ряды прячутся за спинки кресел.
Эта пантомима длится около минуты: "ствол" из стороны в сторону
блуждает по залу, вызывая там и тут истеричные выкрики. Но вот, наконец,
он поднимается и долгой очередью бьет по прожекторам под потолком. Свет
гаснет.
Две или три минуты все в оцепенении. Загорается тусклый огонек. На
сцене уже никого нет. Первое отделение шоу - закончилось. Публика не сразу
приходит в себя. А я выскальзываю из своего убежища и знакомыми переходами
топаю в гримерку.
Ром полуголый валялся в кресле и курил. Глаза его были открыты, но
взгляд - такой, что, казалось, он ничего не видит. Зрачки чисто
механически следили за рыскающим туда-сюда пропеллером настольного
вентилятора.
Я взял стул и, поставив его напортив, сел. Ром повернул коротко
остриженную голову в мою сторону, и в лице его появилась крупица
осмысленности.
- А, - сказал он и снова вперился в вентилятор.
- Ага! - сразу обозлился я и выключил последний. - Это называется
"радостная встреча старого друга, после долгой с оным разлуки".
- Ну привет, - отозвался он, снова обернувшись ко мне, - как дела?
А я не мог оторвать глаз от его руки. Голой исколотой руки. И я решил
взять его на понт:
- У меня-то - ништяк. А вот ты ответь: сколько Тоше платишь? - и
ткнул его пальцем в запястье.
Его реакцией я был несколько обескуражен. Он даже не удивился моему
вопросу. Ответил, будто так и надо:
- Ни копейки. Даром дает. Заботится.
- И давно это началось?
- Месяца четыре.
- Почему же я раньше ничего не замечал?
- Ну, наверное, это не сразу заметно становится.
И тут я понял, отчего он так спокоен. Отчего не застебался, не стал
юлить. Ему просто на все наплевать. И мне стало страшно. Ведь, если
честно, я люблю его. И его, и остальных. В какой-то степени, я им - как
отец. Хотя мы и одного возраста. И я положил руку ему на плечо. И я
спросил:
- Что случилось, Ром?
Он потушил сигарету и, не глядя на меня, после долгой паузы ответил:
- Понимаешь, я чувствую себя мертвецом.
- Не понимаю.
Он вышел из оцепенения, снова глянул на меня и усмехнулся:
- Б.Г. слушать надо. "Рок-н-ролл мертв, а я - еще нет." Он - еще нет.
А я - уже да.
- Ты достал меня своей меланхолией. В чем дело?
- Пойми, Крот Коля, я никогда ничем, кроме музыки не занимался. Я
ничего больше не люблю. Я ничего больше не умею. Все - в лом. И вдруг
понял: то, что я делаю сейчас - шелуха. Балаган.
- Но ведь ты всегда хотел что-то сказать.
- А сказать-то нечего. До сегодняшнего мы доползли постепенно. Но я
не могу просто петь, просто кривляться. А им ничего и не надо. Боб - и тот
в дерьме, никому не нужен. Им никто не нужен.
- А ты - нужен. Посмотри - полный зал!
- Это от того, что я - оборотень. Перевертыш. Я вычислил, ЧТО
покатит, и корчусь, как Буратино. Но мне уже нечего сказать. Я умер... И
еще: мне иногда кажется, что во мне КТО-ТО СИДИТ. Кто-то чужой...
Я перебил его (тогда я не придал особого значения этой его последней
фразе):
- Ром, ей-богу, это пройдет. Сам я уже прокатил через это. И мне было
намного хуже. Ты же знаешь, как я ушел.
- А как ты ушел? Классно ты ушел. Ты умней меня. Ты понял, что музыка
- гиблое дело, вот и притащил меня на свое место. А сам стал крутым.
- Да уж, круче некуда. А ведь я с Кленом и Джимом еще в школе все
начинал. И они смотрели мне в рот. Мы репетировали по подвалам, по
каким-то стремным ДК. А потом я служил в армии, "закосить" не вышло. Но не
поумнел и, вернувшись, снова принялся за старое. И не было никакого
просвета - ты же помнишь те времена. Помнишь дядю Севу? Это ведь,
по-моему, уже при тебе было.
- Да, - кивнул Ром и на лице его появилась чуть ли не мечтательная
улыбка. И мы на минутку замолчали, вспоминая, наверное, одно и то же.
"Дядя Сева" - так мы прозвали инструктора "по идеологии" горкома партии
Севостьянова А.А. Этот степенный солидный папик с умными глазами и потными
руками вызывал нас "на прием" в четверг каждой недели и по-престольному
гыкая (это когда "г" звучит почти как "х"), глаголил: "Ну что, граждане
рокеры, долго ли еще будете порочить советскую молодежь в собственном,
понимаете, лице? Будить подавленные нашим коммунистическим, понимаете,
воспитанием звериные инстинкты? Проводить чуждую идеологию?" И так он это
говорил, что сразу было ясно: переубеждать его не надо. Он и сам прекрасно
все просекает. Но он - выполняет свой долг. "Гражданский". И мы тоже все
понимали. И такое у нас было взаимопонимание, что даже злости не было. Вот
только периодически нас - то одного, то другого - гнали с работы или из
института, или из комсомола, или еще откуда-нибудь. Это когда от дяди Севы
приходила очередная телега. А потом все стало проще: потом нас уже
неоткуда гнать...
Я очнулся от воспоминаний первый:
- Но вдруг времена стали меняться: вылезла "Машина", потом -
"Аквариум", а где-то в 87-м - уже кого только не было. И - все двери
открыты. Рок - в фаворе. На экранах - "Асса". А я - выдохся. Я слишком
привык быть в андеграунде. Вот тогда-то я и нашел тебя и притащил в
команду. И наблюдал, как без меня вы сразу поперли вверх, словно балласт
сбросили. А меня всего ломало: я хотел быть с вами, я хотел играть. Как
мне было больно... Но "эта музыка будет вечной, если я заменю
батарейки..." Я и был - та севшая батарейка.
Ром глядел на меня, не скрывая удивления:
- А ты не врешь?
- Зачем я тебе буду врать?
- А на вид-то ты всегда был - законченный мажор.
- А что мне оставалось делать: не можешь летать, умей хоть ползать.
Чем я с успехом и занимаюсь.
- Но ведь у тебя в газете мазь круто пошла...
- Ты просто не в курсе. Я целый год маялся по редакциям. Ты
понимаешь, мы ведь жили в своем замкнутом мирке. Что я знал? Немного -
общагу, немного - казарму, а, в основном-то, - флэты, тусовки... Кому это
все надо? И везде мне давали "от ворот поворот". Да и самого меня, кроме
музыки, не интересовало ничего. Но я не ныл, как ты, я искал выход. И я
нашел его. Я - с вами, я вновь нужен вам. Меня читают. Я не сдаюсь. Кроме
того, у меня есть Ленка; она не бросила меня в самые трудные времена. А
сейчас у меня есть еще дочь...
Ром уставился на меня:
- Елки! Что же ты молчал?!
- А зачем, по-твоему я уезжал? Она очень плохо переносила последний
месяц. Вот я и увез ее к матери. Потом - роды. Потом - надо было хоть
немного помочь...
- Как назвал?
- Ленка назвала Настасьей.
- "Ленка назвала", - передразнил он. - Ладно уж, не темни, я
прекрасно знаю, что у вас с Настей было до твоей женитьбы. Мне-то на все
это наплевать, а вот ей будет приятно, что ты так назвал дочку.
Тут он взял меня за запястье и глянул на часы:
- Слушай, мы с тобой заболтались, а через минуту я должен быть на
сцене. Я подумаю над тем, что ты мне сказал. Может быть, ты прав, я
действительно раскис. - Он явно оклемался. - После поговорим.
- Нет, я больше не собираюсь разговаривать на эту тему. Все ясно,
по-моему. Ты должен взять себя в руки и вылезти из дерьма, в которое
вляпался. Так что - давай. И передай Насте, что я зайду на днях - на
чашечку кофе.
Ром торопливо напяливал идиотский прикид, в котором работает второе
отделение - сплошные кожа и железо.
- Слушай, - обратился я к нему напоследок, - я еще с Тошей хочу
побеседовать. Ты хоть скажи, какую дрянь он тебе подсовывает?
- Героин, - бросил Ром, торопливо выметаясь из гримерки, - самого
отменного качества.
Я обрабатывал очередной материал - репортаж с этого самого концерта
"Дребезгов" в зале "России", когда в пятнадцать минут первого зазвонил
телефон. Я не удивился: мне могут звонить и в три, и в четыре утра - стиль
жизни. В трубке я услышал незнакомый женский голос:
- Алло, кто это?
- А кто вам нужен? - стандартно ответил я вопросом на вопрос.
- Слава богу, это ты, Коля.
Только теперь я ее узнал. Но что у нее с голосом?
- Что с тобой, Настя?
Секунду в трубке были слышны только потрескивания. И вдруг - плач.
Навзрыд. Я слегка опешил:
- Да что с тобой? Эй, ты что-то вспомнила, или Ром что-то натворил?
Только не нужно плакать. Успокойся.
Но она продолжала, и я начал злиться:
- Да хватит тебе реветь! Ответь, наконец, в чем дело?!
- Он... он умер.
Я вздохнул облегченно. Истеричка. Так я и думал, что она ляпнет
что-нибудь вроде этого. Что она, что Ром: два сапога - пара. Я, правда, их
обоих люблю, но порой они все-таки достают меня. И я стал говорить с ней,
как говорят с капризным ребенком:
- Ну, что ты, Настя. Это - временный упадок. Мы только сегодня
толковали об этом. Это пройдет. Он, как всегда, делает из мухи слона; да и
ты...
- Что ты мелешь, Крот? Он лежит мертвый - в ванной.
Некий невидимка вылил мне за шиворот ковш липкой ледяной жидкости. В
трубке снова послышались частые приглушенные всхлипывания.
- Подожди, Настя, я сейчас буду. А ты постарайся сделать что-нибудь:
проверь пульс, сердце, вызови "скорую"...
- Уже вызвала. Сейчас иду встречать - на улицу. Если ты приедешь
после них, я все равно буду у входа. Я не смогу быть в квартире одна.
- Жди! - крикнул я в трубку и кинулся вниз.
У меня было такое ощущение, будто кто-то показывает мне страшный, до
нелепости, фильм с моим участием. Поехала крыша: я словно видел себя со
стороны. Как я, уже сидя в "Жигулях", бестолково тычу ключом зажигания
вокруг отверстия и шепотом матерюсь от собственной неловкости. Как выезжаю
на темный, с отличным названием - "Лялин", переулок...
Очнулся я, миновав уже больше половины пути. Оказалось, что я
километров под девяносто несусь по темному мокрому Новодмитровскому. Чуть
сбавил скорость: не хватало только еще одного покойника.
Но что произошло? Несчастный случай? Самоубийство? Скорее - первое;
если я правильно понял Костю, то оставил я Романа не в самом паршивом
настроении, какое у него бывало в последнее время.
Я уже подъезжал к месту: вот магазин "Аленка", вот ворота во двор
павловского психоцентра, вот - контора "Машинописные работы на дому"... И
тут, возле самого дома, навстречу мне вывернула машина "скорой помощи".
Улица была совсем пустой, так что вряд ли это было совпадением. На
мгновение поравнявшись, в большом, в полкабины, окне я мельком увидел
водителя и врача. "Вот и развязка", - пронеслось в мозгу, и машины
разминулись.
Настя, как и обещала, ждала меня на улице. Она промокла до нитки, но,
несмотря на мои уговоры, не захотела возвращаться в дом, тем более, что
ждать больше некого: Рома, как я и предвидел уже увезли. Мне ничего
другого не оставалось, как посадить ее в машину рядом с собой. Теперь мы
неторопливо двигались по ночной Москве, и Настя рассказывала мне, как все
произошло:
- Он сильно уставал в последнее время. А тут еще с родителями
поссорился. Они все никак не могут простить, что он не работает на
"нормальной" работе. И еще - что мы с ним не расписаны; "в грехе" живем. И
я тут еще... Полгода назад врач сказал, что мне нужно серьезно лечиться,
иначе - о ребенке даже и мечтать не стоит. И вот я бегала с процедуры на
процедуру, и мы почти не виделись с ним: днем - я в больнице, вечером - он
на концерте. Или вообще - гастроли. А когда мы все-таки встречались, я
стала замечать, что он как будто не в себе. Потом мне Клен позвонил и
сказал, что Ром ширяется. Я не поверила сначала. Но стала приглядываться и
убедилась, что так оно и есть. А завести с ним разговор на эту тему... Все
