
и раздуваясь. Лебедев заметил брата и что-то сказал. Степа поспешил надеть
шлем.
- Выспался? - повторил брат и, не дожидаясь ответа, бросил: - Давай
обратно! Пристегнись, в салоне есть ремни. И другим скажи.
- Ага, - кивнул Степа, хотя слово "пристегнись" ему совсем не
понравилось. - Коля, а нельзя этот... фронт... ну, обойти? Или выше
подняться?
Брат коротко рассмеялся и покачал головой:
- Мало топлива. Боюсь, не долетим. А выше мы просто не потянем. Какой
потолок у "Муромца", помнишь?
- Ну... километра два.
- Совершенно верно. А тут раза в три повыше. Так что дуй отсюда и не
мешай, ясно?
- Чего уж, - обиделся Степа и пошел обратно в салон.
Он даже не стал надевать шлема, - разговаривать ни с кем не хотелось.
Оставалось прилечь на койку.
Степа, естественно, не собирался спать, но внезапно его сморило. То
есть даже не сморило, просто кто-то опустил перед ним темную завесу, и
Косухин начал проваливаться, словно в пропасть. Он долго падал в
бесконечную черноту, и вдруг все вновь переменилось. Перед ним засверкал
желтоватый свет, темная завеса лопнула и разлетелась в клочья. Косухин
увидел себя на какой-то каменистой площадке между двумя уродливыми,
источенными ветром скалами. Под ногами хрустели мелкие камешки, а во рту
он внезапно ощутил неприятный привкус крови.
Степа поразился реальности сна - в том, что он спит, сомнений не
было, - и тут увидел "Муромца". Аэроплан был совсем рядом, шагах в
двадцати, Косухин с интересом вгляделся и ахнул.
Кабины у самолета не было. Она исчезла, сжатая почти в гармошку.
"Муромец" стоял, накренившись и уткнувшись носом в скалу. Один из моторов
- крайний на левом крыле, - обгорел и дымился, по корпусу прошли глубокие
трещины. Рядом с открытым люком лежало несколько вещевых мешков, к которым
был прислонен карабин. Косухин посмотрел направо и с облегчением вздохнул
- он увидел самого себя. Тот, другой Степа, стоял рядом с Берг и
Богоразом, чуть дальше он заметил Арцеулова с перевязанной головой, брата
почему-то не было. Степа вгляделся пристальнее и похолодел - все четверо
стояли у невысокого могильного холма, рядом валялись две лопаты, а поверх
наспех набросанной серо-желтой земли лежал черный летный шлем.
- Фу ты бред, - подумал растерянный и перепуганный Степа. - Ну и сон,
чердынь-калуга!
И тут Косухин почувствовал, что он не один. Рядом стояла женщина в
платье сестры милосердия, которую Степа уже встречал, если конечно, это
можно назвать встречей.
- Ксения... вы... - начал было он, но не договорил и нерешительно
умолк. Женщина, глядевшая на него - стоявшего у могилы, - медленно
повернула голову:
- Мне очень жаль, Степан. Я могла бы что-то сделать на земле, но в
небесах нет опоры. Даже таким, как я...
"Это сон, черт его побери!" - хотел было заявить Степа, но почему-то
смолчал. Женщина, похоже, поняла и чуть заметно покачала головой.
- Чего ж делать-то? - растерянно пробормотал Косухин. - Ксения, ну
помогите же! Ведь Николай... За что же его?..
- Подумайте сами, Степан. Ростислав и вы воюете между собой, но
погибает ваш брат. Выходит, вы и воюете для того, чтобы погибали такие,
как он. Я не могу вам помочь. Но вы когда-то спасли Ростислава, попросите
его. Пусть отдаст перстень вашему брату, пока вы в воздухе. Прощайте...
Внезапно перед глазами закружились какие-то черные клочья, затем все
погрузилось во тьму, и тут сильный толчок чуть не сбросил Степу с койки.
- А! - дернулся он, открывая глаза. Самолет вновь швырнуло, он
заглянул в иллюминатор, увидев что-то темно-серое, клубящееся, исходящее
каплями влаги, покрывшими толстое стекло.
Берг что-то прокричала, но Степа ничего не услышал сквозь шум
моторов. Он огляделся - Богораза в салоне не было, а капитан сидел на
своей койке, листая Ника Картера. Степа поспешил надеть шлем.
- Ну и нервы у вас, Косухин! - сказала Берг веселым тоном, хотя в
голосе чувствовалась какая-то неестественная напряженность. - Спите тут,
словно на сеновале! Когда снова будете ложиться, на всякий случай наденьте
парашют... Хороши джентльмены - бросили даму одну!
- Сморило, - пробормотал Степа, не зная верить или не верить тому,
что только что увидел во сне. Он поглядел на Арцеулова - беляк углубился в
книженцию, очевидно, желая отвлечься от происходящего. На пальце его
правой руки тускло блестел перстень.
"Не поверит же, гад!" - безнадежно подумал Косухин, но все же встал
и, едва не упав при следующем толчке, подсел к капитану.
Арцеулов его не заметил. Степа подключил проводки шлема в ближайшую
розетку и кашлянул. Капитан поднял голову, не без удивления поглядев на
Степу.
- Ты... эта... поговорить надо, - начал Косухин.
- Слушаю вас, господин красный командир, - тон беляка не обещал
ничего доброго, но Степа все же решился.
- Ты, Арцеулов, в сны веришь?
- Что? - поразился Ростислав. Разговаривать с краснопузым было не о
чем, а такой вопрос и вовсе показался дурацким. Он уже хотел было съязвить
что-нибудь подходящее к случаю и закончить ненужную беседу, но взглянул на
растерянное лицо Косухина и сдержался. Он вдруг вспомнил свой сон в
Нижнеудинске. Интересно, что этот красный имеет в виду?
- Не очень, - признался капитан, заметив, что при этих словах Степа
растерялся еще более, и вдруг понял - краснопузый и не думает шутить.
Внезапно стало тревожно.
- Чем я могу помочь? - спросил он совсем не то, что вначале
собирался.
- Перстень... Отдай брату. Пока мы не сели...
Арцеулов удивился еще более, автоматически взглянул на черненых змеек
на массивной печатке. В словах Косухина была логика. В отличие от Степы,
Арцеулов прекрасно знал, что такое атмосферный фронт. Лебедев, сидевший за
штурвалом аэроплана, сейчас как никогда нуждался в удаче. И если перстень
в самом деле может помочь...
Внезапно вспомнились слова странного чеха. "Никогда не снимай
перстня..." Но ведь он снимал перстень тогда, в церкви, чтобы не пустить
нелюдей за порог?
"А ведь если что, перстень и мне самому пригодится", - мелькнула
вполне резонная мысль, но капитан уже встал, снял шлем и решительно
направился в кабину. Степа вскочил и пошел следом.
...Полковник Лебедев был внешне совершенно спокоен. Даже его широкие
кисти не держали штурвала, а, казалось, лишь лежали на нем. Только сжатые
губы и маленькая капля пота, стекавшая по лицу, выдавали его чувства.
Богораз сидел в соседнем кресле, очки исчезли, серые глаза смотрели
строго, почти сурово, губы изредка шевелились - студент что-то говорил
Лебедеву, а тот чуть заметно кивал, не отводя глаз от того, что было за
стеклом кабины.
Там клубилась тьма, у которой не было ни верха ни низа, по стеклу
текла вода, и было просто непонятно, как эти двое могут находить в таком
месиве дорогу.
Лебедев оглянулся, увидел непрошеный гостей и мотнул головой. Все
было ясно и без слов, но Арцеулов твердо подошел к приборной доске, взял
свободный шлем и что-то сказал полковнику.
Степа видел, как брат удивленно поднял брови, затем нахмурился и
произнес что-то резкое. Арцеулов вновь заговорил, затем повернулся, кивнул
на Степу и снял с пальца перстень. Брат тоже оглянулся, и вдруг его лицо
изменилось, на миг смягчившись улыбкой. Полковник успокаивающе кивнул
Степе и надел перстень на безымянный палец.
Арцеулов тут же отошел к двери и поманил Степу. Косухин вздохнул и
уже собрался было уходить, как вдруг что-то изменилось. Мгла перед
колпаком кабины поредела, где-то вверху мелькнул клочок голубого неба, и
тут серая завеса разорвалась. Сквозь мокрые стекла кабины стала видна
желтая неровная поверхность земли, мелькнуло русло высохшей реки, но это
продолжалось не больше минуты. Громадная туча, еще темнее и больше
прежней, надвигалась с юга. Ее неровные края шевелились, казалось, она
дышала, мерно и глубоко, и этот нечеловеческий ритм таил в себе что-то
неведомое и жуткое.
Степа и Арцеулов замерли, глядя на приближавшуюся с каждым мигом
темно-серую громаду. Внезапно им показалось, что туча стала прозрачной,
как будто засветился экран гигантского синематографа. На этом экране, чуть
подсвеченное странным, неземным огнем, стало проступать гигантское лицо,
занимая почти полнеба. Обозначились неясные контуры, проступил тонкий
брезгливо сжатый рот, резкие скулы и чуть прищуренные бесцветные глаза.
Степа и капитан невольно переглянулись - не узнать того, с кем им обоим
уже приходилось встречаться, было невозможно.
Косухин взглянул на брата и понял - тот тоже видит. Руки, прежде
лежавшие спокойно, теперь впились в штурвал, а вся фигура как бы сжалась,
чувствуя неведомую опасность. Богораз откинулся в кресло, закусил губу, а
серые глаза, казалось, превратились в щелки.
Страшное лицо росло, теперь оно занимало почти все небо, и вдруг
ярко-красные губы призрака дернулись. Не было слышно ни звука, но Косухину
показалось, что в голове его медленно начинает звучать хриплый голос,
произносящий непонятные слова. Степа скосил глаза на Арцеулова, и заметил,
что тот быстро перекрестился. Хриплые слова продолжали звучать, и Косухину
почудилось, что он различает что-то странно знакомое:
"Бааль зебуб... бааль зебуб..."
Внезапно захотелось тоже осенить себя крестом, но Степа одолел это
недостойное для большевика желание и лишь сердито нахмурился. В ушах
раздался злой хриплый смех, и в ту же секунду лицо сгинуло, а на стекла
кабины обрушился мокрый шквал. Аэроплан резко кинуло влево, Арцеулов едва
удержался на ногах, а Степу бросило на стенку кабины. "Муромец" вновь
