зачем вас понесло на эту дурацкую войну? Только не говорите, что вы
спасали Россию. Это я, знаете, слыхал не раз.
Арцеулов задумался. Этот вопрос ему приходилось задавать и самому
себе.
- Я профессиональный военный, профессор. Если кому воевать, то именно
мне.
- А потом? Только не говорите, что вышли сокрушать большевиков!
- Потом? - удивился Ростислав. - Знаете, когда в конце 17-го офицеров
стали рвать на части, то тут уж волей-неволей возьмешься за винтовку! Хотя
бы из инстинкта самосохранения.
- Вот-с! - профессор поднял указательный палец. - Именно! Из
инстинкта! Разум бездействует! Идет децивилизация человечества!
- Как вы сказали?
- Децивилизация! Сначала исчезает разница между современным человеком
и папуасом, а затем между человеком и зверем! Царство инстинкта! Как
сейчас стало модно говорить - подсознания! Знаете, я не удивлюсь, что
скоро к радости Натальи Федоровны из всех щелей полезут лешие, домовые,
упыри... Кто там еще имеется?..
- Не верите в упырей? - улыбнулся капитан. Профессор зарычал, но
Арцеулов решил перейти в контрнаступление.
- А вы знаете, Глеб Иннокентьевич, мне приходилось читать, что в
XVIII веке факты существования упырей были официально зарегистрированы.
- Ну да! В Трансильвании! - принял вызов профессор. - А
приблизительно в то же время Сиянс Академии во Франции столь же официально
постановила, что метеоритов не существует. Да-с! В метеориты не верят,
зато верят в упырей! Я же говорил, что вы перечитали Стокера!
- Скажите, - решился капитан. - А как объяснить, если в человека
попадает пуля, и не одна, а он продолжает не только жить, но и даже
воевать?
- Это означает, - вздохнул Семирадский, - во-первых, что вы
промахнулись. Во-вторых, на этом человеке была кольчуга или панцирь.
В-третьих, вы забыли зарядить в патрон пулю. В-четвертых, произошел
какой-то уникальный случай, требующий отдельного пояснения.
- Этих уникальных случаев вчера было приблизительно три десятка.
- Угу, угу, - кивнул профессор. - Взвод упырей. Хотите, я вам тоже
расскажу занятную историю. Как раз в вашем вкусе. С упырями.
- Давайте, - согласился капитан, сворачивая новую "козью ногу". - По
крайней мере, не усну.
- Не уснете. Это я выдумал не сам, а услыхал от моего коллеги
господина... впрочем, неважно, он достаточно серьезный ученый. Так вот-с,
лет этак пятнадцать назад он по заданию Русского Географического общества
проник на Тибет. Переоделся то ли ламой, то ли монахом буддийским...
- Такие поездки охотно финансировались разведывательным отделом
Российского генштаба, - хмыкнул капитан.
- Возможно-с. К сожалению, очень многие привыкли путать грешное с
праведным. Так вот, сей лама однажды попросился переночевать в одном
тамошнем монастыре, то есть датсане. Попросился в момент печальный - тем
аккурат собирался хоронить одного монаха. Ну-с, и пришлось ему наблюдать
церемонию...
Профессор помолчал, погладил бороду и продолжил:
- Церемония невеселая, но для этнографа любопытная. Уложили
покойничка посреди двора, остальные собрались вокруг, а настоятель - уж не
знаю, как он у них называется, - стал в голове усопшего. Мой коллега
думал, что он скажет спич. Ан нет - поднял сей настоятель руки и что-то
стал бормотать невразумительное. И что вы думали? Покойничек открывает
глаза...
- Что? - вздрогнул Ростислав.
- Вот-вот, я так же переспросил. Открывает, стало быть, глаза, затем
садится, а потом, представьте себе, встает. И начинает этакий обход -
причем идет своими ногами, правда, если верить моему коллеге, несколько
косолапо...
Арцеулову вдруг вспомнились медленные и неуклюжие движения солдат в
высоких шлемах.
- Ну-с, подходит к каждому монаху и кланяется ему. Прощается, стало
быть. К моему коллеге тоже подошел. Тот, ясное дело, пережил не лучшие
минуты. Говорит, глаза у этого господина были жуткие...
- Я думаю!
- Ну вот, обошел всех и прилег, на этот раз окончательно. Тем все и
закончилось. И самое интересное, мой коллега уверяет, что данное
происшествие было на самом деле.
- А вы как считаете?
- Я ничего не считаю, молодой человек, - усмехнулся профессор. - Я в
некотором роде, ученый. Не столь талантливый, конечно, как господин
Богораз...
- А он что, талантлив? - перебил капитан.
- Исключительно! - подтвердил Глеб Иннокентьевич. - Весьма талантлив
и прекрасно понимает, в чем долг ученого.
- А в чем?
- Заниматься наукой! - повысил голос профессор. - Наукой, а не бегать
с изобретением господина Мосина, истребляя себе подобных или, что еще
хуже, заниматься политикой! Так вот, я ученый. Я не видел этого случая
своими глазами. Но пусть - своему коллеге я верю. Отбросим возможность
розыгрыша, временного затмения разума или влияние горного воздуха. Пусть
это факт. Но для науки мало одного факта! Нужен эксперимент! Много
экспериментов, причем на разных объектах!
- Спасибо, не надо, - усмехнулся Арцеулов, представив себе то, о чем
говорил Семирадский.
- А-а! - махнул рукой тот. - К анатомии в свое время тоже относились
предвзято! Великий Везалий даже пострадал за это от тогдашних папуасов. Я
не о том, Ростислав Александрович. Отдельные факты - это еще не наука.
Даже много фактов - не наука. Сотни свидетелей видели в XVI веке под
Парижем волка-людоеда размером с быка. Сотни! Но все равно, не вводить же
на этом основании новый подвид Волк Каннибал Парижский!
- Бр-р-р, - разговор стал казаться Арцеулову несколько жутковатым. -
А зачем вы мне рассказали про этот монастырь, Глеб Иннокентьевич?
- Ну вы же сами хотели чего-то такого... этакого, - удивился
профессор. - Я лишь попытался объяснить позицию исследователя. Семен
Аскольдович - исключительного таланта человек! Исключительного! Но с вашим
перстнем он изволил увлечься. Как можно делать такие скоропалительные
выводы? Требуется лаборатория, приборы. И лучше, чтобы таких перстней было
не один, а минимум десяток...
- А все-таки, что вы скажете? - и Ростислав протянул перстень
профессору. Тот повертел его в руках, пожал плечами и вернул капитану:
- Это не Европа... И не XVIII век. Это, батенька мой, Азия, точнее,
Урал, и лет этак на пятьсот-восемьсот раньше. А вот откуда конкретно - уж
извините...
- Мне его велели не снимать, - внезапно признался Арцеулов.
- Так не снимайте, - согласился Семирадский. - Если он вам
действительно помогает... Или вам кажется, что помогает... Отчего же нет?
Разговор запомнился Арцеулову. Ростислав понял, что не сможет ничего
доказать. Какие уж тут эксперименты! Он вспомнил серых собак, окружавших
его на безлюдной улице. Интересно, что сказал бы господин Семирадский,
окажись он на его месте, о количестве экспериментов и числе объектов? И
еще Арцеулов подумал о том, что если послать того мертвого монаха в бой и
вручить ему винтовку, то пули из Максима действительно не причинят такому
вреда...
Выехали к вечеру, когда упившиеся повстанцы, немного побуянив, мирно
уснули. Правда, хозяин предупредил, что ночная поездка может стать опасной
из-за обнаглевших в эту зиму волков, но выбирать особо не приходилось.
На этот раз профессору не пришлось вспоминать свое умение править
тройкой, а всем остальным - тесниться на узких санях. Неразговорчивый
хозяин привел еще одну тройку, сам сел править. Вторая тройка оказалась
под началом молодого, но такого же неразговорчивого парня; как понял
Арцеулов, - племянника хозяина. В результате разместились с комфортом -
профессор составил компанию своим молодым коллегам, а Арцеулов оказался в
одних санях с полковником.
Так ехали два дня. Миновав заснеженную низину - как объяснил
полковник, замерзшее болото, - сани свернули на ровную, хотя и весьма
извилистую дорогу. Арцеулов удивился было, откуда в комариных топях
взялась дорога, но Лебедев пояснил, что это замерзшая река со странным
названием Китой. Им предстояло проехать по ее заледенелой поверхности
почти до самых истоков, а затем свернуть к верховьям другой реки, на этот
раз со знакомым, но таким непривычным в этих местах именем Ока.
Куда предстояло ехать дальше, полковник не стал уточнять. Вообще, он
оказался крайне неразговорчивым спутником и почти всю дорогу молчал.
Арцеулов еще понял бы, если полковник использовал это время по фронтовому
- отдав дань Морфею, - но Лебедев и не пытался заснуть. Он молчал,
сосредоточенно глядя на дорогу, время от времени его губы сжимались в
тонкую полоску, и Ростислав догадывался, что мысли его спутника далеки от
веселья. Молчание скрашивалось лишь заунывной песней, которую время от
времени принимался напевать возчик.
Ночевали в небольших деревнях, где было тихо и спокойно - эти места
война обошла стороной. Хозяева ни о чем их не спрашивали, лишь каждый раз
напоминали, что ездить в этих местах стало небезопасно по вине серых
разбойников. Во второй деревне предупреждали особо настойчиво, и Арцеулов
настоял на том, чтобы оружие было у всех под рукой. Волков - обыкновенных
волков - Ростислав почему-то не боялся. Это было совсем не страшно по
сравнению с тем, что приходилось видеть как на фронте, так и в Иркутске.
Местность постепенно стала меняться. Пустые прежде берега теперь были
покрыты подступившим с далеких предгорий лиственничным лесом, холмы
уступили место высоким сопкам, на вершинах которых среди светлой зелени
лиственниц густо темнели кедровые рощи.
В конце концов Арцеулову удалось разговорить своего спутника. Он
поинтересовался, где полковник изучал авиационную премудрость. Лебедев
оживился и стал рассказывать, как еще до войны он, вместе с несколькими
другими молодыми юнкерами, был направлен по личному приказу великого князя
Александра Михайловича во Францию к знаменитому авиатору Блерио. Затем
полковнику - тогда еще поручику, - пришлось самому учить будущих летчиков
в Качинской, а затем Гатчинской воздушных школах. Правда, о том, что было
после Лебедев отмалчивался. Он лишь кратко упомянул, что с 14-го года был
направлен на испытания новой техники. На фронт, по его словам, полковник
приезжал лишь однажды - знакомил молодых летчиков с премудростями нового
бомбардировщика "Илья Муромец". Арцеулов не стал расспрашивать,
догадываясь, что в свое время ему доведется все узнать...
Косухин шел быстрым "финским" шагом - так ходить на лыжах его еще в
детстве научил брат. Остальные - четверо дружинников, - заметно отставали.
Время от времени Степе приходилось останавливаться, поджидая товарищей.
Теперь их было на одного меньше - молодой черемховец, имени которого
Косухин даже не знал, в первый же день подвернул ногу, спускаясь с
невысокого холма, и его пришлось отправить назад. Степа спешил - по его
расчетам у них оставалось три дня, чтобы выйти наперерез убегавшим
белякам.
Косухину казалось, что он рассчитал все точно. Если беляки
действительно пытаются достичь Сайхена, им придется ехать по руслу
замерзшего Китоя. Иной дороги для саней здесь нет. Правда, Лебедев и его
группа могли попытаться пройти на лыжах, но Степа вспоминал девушку и
хилого интеллигента в очках - нет, таким не пройти тайгой. Если Косухин не
ошибался, и недобитая контра все-таки ехала на санях, то в этом случае
надо успеть достичь памятного еще по осенним боям места, где речка со
знакомым названием Ока ныряет в неглубокое ущелье. Там негде разминуться,
и беглецы неизбежно должны будут наткнуться на засаду. Степа помнил, что
