Антон Бутанаев
Рассказы
О РАБОТЕ, О СЕМЬЕ, О ВЕСНЕ... О РАЗНОМ ( антиромантика )
Понедельник, как известно, день тяжелый. Особенно, если это не поне-
дельник, а воскресенье, на которое перенесли рабочий день. Сознание того
факта, что понедельник будет лишь завтра, а работать нужно уже сегодня,
точит и гнетет душу. Особенно тяжело это в мае, если почки набухли, если
до импотенции далеко, как до Берлина пешком, и если посмотрел вчера
фильм с голыми женщинами, и если работа особенно и безнадежно надоела. И
вот сидит он, 100% мужчина, на стуле, на кресле, либо на скамейке. Может
быть, стоит. За компьютером ли, за станком, держит ли в руках циркуль
или лекало, без разницы, но кровь приливает, сердце стучит, а телефон,
изредка звоня, заставляет нервно дергаться в память о некогда любимой
женщине, вышедшей теперь замуж за менеджера по продажам чего-то. Кажет-
ся, что жизнь летит к чертям собачим ( псу под хвост ) и уверенность от
того, что мучительная боль от ее прожития поджидает на смертном одре,
крепнет и сильнеет в молодом орагнизме. Хочется туда, на улицу, за
пыльное стекло, на волю, на тротуары, в метро, на такси, к женщинам. Хо-
чется женщину. Хочется любить и быть любимым. По настоящему, как пишут в
книжках, как бывает только раз в жизни; и на всю жизнь.
И вот, некий представитель рода человеческого, особенно чувстви-
тельный к недельному циклу ( а иными словами говоря, к отрицанию пого-
ворки "понедельник день тяжелый" ), разбил-таки злополучное стекло. И
вовсе не в том дело, что отрицание слов "понедельник день тяжелый" вовсе
не означает, что "воскресенье - день легкий", оно может означать либо
"воскресенье - день еще более тяжелый, чем понедельник" либо "воскре-
сенье - ночь темная, хоть глаз выколи" либо еще что-нибудь с равной до-
лей вероятности; и не в том дело, что стекло, откровенно говоря, разби-
лось само, посредством порыва ветра и града, творившегося в сей момент
за стенами учреждения, приютившего нашего героя, а в том, что аэродина-
мическим приложением сил высосало нашего милого человека из здания, бро-
сило на улицу, и спало ему жизнь провидение, подвернув под ноги ему
прекрасную незнакомку. ( В скобках стоит упомянуть, что философское кре-
до ее ( незнакомки ) совпадало несколько с кредо нашего героя, а зарпла-
та отличалось в меньшую сторону раза этак в полтора ). И была ночь люб-
ви, и обещания жениться звучали клятвенно ( а так же и не менее клятвен-
но выйти замуж с женской стороны ), и еще множество чего случилось тог-
да; и настал понедельник.
А понедельник, как известно, день тяжелый. И жена, как объект бытия,
в такой день ( особенно жена с параллельным философским кредо ) не осо-
бенно катит, если к тому же не умеет приготовить как следует кофе; и
размер лифчика ее оказался недостаточно обширен. "Что же теперь ? Весна
кончилась ?" - спросите Вы. Отнюдь. Календарная весна в самом разгаре, и
никакой понедельник не сможет этого факта умалить. Весна исчерпалась
вместе с гормональной бурей в теле нашего героя, и в мозгу его; и он
посчитал за счастье броситься назад, на работу, на волю, как ни парадок-
сально это звучит; выдумав в оправдание перед совестью кучу гениальных
алгоритмов, которые возведут его впоследствии на ранг выше по служебной
лестнице. Только ( зато ) героиня вышла из этого весеннего сумашествия
вроде бы победительницей, пройдя через ЗАГС и роддом, через обязанности
жены, она все же смогла не вернуться на работу тем понедельничным утром,
нарушив, таким образом, замкнутый серый круг будней, точивший нашего ге-
роя шесть дней в неделю, кроме воскресенья. Но если призадуматься, то и
воскресенье тоже...
БАБУШКА
Шагает Федотка по проселку с сумкой через плечо. Пылит проселок, по
небу тучи расплываются, пахнет чебрецом. Тихо и нет никого вокруг. Фе-
дотка не смотрит по сторонам, и вверх не смотрит - не приучен. Федотка
под ноги глядит, выполняя волю отца, чтобы не спотыкаться. А кругом -
безветренный июль, пруды с русалками, полынь да конопля. Кругом поезда
на восток и на запад, молодые красивые девушки, которые... хотя нет, об
этом чуть позже. Но все равно, даже без молодых и красивых, даже без
просто молодых, даже без просто девушек романтики кругом вдовлоь. Вот
она, на железнодорожной насыпи, там, где проедет через час поезд "Влади-
восток-Москва", и другой, "МоскваВладивосток", только в другую сторону.
Романтика волновала и будоражила Федотку, и, честно говоря, мешала ему
жить, мешала шагать по проселку с сумкой через плечо.
Родители Федотки были людьми веселыми. Момент его, Федотки, зачатия,
пришелся у них как раз на какой-то шумный праздник с принятием различно-
го горячительного. Пахло винными парами, как в раю, если бы он был соз-
дан Богом-алкоголиком. Было весело и приятно, и к тому же все разошлись.
А на следущее утро Федотка уже существовал, клетки его делились и разм-
ножались. Еще через некоторое время он родился и повзрослел, с бельмом
на глазу и с трудом подбирая слова. Волосы, как солома, торчащие в раз-
ные стороны, взгляд под ноги, чтобы не спотыкаться, и несколько десятков
слов, чтобы скрасить и упростить себе существование, чтобы не считали
немым. Вот и весь портрет.
В трех разных направлениях от Федотки, на разных расстояниях стояли
три здания, три дворца, три королевства: монастырь, зона и банк. В кило-
метре к югу от Федотки - монастырь, в пяти на северо-восток - зона, а
делеко назад, километров с тридцать к северу, в городе - банк. Во всех
этих местах бывал человек по имени Иван Петрович, тот, кто был Федотке
приставлен сверху. Федотка знал уже, что у всех есть или должен быть та-
кой приставленный сверху человек, и считал, что это в порядке вещей. У
всех, КОМУ приставляют. А другие, КОТОРЫХ приставляют, имели, соот-
ветственно каждый своего Федотку. И когда Федотка резво ковылял по горо-
ду за Иваном Петровичем, имея возможность не смотреть себе под ноги, а
смотреть на Ивана Петровича спину, он успевал замечать разных людей вок-
руг. Какие-то были похожи на него и Ивана Петровича, это были, как за-
помнил Федотка, "мужчины". В таких случаях Федотка пытался определить,
приставляют ли их к кому-нибудь или приставляют к ним. Но никогда не ус-
певал - быстро менялись картины в городе, даже когда стоишь на месте, а
если еще и за Иваном Петровичем надо поспевать, то и вовсе ничего не
разберешь. Но попадались еще и люди другого сорта - этих Федотка знал
как "женщин", "девушек", так его учили. В них Федотка вообще ничего не
мог понять. То они казались ему все разными, то наоборот, как будто у
них у всех одно лицо. И это каким-то странным образом зависело от пого-
ды, и от Ивана Петровича. Вернее, что от чего зависело, Федотка не знал.
Но тем не менее чем солнечнее было на улице, тем больше разных женщин
видел Федотка. И чем менее страшен был Иван Петрович, тем сильнее разни-
лись женщины в Федоткиных глазах. А Иван Петрович временами бывал очень
страшен. "Ну и правильно, его же приставляют", - думал Федотка спокойно.
Сейчас Федотка шел в монастырь. Монастырь был женский, но Федотка
этого не знал, как не знал и того, что монастырям принято различаться на
женские и мужские. Не знал так же Федотка и о том, что и зоны различают-
ся по половому признаку, и что та зона, где бывал он с Иваном Петрови-
чем, тоже была женской. А если мимоходом вспомнить про банк, то следует
признать, что и там женщин имелось некое достаточное количество. Честно
говоря, Федотка вообще плохо отличал зону от монастыря - и там и там его
провожали на кухню и кормили кашей, иногда с маслом. Зона даже нравилась
Федотке больше - тамошняя повариха, обширная женщина со шрамом на щеке,
время от времени гладила Федотку по голове, называла его "морячком", и
изредка просила его принести угля для печки. А после того, как уголь Фе-
дотка приносил, говорила ему, что он "мужик", и давала добавки. В монас-
тыре было похуже - там Федотку садили одного за стол, и смотрели на него
то с жалостью, что Федотка просто ненавидел, то просто никак, как будто
Федотки здесь вообще не было. Казалось, можно было и заорать, и разбить
вдребезги тарелку с кашей - ничего не помогало от монастыря. Как-то раз
Федотка проверил - и правда, ничего не изменилось, только потом, вече-
ром, Иван Петрович дал Федотке подзатыльник. Так, не сильный, профилак-
тический.
Ну а хуже всего был банк. С этими его мерзкими окошечками, с отврати-
тельным запахом женских тел, причем чем ярче и красивее женщина, тем
отвратнее. И что поразило однажды Федотку, так это то, что запах оказал-
ся ненатуральным - прямо при нем одна из "женщин", или "девушек", Федот-
ка не разобрал точно, кто именно, достала из сумочки флакон с чем-то
желтым и намазала себе шею этим паскудством. Федотка не смог там больше
оставаться, он выскочил тогда на улицу и с ужасом ждал Ивана Петровича,
страшного, как грозовая туча.
Федотка никак не мог понять, зачем нужны все эти королевства, эти
банки, монастыри и зоны. Зачем и кому понадобилось собирать столько
"женщин" и "девушек" в одном месте ? Ведь чувствовалось, что абсолютно
все в этих королевствах прокисло и мерзко воняет, причем хуже всего было
в банке. В монастыре было тоже нестерпимо плохо, и серо до безобразия,
но все же получше. Там у Федотки всегда начинала болеть, просто раскалы-
ваться, голова, но хотя бы не тошнило. Боль сразу проходила за воротами
мрачного здания, безнадежно пропахшего плесенью. Зона была еще туда-сю-
да, особенно кухня; но когда Федотка видел колонны "женщин" и "девушек",
проходящих из одной части королевсва в другую, пусть от них и не воняло,
как в банке, но все же впечатление оставалось тягостное. Федотка не по-
нимал, как может Иван Петрович заговаривать с этими "женщинами". А может
он заговаривал только с "девушками" ? Федотка никак не мог научиться их
различать.
И все же зачем их так много в одном месте ? Вот, например, в парке,
на скамейках, там, где концентрация женщин-девушек в общей массе не пре-
вышала двух третей, Федотке противно не было. Даже наоборот, особенно в
те часы, когда женщины-девушки разнилсь, Федотке становилось как-то луч-
ше. "Приятно," - вспоминал он тогда подходящее слово. И Иван Петрович в
подобные минуты уже не так становился страшен. И можно было оторвать
свой взгляд от своих ног и при этом не спотыкаться.
Лишь одна женщина-девушка не вызывала у Федотки раздражения никогда.
Про нее Иван Петрович сказал Федотке, что она ему приходится бабушкой.
Она иногда приезжала к Федотке, в дом, где он жил не один, а с многими,
многими товарищами: с Ванькой, с Васькой, с Лысым и еще с "сорока лба-
ми", как выражался Иван Петрович. Федотка так и не понял, почему эта
женщина-девушка, его бабушка, не вызывала у него раздражения. Может от-
того, что от нее ничем не пахло, может оттого, что она почти ничего не
говорила Федотке, не заставляя его в ответ мучительно вспоминать подхо-
дящие слова. Может оттого, что она была ему "родня", как тоже говорил
Иван Петрович. Можно сказать, что она даже Федотке нравилась. Он считал
ее самой лучшей девушкой из всех тех "женщин" и "девушек", которых ему
приходилось встречать в банке, зоне и монастыре, а так же на сумашедших
улицах быстрого-быстрого города.
БАЛКОН
Вид с моего балкона шикарный. Урбанистический такой. Машины носятся,
пешеходы ходят, да и улица, слава Богу, довольно центральная - женщины
здесь красивые перемещаются, глаз не оторвешь. Сижу. Смотрю вниз. Курить
неохота.
- Странный вы какой-то, дяденька, - слышу голос сверху.
Определяю, что ребенок говорит, и голову задираю. Да, девочка, цветы
поливает и на макушку мне при этом так бессовестно капает.
- Это почему еще ? - интересуюсь я, уворачиваясь от подленьких холод-
неньких струек.
- Ой, извините пожалуйста, я нечаянно, - смущается девочка и прячет
