ла. Бежала за вагоном. Да Волк и сам чуть не заплакал.
За те десять дней, что он добирался до передовой, он написал ей три-
надцать писем. Первые тринадцать писем в своей жизни. Самым коротким бы-
ло тринадцатое, последнее: "Ты у меня одна на свете. Больше у меня нико-
го нет". Он не знал, что под письмами надо подписываться.
И в первый же день на передовой, когда он пошел проверять посты,
шальная беззвучная пуля залетела ему в ухо.
Так получилось, что ее тоже направили на фронт. Вначале в одно место,
потом в другое. Потом выяснилось, что она беременная, и ее отправили в
тыл рожать. Письма от Волка почта ей аккуратно пересылала. Те тринадцать
писем, которые он написал ей за десять дней, шли к ней десять месяцев.
Последнее пришло вместе с похоронкой. Через два дня пришла небольшая по-
сылка - кривой кинжал. Она почти не плакала. Она знала, что так и должно
было быть. А через месяц, когда она бежала за хлебом, ее на улице заста-
ла бомбежка. Ребенок был дома. Ребенок остался жить.
5. БЕЗ ИМЕНИ
Назвали его Иваном. И он тоже угодил в детдом. Не потому, что у под-
ружки Волка не было родственников. Их просто не смогли найти. Записали
его как Ивана Михайловича Баронова, положили на детдомовский склад кри-
вой кинжал, и стали по коммунистически воспитывать. Генсеки сменяли друг
друга, а Иван взрослел. После Сталина был Хрущев, после Хрущева - Бреж-
нев, после Брежнева - Андропов, после Андропова - Черненко, и наконец
венец творения - Горбачев. "Горби". Коммунист, разрушивший коммунизм. А
может быть, он разрушился сам. Кто знает...
Итак, генсеки. Все, как один, коммунисты до мозга костей. Волк не вы-
нес бы этого. Значит, ему опять повезло. Вовремя умер. А то сидеть бы
ему в лагере, да и то в лучшем случае, и не один десяток годков...
И каждый генсек все норовил сделать по своему. Может и от чистого
сердца, кто знает. И "жить стало лучше, жить стало веселее"; и "кукуруза
- царица полей"; и "...гм...гм...миру...мир..."; и многого другого нас-
лушался Иван по радио и телевидению после. Сталина Иван почти не помнил,
Хрущева помнил, и даже как-то любил, а при Брежневе зажил взрослой соз-
нательной жизнью. Коммунизм все никак не строился на родине Ивана, а все
больше свинство распростанялось среди сограждан. Каджый греб под себя.
Чем больше, тем лучше. Как будто завтра грести уже будет нечего. Как
будто если сосед нагребет больше, то это позор на всю жизнь. Как будто
после нас хоть потоп. Хоть трава не расти. Какой-то мерзостью веяло от
того времени. Все гребли под себя. И мужчины, и женщины. А те, кто не
мог, надрывались от криков в очередях за государственным, по дешовке. А
те, кто не надрывался, либо ходили в джинсе, как американские хиппии, но
с деньгами и наглыми глазами, либо питались кефиром, портвейном; наряжа-
лись в дырявые, как у Арлекино, трико, писали стишки, гнусненько антисо-
ветничали в прокуренных кухоньках, наживали гастрит и язву желудка, мас-
турбировали под водочку.
В детстве недоедая, к зрелости Иван растолстел. В детстве он был ок-
тябреноком, потом пионером, и именно к тому времени относится событие
первого рассматривания им своего кривого кинжала. Он лежал в его вещах,
старательно отчищенный четырнадцать лет тому назад добрыми людьми от бу-
рого налета. Иван вытащил его из ножен. Удивился, как это легко. Расс-
мотрел. Некрасивый. Острый. Иван попробовал лезвие на листке бумаги -
прошло как свозь воздух. "Интересно, убивали им человека ? - подумал
Иван, - Интересно, лекго ли это ?"
Но все же он отнесся к нему с должным уважением. Дворянские гены дали
себя знать. Не стал резать им хлеб, открывать консервные банки, хва-
литься перед друзьями и возить на пикники. Все же память об отце,
во-первых. Да и уж остр очень, во-вторых. Иван спрятал его подальше в
свои вещи.
Постепенно он дорос до комсомола, до партии, до партийной работы. То-
же стал воровать, как все. Попал в волчью стаю, вой, как говорится, по
волчьи. Растолстел еще сильнее. Много пил. Но что-то не давало ему нас-
лаждаться подобной жизнью в полной мере - не шло ему в пользу ворованное
- машины он часто бил, деньги тратил на женщин и на вино, тратить прихо-
дилось много - был он и как Барон, и как Волк безобразен, но без той
мужской красоты, которая все же отличала и Барона, и Волка. К слову ска-
зать, Бароном Ивана никогда не называли. Барином - было дело, но Бароном
- никогда.
Женщин у него было много, но детей не было, жены - тоже. И ни одного
человека в жизни своей Иван так и не убил. Насильственной смертью, разу-
меется. Но все же кинжал он раз каким-то образом таки применил, испробо-
вал. Как-то по пьянке, не поделив красивой шлюхи с приятелем, выхватил
он с апломбом кинжал из шкафа, с намерением попугать только. Как-то нем-
ного все-же задел по неловкости лицо соперника. Залил весь ковер крови-
щей. Потом раскошеливался на очень дорогую тогда пластическую операцию
для него, чтобы клоки кожи не свисали со щеки. Слава богу, что шрам пос-
ле операции получился более-менее благородного вида - приятель им даже
втайне гордился, не рассказывая, конечно, его истинного происхождения.
Примерно к тому же времени отностится его пьяная поездка в Ялту. Вещи
собирала его очередная банная подруга, он безразлично ждал ее в машине.
Потом самолет, денежная река из его карманов, заставляющая окружающих
цепенеть, семизвездочный отель, номера с девочками, спецобслуживание.
Хмельные дни полетели быстро-быстро. Прогулки по морю, тир с живыми
обезьянами, бани, женщины, авто, авто, авто... Лакеи-капитаны, лакеи-ми-
лиционеры, лакеи-метр'д'отели, рабы-женщины. Лакеи-сограждани. Лакейская
Ялта.
И лишь временным помутнением рассудка, или пьяной блажью, или крат-
ковременным действием дворянских ген можно было бы объяснить поход Ивана
Михалыча Баронова душным июльским вечером одна тысяча девятьсот шестьде-
сят девятого года по Ялтинским улицам. По тем, где бродили простолюдины,
где "дикари"-путешественники спали на тротуарах и газонах на картонных
каробках, где грязные хиппи пили портвейн и тут же занимались любовью,
где как-то существовал и и по-своему развлекался простой советский на-
род, которому, как говорится, слава.
Внимание Ивана Михалыча привлекла, приковала к себе красивая прости-
тутка. В том, что она являлась таковой, Иван не сомневался. Глаз у него
был наметан, как у видавшего виды сутенера. Он подозвал ее.
- Веди к себе, - приказал он.
- Не могу ! - запротестовала девушка, - у меня мать, сестра...
- Веди ! - властно повторил Иван.
Она увидела у него депутатский значок. И еще какой-то. Что делать
бедной женщине ? Пришлось вести. Мать, конечно, была шокирована. Убежала
с сестрой на кухню, закрылась там. Девушка провела его в "зал",
единственное помещение кроме кухни. Там был диван, на окне - герани, на
стенах - какие-то невнятные фотографии. "Мещанство," - брезгиво оценил
Иван. Он пользовал девушку по пьяному долго, все никак не мог кончить.
Наконец, совсем уж потный, кончил, отвалился от нее. Но остаться здесь
она ему все же не дала - выгнала на улицу. Странно, но бывший недавно
грозным и грубым, Иван сейчас вдруг стал очень сговоричив, и покорно по-
кинул жилплощадь. Предварительно она выгребла все деньги из его пиджака
и брюк, но не тронула ни одну из книжек, хотя и раскрыла одну: "Баронов
Иван Михайлович, член КПСС с такого-то года. Личная подпись".
Как только он ушел, мать набросилась на нее с матом, мол тварь,
блядь, да как ты могла, здесь, да еще с таким уродом !... Но она показа-
ла ей деньги; мало помалу мать успокоилась. Жизнь в квартирке вернулась
в прежнее русло. И лишь через неделю под диваном нашли невзрачный кривой
и очень острый кинжал.
Вот, пожалуй, и все про Ивана. Он не только никого не убил на-
сильственной смертью, но и его тоже не убили. Он и сейчас жив, наверно.
Страдает, вероятно, от простатита, может и от одиночества. Может нашел
все же жену, и возит ее в потрепанной черной двадцатьчетверке на дачу.
Живет в трехкомнатной приватизированной квартире. Пьет горькую. А может
быть, председатель банка, и все так же водит шлюх. Но это вряд-ли, после
того ялтинского вечера у него на половой почве начались проблемы. Сперва
малые, потом побольше... Да черт с ним, с этим барином-похабником...
6. БАРОН-2
И снова странности произошли в странной семье Барановых. Как так выш-
ло, что девушка забеременела - никто не мог понять. Ни она, ни мать, ни,
как это и не смешно, ее младшая сестра. Мало того, как так вышло, что
девушка не сделала аборт, зная, какой у ребенка был папа - тоже не уме-
щается ни в какие рамки. Еще более фантастично, как от пьяного отца и
пьяной бляди родился нормальный и вполне симпатичный ребенок - тоже для
всех осталось загадкой. Но это было так.
И ему пришлось пожить в детприемнике. Так получилось, что мать его,
уйдя однажды на плановую работу, не вернулась домой. Всякое может прои-
зойти с ялтинской проституткой - может лежит на дне морском, может на
пляже в Майами - кто будет гарантировать ? Мать ее, конечно, тут же Але-
шу, так назвали ребенка, в детдом спихнула, вместе с кинжалом от греха
подальше. Неудобен больно в быту - кривой. Ну и черт с ним. Да и с ре-
бенком дочери непутевой тоже - самой бы пристроиться. Год с небольшим от
роду Алексей Иваныч Баронов покинул Ялту и более туда не возвращался.
Счастливое детство пролетело незаметно, как пылинка в глазу, школа
при интернате, ПТУ, завод. Перестройка. Надоело работать. Тем более, что
возможности открылись широкие. Тем более, что деньги теперь можно было
не прятать. Тем более, что звали его Бароном, что внешность у него была
очень и очень проходная, что смекалка дай бог, а его знаменитый кинжал,
да еще в его руках виртуоза порезал немало кожаных курток бритой мос-
ковской шпаны, миллиметры не доставая до кожи. А если надо было, то и
доставая. И не разу не попав к шакалам. К ментам. Хитер, как Волк, жес-
ток, как Барон-1. От отца ему, казалось, не перешло ничего. Но к счастью
своему, или к несчастью, Алеша не знал ни деда своего, ни прадеда. Он
завоевывал аворитет кулаками и ножом, каратэ и самбо, и, что самое глав-
ное, мозгами и хитростью. Был тогда год тысяча девятьсот девяностый. А
через три года вы бы его уже совсем не узнали. Белая девятка, спокойный,
уверенный в себе взгляд темно-зеленых глаз, черные вьющиеся волосы, ко-
торые он коротко не стриг. Вполне интеллигентный выговор, повадки джен-
тельмена. Подружка - невеста - дочь академика. Профессия - крупный кри-
минальный авторитет. Для своих - надежный, но дорогой киллер.
Попросили его однажды, в начале марта, съездить за город. В один кра-
сивый старинный дом на берегу речки. По делу, конечно. Пообещали долла-
ры.
Поехал. Работа...
7. ДЕЛО
Добрался он быстро. Приехал утром. Увидел с дороги дом. "Да, денег
много вложено", - про себя оценил Барон здание и обстановку вокруг. Ас-
фальт на отвороте к дому выглядел куда лучше, чем на трассе. "С дорожно-
го налога, наверно, списали," - подумал Барон. Он не стал поворачивать
туда и светиться. Он проехал еще метров с двести, за поворот, оставил
машину на обочине, как можно сильнее съехав с дороги, и, натянув брюки
на сапоги, чтобы в них не попадал снег, по сосняку стал пробираться к
дому, который был пока еще не виден сквозь лес.
Через пять минут Барон, слегка вспотев, выбрался к опушке и увидел
дом. Он стоял фасадом к изгибу речушки. Трасса, таким образом, проходила
позади него. Старая, еще царская дорога, Барон знал это, была по другую
сторону речки, но теперь давно заросла. Метров на пятьдесят вокруг дома
все кусты и деревья были вырублены, под снегом виднелось что-то вроде
