землей, "щучкой" метнувшись в сторону...
Сбил! Впервые за все время один из дуэлянтов оказался на земле!
Вот только развить успех не удалось - Бедуин извернулся змеей,
ухитрившись так и не треснуться затылком о твердь земную... От первого удара
ногой ушел, а вот от второго не смог... Так, теперь пустить крови, по чавке
ему, чтобы кровушка летела веером, подтачивая уверенность, так уж человек
устроен, вид собственной кровушки, ее влажная соль на роже, на языке лишает
пусть крохотной, но все же доли уверенности в себе... А ежели мы тебе
большой палец из сустава вынесем? По японской методике? Н-на!
Волчьим чутьем Мазур просек миг изменения. Перелома в драке. Теперь,
плюнув на дыхалку, на годы, насесть, не давая передыху, вырубать не
обязательно, ошеломить его, сломать волю, заколотить...
Больно! Зацепил... На! На! Не увлекайся, уйди, влево, только влево,
мордой его на солнышко, навстречу жарким лучам... то ли толпа не орет, то ли
не воспринимаешь ее рев... хорошее солнце, жаркое, ссадину на затылке
печет...
Он ничего не видел вокруг. Мир сузился, площадка сузилась, перед глазами
мелькнула алая пелена, и это плохо, так и дыхалка собьется... Н-на!
Тут уже было не до галантности. С самого начала было не до галантности.
Вновь полыхнула алая пелена. Прорываясь сквозь нее взглядом, Мазур метнулся
вперед, поставил блок, разрушил чужой блок, достал кадык кончиками пальцев,
отдернул ладонь и ударил вновь, ногой, под колено, отмахнулся от последнего
удара Бедуина, твердо зная, что он последний... не убить бы, ведь повесят, и
как она тогда... та... и эта... но той давно уже нет...
Достал скрючившегося противника пяткой, извернувшись, ударил в последний
раз. Чуть не поддался слепой ярости, хотелось размолотить в лепешку, чтобы
не посягал...
Удержался. Отступил, уронив руки, налитыми кровью глазами следя за
скорчившейся на сухой, твердой земле голой фигурой. Достаточно для победы
или все же нет?
Перед ним вдруг возникла чья-то рожа, то сводившая широко раскинутые
руки, то разбрасывавшая. Отмашку дает, что ли... ага, это герцог...
- Все! Все! Все! - Мазур услышал вопль "рефери", в уши тут же ворвался
рев толпы.- Все! Конец! Победа!
То же самое орала сотня глоток. Мазур отвернулся, побрел к скамейкам -
сидевшие торопливо вскочили, давая место,- упал задницей на жесткую доску.
Внутри творилось неописуемое: сердце колошматилось о ребра, легкие ходили
ходуном, под ложечкой жгло, глаза туманило... Все доходило, как сквозь
полуобморок - кто-то хлопал его по плечам, кто-то орал в ухо, о губы вдруг
стукнулось что-то твердое, Мазур разжал рот, глотал хлынувшую струёй из
задранной бутылки прозрачную отраву, кашляя, проливая на грудь, обжигая
горло, трезвеющим сознанием отмечая, что это не виски, покрепче будет, и
вкус непонятный, и бутыль без этикетки...
Сумасшедшее напряжение медленно-медленно таяло. Его все еще хлопали по
плечам, восторженно орали в уши. Весь этот гомон вдруг перекрыла череда
выстрелов - Мазур увидел, глядя над головами болельщиков, что это герцог,
стоя посреди площадки, палит, опустошая в воздух обойму потертого "кольта".
Когда патроны кончились и настала тишина, "министр культуры" заорал:
- Итак, друзья мои, безоговорочно победил наш гость! Девица признается
его законной и неотъемлемой собственностью! Играйте победу, герольды! Только
где ж вас взять-то... Эй, пропустите даму, олухи, принцесса приветствует
своего героя! Кто поближе, пните Желтопузика под зад, чтобы даме дорогу не
загораживал!
Ольга кинулась Мазуру на шею, прижалась, пачкаясь сухой пылью и кровью.
Это откуда же кровь? Из носа, оказывается... Плевать, не опасно...
Он стоял, пошатываясь, уронив руки, все еще тяжело дыша, в голове снова
туманилось, на сей раз - от свежего запаха ее тела, иного, незнакомого, от
упругого тепла под тонким платьем. Ольга прижималась к нему так, словно
вот-вот должен был грянуть конец света. В голове у Мазура не было ни
особенных мыслей, ни чувств, а те, что имелись, сводились к простому,
ликующему воплю: съели, с-суки? Я вам покажу, как хоронить империю, империя
уми-рает, когда умирают ее последние солдаты, а они пока что живехоньки...
Если б еще сказать: "Моя!" Если бы... А она - ничья, своя, чужая...
- Мои поздравления, леди и сэр,- с прежним аристократическим выговором
протянул герцог.- Я думаю, мэр ради такого случая вам выделит бесплатную
воду для душа... а если вам вдруг придет в голову после столь блистательно
подтвержденных прав друг на друга перевести отношения в иную плоскость - у
нас отыщется самый настоящий падре, особо позвольте заметить, не лишенный
сана, хоть и занятый в настоящее время не службой господу, а стяжанием
опалов... Эй, где там падре, маргиналы? Где наш пастырь? Ведите его сюда,
вдруг да понадобится...
Ольга, оторвавшись от Мазура, вдруг залепила герцогу такую оплеуху, что
звон пошел на всю округу. Хотела добавить, но он, шутовски раскланявшись,
успел бросить:
- Мисс, вы меня осчастливили на всю жизнь... Ольга в самый последний
момент задержала удар, отвернулась и, крепко ухватив Мазура за руку, повела
его сквозь поспешно расступавшуюся толпу - шагала, гордо задрав подбородок,
глядя перед собой. Отойдя немного, сообщила:
- Если бы он тебя вырубил, я бы за него взялась сама. В жизни не
допустила бы, чтобы... Но я в тебя верила.
- Спасибо,- криво усмехнулся Мазур. Поискал взглядом Кацубу, но нигде не
обнаружил.
- Хочешь пошлую фразу? Ты был великолепен.
- Я старался,- сказал он хмуро.
Почему-то сейчас Мазур начал испытывать нечто, весьма напоминавшее стыд и
раскаяние - словно сделал что-то чертовски предосудительное, выставил себя
на всеобщее осмеяние. Глупейшее ощущение, если разобраться, но оно
присутствовало...
Окинув себя беглым взглядом, Ольга по неисповедимой женской логике вдруг
сделала неожиданный вывод:
- Платье пропало. Первый раз надела... ну и наплевать!
...Когда раздался осторожный стук, больше напоминавший царапанье, Мазур
взмыл с постели довольно браво, хотя местах в четырех по всему телу и
ворохнулась остро вполне предсказуемая боль. Свет единственной лампочки был
довольно тусклым - никто здесь не рассчитывал, что постояльцы будут портить
глаза чтением или разбирать ноты. Бесшумно взведя курок, он подкрался к
двери. До конца не верил здешним весельчакам, что с его стороны было вполне
понятно и простительно. Кацуба до сих пор где-то болтался - навестил после
ристалища, перекинулся парой слов, потом предупредил, что пойдет надолго
"побродить" и исчез, Ольга же легла спать с пистолетом под подушкой.
В коридоре правда, стояла тишина, ну да кто их знает...
- Кто? - спросил он осторожно.
- Вызов на поединок, на граблях до первой крови...
Чертыхнувшись, он отодвинул хорошо смазанную щеколду. Небрежно его
отодвинув, вошла Ольга, в коротком черном халатике, обдав облачком
незнакомых духов, прошла к столику, водрузила на него большую черную бутылку
вина, два толстых стаканчика, бросила буднично:
- Курок спусти. Вокруг тишина и покой...- вернулась к двери, задвинула
щеколду, мимоходом, непринужденнейше, чмокнула его в щеку и по-хозяйски
устроилась на узкой койке, подобрав ноги. Игнорируя распахнувшийся халатик,
прищурилась: - Будь здесь кто-нибудь из наших классиков прошлого века -
здешних, я имею в виду, не русских,- непременно, почесав в затылке гусиным
пером, вывел бы что-то вроде: "Он смотрел на девушку и не верил своему
счастью, в душе его мешались разнообразные чувства". А они у тебя, и правда,
похоже, мешаются, твоя честная, открытая физиономия дипломата достойна кисти
живописца...-Тихонько фыркнув, Ольга поманила его ладонью: - Положи пистолет
и иди ко мне.
Мазур медленно спустил курок, придерживая его большим пальцем, не глядя,
положил оружие на столик, к стене. В висках жарко постукивала кровь, но он
сдержался, сказал почти спокойно:
- Насчет платы речи не было, сеньорита...
- Следовало бы встать и закатить тебе хорошую оплеуху,- мечтательно
сказала Ольга.- Но тебе, во-первых, и так уже досталось, а во-вторых,
тупоумие мужчин общеизвестно... Нет смысла злиться.- Она развязала поясок и
одним движением плеч освободилась от халатика.- Философия проста: мужчина
непременно должен быть меня достоин. Ты, как я убедилась, достоин. Посему
брось молоть чушь и иди сюда. Как писалось в какой-то старинной рукописи, я
тебя хочу, а ты меня...
Мазур подошел, освобождаясь от скудной одежонки, голова была совершенно
пустая. Ольга, уверенным движением притянув его голову, зашептала на ухо:
- Прости, невинности для тебя не сберегла. Откуда я могла знать, а?
Узкая армейская койка уже не казалась тесной. Из-за реки долетали
пронзительные ночные звуки. Мазур вошел в нее, распростертую и покорную,
словно первый раз в жизни, и она тут же перестала быть покорной, короткие
стоны прорывались сквозь поцелуи, и в отдававшейся ему женщине не было
ничего знакомого, того. Все связанные с ней переживания и нервотрепка нашли
мгновенный выход в короткой судороге. Мазур смущенно замер - еще этого не
хватало, так оскандалиться...
- Не переживай,- прошептала Ольга на ухо.- Подумаешь, беда какая, нашлось
несчастье...- Она задышала чаще.- Сейчас все наладится, повернись...
Наладилось. Они любили друг друга остервенело, нежно, неспешно, яростно,
тесная кровать словно нарочно была придумана для этих двух влажных тел, и в
редкие минуты просветления Мазур видел, что запрокинутое лицо, прекрасное и
дикое в гримасе откровенного наслаждения, ему незнакомо - как незнакомо
знакомое вроде бы тело, все было чужим, новым - аромат кожи, запах волос,
вкус потаенного, губы, ладони, стоны, шепот...
Ольга его опустошила до донышка, во всех смыслах и всяким манером,
напоследок позволив то, чего никогда не делала т а. Он прямо-таки колыхнулся
в невесомости, когда все окончательно утихло, пожар погас и он обмяк, уронив
лицо девушке на спину. Придя в себя, отодвинулся, и они улеглись в обнимку
на койке, снова каким-то чудом ставшей чертовски узкой и тесной.
Мазур с неким непонятным страхом ждал ее первого слова.
- Я ведь другая? - спросила она тихо.
- Другая,- сказал он, ощутив столь же непонятное облегчение.- Совершенно
другая...
Она не задала пошлейшего вопроса - кто лучше, а кто хуже? - она была
умна... Вернулся страх, но теперь он был другого рода - Мазур запоздало,
бессмысленно испугался, что мог сюда и не попасть, ничего этого не пережить.
Вот теперь он, согласно давно умершим здешним классикам, совершенно не мог
разобраться в ощущениях и чувствах.
Быть может, оттого, что для них и не было слов. Глупо думать, будто в
человеческом языке есть слова для всех абсолютно движений души. Очень глупо.
Одно он знал - что любит эту. Но, едва попытался что-то сказать, Ольга
проворно прикрыла ему ладонью рот:
- А вот этого не нужно...
- Чего?
- Чует мое сердце, ты собираешься наговорить массу ужасных вещей. Что ты
меня любишь, что любить готов, по старику Екклезиасту, "доколе не померкли
солнце и свет и луна и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем"... Не
надо, милый. У тебя слишком прочно в голове - та. Может- пока, а может-
навсегда. А я- это я. И чтобы ты любил меня, то ли срок не пришел, то ли
должно произойти нечто...
- Что?
- Откуда я знаю? - вздохнула Ольга, примостив голову у него на груди.- Я
вообще не знаю, произойдет ли это нечто, я ведь не чья-то копия, мой
кабальеро, я сама по себе, независимая, гордая и упрямая, у меня были
мужчины, у меня есть цели в жизни, мы взрослые люди, в конце концов, а не
