только греб бабки, но и "представлял" группу на приемах и в телепередачах.
Эдакий просвещенный меценат. Иногда он даже заявлялся на репетиции и
пытался учить ребят, что и как им следует играть. Но уж тут-то его
обламывали круто.
Как мы его ненавидели!.. Мы слышали, что и в центре у Намина, и в
театре Пугачевой - примерно те же дела. Но там-то хоть музыканты
заправляют, им простительно, казалось нам. А Тоша... Самое поразительное,
что именно Ром ненавидел его особенно яро, и именно он полностью - с
потрохами - отдался ему.
И тут я снова вспомнил обо всем, что произошло. И снова перед глазами
встала голая спина Романа, изрешеченная пулями. И вновь студенистой массой
навалился страх. Вот Ром поворачивается мертвым лицом ко мне, живот и
грудь - сплошные лохмотья плоти, а тонкие пальцы - пальцы соло-гитариста -
сжимают пистолет...
Я тряхнул головой, отгоняя видение, и огляделся по сторонам. Я ведь
почти перестал наблюдать за шоссе. А там, оказывается, творится кое-что
паршивенькое: позади меня, след в след идет машина "скорой помощи".
Я увеличил скорость, но расстояние между нами осталось прежним. Я уже
выжимал из своего бедного металлолома остатки сил, когда "скорая" легко
меня обошла. Из окна боковой дверцы высунулась рука и качнулась
вверх-вниз, давая мне знак остановиться. Но я жопой чуял, что делать этого
не надо. И я не замедлил скорости.
Машины мчались на пределе. Мы уже минут пять как проскочили дачный
поселок, где я собирался накрыть Тошу. Недалеко впереди - нас ждал левый
поворот за небольшой холмик с чахлой зеленью. А вправо тут было
ответвление - узкое, одностороннее. Вместе образовывалась неравноценная
развилка.
Притормозив, "скорая" впритык, стенка к стенке, пошла вровень с моими
"Жигулями", немного выдаваясь корпусом вперед, и стала брать чуть-чуть
вправо, спихивая меня на обочину. Она потому так наглела, что за все время
проскочило только две встречные машины - движение здесь очень хилое.
Водитель я не особенный, и эта гонка казалась мне бешеной. Мои руки
словно срослись с баранкой, а сердце молотом колотило в уши. Я уже готов
был сдаться, как вдруг в башке моей народилась идея. Я резко выжал
сцепление и, одновременно выкручивая руль влево, ударил по тормозам. Мой
пылесос выкинуло на встречную полосу. Водитель "скорой" попался на эту
удочку: он вырулил туда же, но, конечно, метрах в пяти впереди меня. И
тогда я до отказа утопил педаль акселератора и рванул вправо, надеясь
попасть в узкое ответвление...
Но - не вписался в поворот. Проломив бордюр, мой "Жигуль" как с
трамплина спорхнул с полуметровой насыпи и, заглохнув от удара, встал, как
вкопанный, под шоссе. Образовавшаяся на миг тишина тут же прервалась
лязгом, хрустом стекла и грохотом.
Когда, заведя машину, я по насыпи еле-еле забрался обратно наверх, я
увидел откуда были все эти звуки: "скорая" въехала прямо в здоровенный
"Белаз", вынырнувший из-за холма. А чего ж они хотели - мои преследователи
- столько времени мчаться по встречной полосе?
Туда мне почему-то ехать не захотелось. Во-первых, если мне не нужны
неприятности с милицией, мне нужно дергать отсюда как можно скорее; а
во-вторых, мне, когда из пальца-то кровь берут, и то - тошно становится.
И, оттого ли, что я на миг представил, какую картину я могу там увидеть,
от встряски ли, но меня и вправду начало тошнить. Но я пересилил себя и,
отерев ладонью выступившую испарину, двинул в обратную сторону - в сторону
Тошиной фазенды.
КОЗЛЫ
Вот она - дача. Нарисовалась. Я уже примерно представлял, что буду
иметь счастье там лицезреть.
...И он привел меня в престранные гости,
Где все сидели за накрытым столом,
Там пили портвейн, там играли в кости
И называли друг друга говном...
Тоша достает меня своими жлобскими замашками. В будни меня ломает от
одного его вида: костюмчик, галстучек, улыбочка с ямочками на гладко
выбритых скулах... За то уж в выходные он "отрывается" - едет на дачу со
своими дружками-молодыми "бизнесменами", да с девками, "за которых не дашь
и рубля", и жрет там водку до полного опупения.
Я оставил свой помятый пылесос перед калиткой и вошел. Из-за двери
двухэтажного коттеджа диким голосом орет Розенбаум. Пихнул дверь - не
заперто. Прошел сенями, вышел в горницу. Трое на трое. Все в порядке.
Спят.
Нашел я Тошу, стал его за ноги из этой кучи-малы вытаскивать. Но он и
сам оклемался, вылез. Лыка не вяжет.
- О, - говорит, - Колек. А я как чувствовал, что ты приедешь. "Седня,
- говорю, - славяне, Колек приедет. Бля буду".
- Будешь, будешь, - приговариваю я и волоку его за шкирку на свежий
воздух. Вывел, тряхнул его слегка и говорю:
- Что ж ты, Антон Павлович? Тезка твой как говорил? "В человеке все
должно быть прекрасно". А ты нажрался как свинья. А?!
Он слегка в себя пришел и вдруг всхлипывать стал - так жалобно:
- Чего ты хочешь-то? Ты скажи только, я сразу...
Дал я ему тут пару хороших оплеух, потом подтащил к бочке с водой,
которая под водосточной трубой стояла, окунул его туда рожей и подождал,
пока захлебнется. Тогда только вытащил. Смотрю: и вовсе стал приличный.
- Что случилось? - спрашивает почти трезво.
- Ты зачем, - говорю, - тварь такая, Рома на иглу посадил?
А он даже и глазом не моргнул:
- Не садил я его, - отвечает, - он сам. Он только спросил, где можно
взять подешевле, я и помог.
- Ишь ты, благодетель какой. И за какие коврижки ты ему даром героин
стал таскать? Не накладно ли? А ведь ты дерьма кусок даром не дашь. С чего
это ты расщедрился?
Тут Тоша скорчил физиономию обиженную:
- Ну ты, Крот, всегда ко мне придираешься. А я, между прочим, люблю
тебя, Крота...
Дал я ему коленкой по яйцам, чтобы не лез со своей любовью и чтобы
время было молча подумать, чего стоит звенеть, а чего не стоит. И он
минуты две молчал. Обдумывал. Только звуки шипящие издавал. А я в это
время: "Где ты брал героин и зачем давал Рому? Где ты брал героин и зачем
давал Рому?.." - и так - раз пятнадцать. Тогда-то он мне, как на духу, все
и выложил:
- Есть, - говорит, - человек один. Он мне за каждую инъекцию, которую
Роман себе делает, - платит. Я за последние месяцы на этом деле в три раза
больше, чем с концертов, получаю. Он ведь совсем уже выдохся, доход с него
все меньше и меньше. А скоро, чувствую, и совсем не будет.
- Я не понял, за что этот твой "человек" платит-то?
- За инъекцию. За укол.
- Я знаю, что такое инъекция. Я не пойму, ему-то это зачем?
- Какие-то медицинские опыты. И если он не врет, а он врать не
станет, я его не первый год знаю, то на этом деле он может круто
заработать. А тогда обещает и меня в пай взять. Но в чем там суть я,
честное слово, не знаю. Почти.
Я уж не стал цепляться за это его "почти"; потому что надоело уже с
гадом вокаться. Каждое слово - еле вытянешь, и каждое может оказаться
враньем. Надо двигаться дальше.
- У тебя телефон тут есть? - спрашиваю.
- Наверху.
- Сейчас ты этому своему "человеку" и позвонишь. И скажешь, чтобы он
срочно сюда приезжал. Ясно?
- Нет уж, Николай, - заявляет мне Тоша, - так не пойдет; он - мой
деловой партнер, и ни разу он меня не подводил. И я, в свою очередь,
подводить его не буду.
Тогда я коленкой поводил - выразительно так: прицел - в область паха,
и сразу Тоша во всем со мной стал согласным:
- Ну, ладно ты, ладно. Пошли...
Поднялись мы по лесенке пологой, там - что-то вроде веранды, а перед
входом в нее - столик с телефоном. Вот набирает Тоша номер и ждет. Я ему
объяснил, ЧТО говорить надо. Тоша ждет, а я чувствую, что начинаю
отключаться. Но тут, наконец, ответили ему.
- Алло, - говорит он, - Анатолий Алексеевич? Вы бы не смогли сейчас
подъехать ко мне?.. Зачем?.. Это не телефонный разговор, но очень важно...
Да, на дачу... Когда? Хорошо, жду.
Ко мне обернулся:
- Только часа через два он сможет.
- Ну и славно, - говорю я. - Я пока тут, на веранде посижу. Отдохну.
И я, пройдя внутрь, сел на диван. А потом решил, что прилечь - даже
лучше будет. Я понимал, что нельзя... но ничего с собой поделать не мог.
Усталость напрочь отключила волю. Веки были свинцовыми, и под них словно
подсыпали перца.
...Мы с Ленкой сидим перед кроваткой маленькой Насти. Та смешно
морщит носик, и мы смеемся, глядя на нее. Я чувствую, как теплая волна
нежности окатывает меня с ног до головы. Ленка спрашивает, почему я решил
назвать дочь именно так. Я слегка смущаюсь, но не показываю вида и говорю,
что так звали мою любимую воспитательницу в детском саду. Ленка снова
смеется...
Стук в дверь. За окном раздается неприятный звук - то ли вой собаки,
то ли ветер засвистел. Мне становится страшно. Я подхожу к двери и
спрашиваю, кто там. Низкий хрипловатый, неуловимо знакомый голос словно бы
не доносится из-за двери, а рождается прямо в моей голове:
- Открой, Коля, это я - Роман. Я пришел сделать так, как ты хотел.
- Врешь. Ты - не Ром, он умер, - отвечаю я, не открывая.
- Да, я мертв, но я пришел выполнить твое желание.
- Какое желание?! Я ничего у тебя не просил.
- Но ведь ты хотел, чтобы твоя дочь была такой, как Настя.
- Но Настя тоже мертва!
- Вот ты и понял меня. Твоя дочь будет ТАКОЙ ЖЕ...
И вдруг я вижу, как дверь начинает отворяться. Я хочу удержать ее,
пытаюсь протянуть руку. Но что-то мешает, удерживает меня. Я хочу
закричать, но вместо крика из моего горла вырывается только слабый стон.
Но и этого звука мне хватает, чтобы проснуться. И в полутьме веранды
я обнаруживаю, что ни рукой, ни ногой я двинуть не могу не только во сне:
руки мне за спиной вяжет Тоша, а кто-то еще, стоя возле на коленях и
склонившись над моими ногами, скручивает их. Как меня угораздило
отключиться?! Я дернулся что есть силы, тот, что возле ног отшатнулся, а
Тоша и вовсе отскочил метра на два. Но - что толку? Дело свое они уже
сделали.
Хотелось полетать - приходится ползти,
Хотелось доползти. Застрял на полпути...
Тоша включил свет, и я уставился на его напарника. Мама моя родная,
роди меня обратно! Кого я вижу. Так вот, что это за Анатолий Алексеевич:
Севостьянов, тот самый дядя Сева, что нас - "Дребезгов" - на корню гнобил.
Вот значит она - преемственность поколений. Крепнут узы ленинского
комсомола и родной компартии. Последнюю, правда, разогнали, но узы-таки
крепнут.
- В трудное положение вы нас поставили, - сказал дядя Сева
проникновенно, подсаживаясь на стульчик напротив меня. - Мы ведь,
понимаете, убивать вас не хотим. А, похоже, придется. Сложно нам.
- Может быть, я могу вам чем-то помочь? - спросил я чересчур,
наверное, саркастически для человека в моем положении; хотя очко у меня и
играло - не железное.
- Если б ты, Крот, не лез не в свои дела, тебя бы и не трогал никто,
- вмешался Тоша.
- Это то, что вы Романа с Настей убили - не мои дела?
Тоша искренне, по-моему, удивленный искательно глянул на
Севостьянова.
- Да, Антон, так вышло. Он не выдержал тройной дозы. Я не хотел. Но
теперь, понимаешь, обратной дороги нет. Если дело раскрутится, и тебя
потянут. А вот этот, - дядя Сева кивнул на меня, - и девчонка еще -
случайно в курсе оказались. С ней я меры уже принял, теперь придется и его
убрать.
- Анатолий Алексеевич, - с дрожью в голосе говорит Тоша, - я в это
дело ввязываться не буду. Даже если и потянут меня, ничего серьезного за
