- Здесь только что была девчонка, слышь, Гога.
- Ты бредишь. Тебе они чудятся на каждом шагу.
- Вот тут она стояла. А потом - раз! - и исчезла.
"Если мне придется давать установку еще раз, я или сойду с ума, или
умру; и уж точно - потеряю сознание", - подумала Мери, понимая в то же
время, что никуда ей от этого не деться. Она прислонилась спиной к гладкой
обшивке "Нивы" и без сил сползла вниз, усевшись прямо на грязную
утрамбованную землю. Лысый ощутил шевеление за машиной и с неожиданным
проворством прыгнул вперед, одновременно с этим выдергивая из-за пазухи
пушку и выставляя ее перед собой. И увидел... перепуганную бледную
взлохмаченную девушку; точнее - девочку совсем еще ребенка - с
полуоткрытым, словно от боли, ртом, сжимающую руками голову.
Лысый Гога опустил пистолет, ухмыльнулся и причмокнул толстыми
жадными губами:
- Куда ты смотришь, Копченый? Вот же она. И очень даже ничего...
Позабавимся.
Он протянул руку... и, побелев, отшатнулся: девчонка исчезла.
Напрочь.
- Эй! - крикнул он третьему, - Киса, скорее сюда!
Мери была не в силах даже просто попытаться отползти. Знакомый
страшный голос ее детства вместе с огненным пульсом в висках затараторил в
ее ушах на неведомом, но угрожающем языке; еще миг, и она потеряет
сознание.
Сквозь зыбкую дымку она увидела, как рядом с двумя фигурами перед ней
появилась еще одна. Они энергично переговаривались, но Мери не понимала
слов, заглушаемых гулом в ушах, понимала только, что перед ней -
опасность. Она попыталась дать установку и третьему появившемуся, но одна
только мысль об этом расколола ее голову пополам, и окружающее заволокло
розовой пеленой, сквозь которую человеческие фигуры просматривались лишь
контурами. Нет, видимо, лучше не пытаться: три установки подряд - ее
физический предел. Там, за границей этой пелены, притаилась смерть.
Но что-то ведь она должна сделать! Смерть и по эту сторону.
Ей казалось, она не сможет уже и просто шевельнуться, но руки, словно
руки марионетки, руководимые незримыми канатиками, сами заползли в сумку и
нащупали там рукоятку подобранного пистолета.
В тот миг, когда расплывчатая фигура, которую другие звали "Кисой",
склонилась над ней, Мери выдернула пистолет и, держа его обеими руками,
выставила перед собой. Но не слушались пальцы. Она изо всех сил пыталась
преодолеть накатившую слабость, но курок не поддавался.
А склонившийся над ней человек, которого она тщетно пытается убить,
что-то сказал. Что-то очень простое и до нелепости неуместное здесь. Он
сказал... Он сказал...
Слабость победила, и пистолет, так и не выполнив своей задачи, упал
на колени.
Так что же он сказал?
Мери почувствовала, как сильные руки бережно подхватили ее и куда-то
понесли. И отчего-то ею овладела уверенность, что сейчас, наконец, можно
себе позволить потерять сознание.
Так что же он сказал? Слова были такие: "Маша? Ты?! Откуда?.."
И что это означает?
Последним усилием воли она заставила свой взгляд сфокусироваться на
лице несущего ее мужчины. И мысли закружились в хороводе смятения. И
прежде чем провалиться в небытие, она успела прошептать потрясенно и
счастливо:
- Атос?!!
4
И вовсе никакая она не Мери. И вовсе она - не взбалмошный зверек,
способный пролезть в любую щель, если только за это заплатят... Так ее
назвали, такой ее сделали. Но кто назвал? Кто сделал? ЧУЖИЕ. А она
промолчала и попыталась сыграть возможно искуснее выдуманную для нее роль.
Так было проще. Ей не за кого было спрятаться, кроме собственных фантазий.
Но фантазии - легче воздуха, и они исчезают в небесах, стоит отпустить их
лишь на миг. А на самом-то деле она всегда знала, вернее, чувствовала, что
эта роль - не для нее. На самом деле, она - нежная и спокойная, ласковая и
безмятежная, добрая и мечтательная.
В детстве, когда папа с мамой еще жили вместе, больше всего на свете
ей нравилось болеть. Валяться в постели и чувствовать, как тебя любят. И
чтобы мама сварила душистое какао, а папа почитал вслух "Карлсона". И вот,
впервые за тысячу лет, ей снова выдалась такая возможность.
Она часами нежилась в белоснежных простынях, изредка, когда искорки
мигрени жгли ей виски, закрывая глаза и постанывая. А Атос-Леша сидел
перед ней на толстом плюшевом ковре и в десятый, пятнадцатый, двадцатый
раз повторял ей удивительную историю их встречи, историю собственного
превращения в князька питерской мафии, Робина Гуда конца второго
тысячелетия... Только чашку какао неизменно заменял бокал шампанского, да
ласки Леши не ограничивались отеческим поглаживанием послушных волос. На
второй день пребывания ее в этой небольшой, но комфортабельной квартире,
успокаивая очередной ее приступ истерики, он как-то естественно скользнул
к ней под одеяло, и у нее даже мысли не возникло прогнать его, и он легко
взял ее - совсем без борьбы и почти без боли и крови. Так, словно она
давным-давно готовилась к этой минуте, вся была настроена на нее. И
подтверждением этому послужило еще и то, что с первого же раза Маша
получила свою долю наслаждения (а из книг она знала, что у женщин, обычно,
это получается не сразу). И ее головные боли пошли на убыль. И жизнь
наполнилась каким-то новым удивительно ярким содержанием.
Теперь ей уже казалось, что все время, сколько она живет в
Ленинграде, она помнила и любила Лешу. На самом деле это было не совсем
так. Точнее - совсем не так. Она действительно вспоминала иногда это имя -
Леша Кислицин. Но образ, который связывался в ее душе с этим именем, не
был Лешей Кислициным. Скорее, это был идеальный образ некоего бестелесного
существа, начисто лишенного каких бы то ни было пороков, зато с избытком
наделенного всеми без исключения добродетелями. Он был ее отдушиной, ее
соломинкой, той самой фантазией, которая хоть и легче воздуха, а бывает
порой, пусть мимолетным, но необходимым утешением.
В то же время, Леша реальный настолько отдалился от нее, настолько
мало ее интересовал, что она даже ни разу не удосужилась написать ему
письмо или хотя бы позвонить по коду междугородки. А зачем? Все, что ей
было надо, - внутри нее, реальность же, казалось ей, может только
разочаровать.
В ее мечтах он - Атос - насмерть сражался с негодяями (коих повидала
она в Питере великое множество), защищал слабых и обиженных...
Встретившись с ним, она обнаружила, что все ею напридуманное соответствует
действительности! Это было невероятно. Но разве что-то еще может быть
невероятным, если они встретились в этом огромном городе?
Рассказ Атоса звучал захватывающе. О том, что Маша уехала в
Ленинград, он узнал не сразу. Сначала, когда он несколько дней не встречал
ее в школе, он не придал этому большого значения. Он знал, что после
истории с химичкой, она куда-то перевелась, а куда - решил узнать позже.
Потом, переехав на новую квартиру в другой район, перешел в другую школу и
он сам; новые лица, новые стены заставили его на время забыть обо всем.
Специально, чтобы узнать, где же теперь учится Маша, он пришел в их
старую школу месяца примерно через полтора. И тут только он узнал об ее
отъезде. И сразу решил: через несколько месяцев, закончив школу, он поедет
в Ленинград учиться. В ЛГУ, на юридический. (В этом месте его рассказа
Маша встрепенулась: "На юридический?! У меня же там папа работает!"
"Античное право? Павел Иванович?" "Каждый раз, когда я слышал его фамилию,
я вспоминал тебя. Я думал - вы однофамильцы. Я и представить не мог, что
это - твой отец..." "Я часто ходила к нему на работу. Значит, мы все время
были где-то неподалеку друг от друга?.." "Выходит, так. А я искал тебя.
Столько времени...")
В июне, перед отъездом на вступительные экзамены он дважды заходил к
ней домой, чтобы узнать ее питерский адрес, и дважды никого не заставал.
Уехал. А поступив, вновь вернулся домой - до начала занятий. В сентябре,
отправляясь на учебу, опять зашел к ней. Открыл ему толстый, слегка
"датый" дядька и на вопрос, где теперь живет Маша, ответил, что "не знает
и знать не желает, где сейчас эта сучка". ("Отчим, - подумала Маша, - гад.
") Только под Новый год, приехав из Ленинграда на свои первые
университетские каникулы, он застал дома мать Маши, которая дала ему,
наконец, нынешний адрес дочери. Каково же было его разочарование, когда,
вернувшись в Ленинград, он не нашел-таки ее по этому адресу. ("Мы тогда
как раз только переехали, - объяснила Маша, - а маме об этом написать я
еще не успела".) И он окончательно бросил поиски.
С самого начала учебы он чувствовал, что здесь он - чужой. Точнее -
"бедный родственник". Родители и представить себе не могли, что если бы
даже они высылали сыну до копеечки всю свою зарплату, он все равно не смог
бы одеваться, как одевались многие его сокурсники, не мог бы, подобно им,
проводить вечера в ресторанах, не смог бы избежать кошмара общественного
транспорта... Конечно, он прекрасно сложен, очень силен и великолепно
умеет драться... Прекрасно сложенный, очень сильный, великолепно умеющий
драться плебей. Любой талант тут, если он не зачехлен в модную тряпку,
выглядит не таким уж и ярким.
И все-таки именно его бросающееся в глаза атлетическое сложение
помогло ему "выбиться в люди". Как-то в перерыве между лекциями к нему
подкатила мужиковатая приблатненная пятикурсница, по имени Вера, и
прокуренным кокетливым баском поинтересовалась, не желает ли он своими
мышцами заработать стольник за один вечер. (Видно, прослышала об его
успехах в секции атлетов.) Естественно, он согласился. Но что он должен
делать? Сопроводить одного человека от дома до аэропорта, только и всего.
Дело оказалось и правда недолгим и непыльным. Клиент - лет сорока
грузин, по имени Георгий. Напарник Леши - качек-пятикурсник, по прозвищу
Медведь. На занятиях секции Леша всегда замечал, что Медведь не такой, как
все. Занимался он с ожесточением, грубо обрывал любые попытки других ребят
сблизиться с ним, даже просто поболтать. Казалось, он пропитан ненавистью,
как губка водой. Вот и за время операции они перекинулись друг с другом от
силы двумя-тремя словами. Зато Георгий балагурил не прекращая: рассказывал
о своих дочках, о жене, о грузинских девушках, вине и настоящем хлебе и,
конечно, о цветах, которыми он с товарищами торговал.
Задача Леши с Медведем была более чем проста - охранять Георгия и его
объемистый чемодан-дипломат. И они прибыли в аэропорт без приключений.
Когда был объявлен рейс, они втроем зашли в туалет и заперлись там.
- Вай, ребята, смотрите, не шутите, - сказал им там Георгий, - если
со мной что случиться, хорошие люди вас из под земли достанут. И
прихлопнут ладошкой, как нежных мотыльков.
Говоря это, он набрал шифр на замке дипломата, тот раскрылся, и Леша
увидел, что весь он заполнен плотно сложенными заклеенными пачками денег.
Леша никогда не был жадным, но у него перехватило дыхание. Он просто
прикинул, сколько пришлось бы вкалывать его родителям, чтобы скопить такую
сумму, Выходило что-то около полутора тысяч лет. При условии, что из
заработанного они не тратили бы ни копейки, а складывали бы все вот в
такой чемоданчик.
Георгий отсчитал пятнадцать пачек (в дипломате при этом не убавилось
ни на йоту, и подал их Медведю. Тот рассовал их по карманам, и они
отправились в посадочный зал. На прощание Георгий позвал: "Эй, джигиты,
приезжайте в Тбилиси, спросите Георгия Чаривадзе; у кого угодно спросите,
любой меня для вас найдет; будем пить вино, петь песни и любить прекрасных
