может быть, из электричества не только еда, но и питье может получиться?
Алкоголь. Вот тогда тебе благодарное человечество точно памятник поставит.
Вернее, НАМ поставит.
Ну что ему - дураку - объяснишь?
3
Я понимал, что затея моя не выдерживает и самой мягкой критики. Но
выбора не было. Теперь мы голодали втроем - я, Жора и Сан-Саныч.
"Электропитание" не могло, конечно, полностью заметить нормальную пищу.
Происходила только энергетическая поддержка организма, а чувствовал я себя
неважно - болел желудок, часто кружилась голова. Но хоть как-то
чувствовал.
Зонов заметно нервничал. Но к обещанному "принудительному кормлению"
пока не прибегал. Майор Юра вел с нами душеспасительные беседы, сам же при
этом с аппетитом ел, спал, блаженно похрапывая, отдыхал, короче, на всю
катушку и ни на что не жаловался.
Население НИИ ДУРА тем временем разделилось на несколько стабильных
"семеек" (говоря языком "зоны"), со своими укладами и своими тайнами. Я
часто замечал, что когда подхожу к оживленно беседующей кучке "дураков",
разговор их становится каким-то уж очень неопределенным. Или смолкает
вовсе. Хотя я, вообще-то, был в несколько привилегированном положении - я
был мучеником за общую идею - идею освобождения.
Безделье - как сумерки: всех красит в серый цвет. Мне кажется,
большинство "дураков" уже напрочь забыло, что они - интеллигенция. Перед
сном Юра командирским голосом сообщал: "Вот еще день прошел!" И остальные,
поддерживая старый солдатский ритуал, с энтузиазмом хором отвечали: "Ну и
хрен с ним!" А однажды я проснулся, разбуженный приглушенными стонами. В
конце комнаты слышалась какая-то возня. Я встал и, пошатываясь от
слабости, двинулся туда. На полдороге меня остановил Рипкин. Он сидел на
постели. Одетый. Явно "на шухере".
- Слава, - сказал он, - не надо вам туда, - и, как всегда, принялся
яростно протирать очки.
- Что там?.
- Там происходит "темная". Поверьте, все по справедливости. Человек
поступил нечестно по отношению ко всем нам. Вам идти не следует.
Я вернулся и лег. И вдруг понял: я совсем забыл, как жил раньше. В
смысле, всю прошлую жизнь. Точнее, головой-то я все понял, но так, словно
видел кино. А нынешний тоскливый кошмар - это и есть единственная реальная
жизнь.
Еще немного, и я не сумею терпеть дальше. Увеличу по Жориному совету
напряжение. Раз в пятьдесят. Наемся. На всю жизнь. На всю смерть.
Слава богу, ожидаемые изменения произошли на следующее же утро. А
именно. После завтрака, куда вся наша троица, естественно, не ходила, Юра
дал команду на построение. Мы продолжали лежать. Но Юра специально
заглянул в расположение и попросил персонально:
- Хлопцы, ну будьте ж людьми, встаньте. Все-таки из-за вас ведь Зонов
строит. Тем паче, вы-то, наверное, в последний раз постоите.
Заинтригованные, мы великодушно соизволили подчиниться.
Самое жалкое из нас зрелище, как ни странно, представлял не я, а
Жора: он осунулся, обвисшими щеками и грустным взглядом стал походить на
собаку-сенбернара и вроде бы даже немного позеленел. Прошлой ночью он
разбудил меня и спросил так, словно речь шла о чем-то страшно важном:
"Братан, знаешь, как меня в детстве дразнили?" "Ну?" "Жора-обжора..."
Зонов стоял перед строем, откровенно держа руку на кобуре. И
правильно; озлобление в наших рядах достигло наивысшего накала.
- Товарищи ученые, - начал он.
- Граждане, - поправил кто-то.
- Дураки, - добавил другой.
- Что ж, - согласился Зонов, - если угодно. Граждане дураки. Я
попросил вас собраться здесь для того, чтобы сделать важное сообщение.
Надежда ударила в виски слушающим, но Зонов продолжал совсем не о
том, о чем хотелось бы всем:
- Вы знаете, что трое ваших товарищей голодают. Их требование -
немедленное освобождение из-под охраны. В интересах успешного ведения
эксперимента я не могу выполнить это требование. Тем более, это значило бы
провоцировать на подобные действия и остальных. Однако, их жизни в
опасности. Я мог бы применить к ним жесткие меры, вплоть до
принудительного кормления. Но вы знаете, что процедура эта болезненна и
вредна. Есть более гуманный путь. Надеюсь на вашу поддержку. Трое
голодающих будут переведены в госпитальное отделение, где о их жизни и
здоровье квалифицированно позаботятся. Но с тем лишь условием, что ни один
из вас не воспользуется тем же или подобным методом борьбы.
Погудев, народ ответил согласием.
- Собирайтесь, - приказал нам Зонов, распустив строй, - через час за
вами придут.
Мы послушно принялись за сборы. Но в этот час уложилось еще одно
событие, не рассказать о котором нельзя.
Я заторможенно складывал в чемодан свои шмотки, когда меня окликнул
Борис Яковлевич. Чувство у меня к нему сложное. Я сделал вид, что не
слышу. Но он подошел, присел на корточки прямо передо мной и спросил:
- Слава, у вас есть девушка?
"Тебе-то, черт возьми, какое дело?" - подумал я. Но ответил. Ответил
честно - утвердительно.
- А вы любите ее?
Я был окончательно обескуражен, но собрался с духом и снова ответил
честно:
- Очень.
- Тогда пойдемте быстрей, - потащил он меня за руку, - у вас может
получиться.
В лаборатории N_1 двое бородатых ребят в джинсах (я давно их
приметил, приятные ребята, но жутко законспирированные) колдовали над
установкой, которую я во время своего первого визита сюда принял за
модернизированный самогонный аппарат. Перед установкой сидел тоже
бородатый, но еще и рыжий экономист Павленко. Он сосредоточенно смотрел на
нелепый металлический веник, торчащий из прибора ему в лицо, и напряженно
шевелил губами.
- Товарищи, - обратился Рипкин к нескольким мужчинам, сидящим,
прислонясь к стене, поодаль, - позвольте Славе без очереди.
- Почему это? - зашумели ожидающие, - у нас тут ветеранам Бородинской
битвы льгот не установлено. Пусть как все - ждет.
- Слышали же: через час он будет в изоляторе. А вы успеете еще.
- Ладно, фиг с ним, пусть идет, - сказал один. И остальные
промолчали.
Один из бородачей (не знаю, может быть они и совсем разные по своим
генетическим задаткам, но бороды, джинсы и худоба превратили их в
однояйцовых близнецов) приблизился к Павленко и потряс его за плечо. Тот
ошалело взглянул на него, потом на "веник", потом опять на него...
засмеялся, сказал: "Класс" и пошел к двери. Потом резко обернулся и
попросил до истеричности проникновенно: "Еще немножко, а? Я там не
успел..." "Все, все, - сурово ответили ему. - Следующий".
Борис Яковлевич подпихнул меня, я сел на табуретку и стал пялиться на
"веник". "Костя", - протянул мне руку бородач; "Слава", - ответил я.
"Правильно смотришь, сюда", - он стал делать что-то на пульте прибора, а я
неожиданно испытал такую дикую тоску, такую щемящую, сладкую тоску... Я
ужасно давно не видел Эльку. И вдруг я почувствовал, как соскучилась по
мне она. Она сидит в "научке", перед ней учебник по термодинамике, но она
не читает, а мысленно разговаривает со мной: "Славка-Сливка, - думает она,
- куда же ты запропастился, обезьяна ты этакая? Я уже и запах твой забыла,
еще немного, и я забуду, как я люблю тебя..." "А вот ты всегда пахнешь
какой-нибудь косметикой, и только чуть-чуть - собой. Это очень вкусно".
"Господи, мне кажется, ты сейчас где-то совсем рядом". "Я или Господи?"
"Ты, ты". "Пахнет обезьяной?" "Кажется, открою глаза, нет этой проклятой
книги, этой проклятой библиотеки, а есть ты". "И мне кажется, протяну руку
и коснусь тебя". "Но ведь я просто разговариваю с тобой про себя. Я все
время разговариваю с тобой". "И ты всегда рядом". "Но не так, как сейчас.
Мне кажется, я все про тебя знаю - где ты, как ты себя чувствуешь, как ты
меня любишь, как тебе плохо... Ты почему такой худой, одни кости?.." "Все
в порядке, я худею, чтобы зря время не терять". "Не лги, обезьяна. Знаешь,
твоя мама болеет; она вбила себе в голову..."
- Все, парень, - постучал меня по плечу Костя, - уступи место
товарищу.
На ватных ногах я выбрался в коридор. Рипкин поддерживал меня под
локоть и все спрашивал: "Получилось? Получилось?"
- Получилось, - выдавил я. - Это что, телепатия?
- Не у каждого получается. У меня, вот, например, не вышло.
- Это телепатия?
- А кто их знает. Так объясняют: "Любовь, - говорят, - это не
элементарное чувство, как страх или радость. Это когда и страх и радость
на двоих. Люди как бы настроены друг на друга, в унисон. И когда звучит
один, другой резонирует". Влюбленные понимают друг друга с полуслова, с
полувзгляда. Мы так к этому привыкли, что не считаем чем-то
сверхъестественным. А у них вот такая теория. И прибор этот усиливает
резонанс.
- Какая романтическая гипотеза - психополе любви, пронизывающее
пространство... И все-таки я не понял, я разговаривал с ней? То есть, она
слышала мои мысли?.
- Они и сами не знают. Проверить-то нет возможности. Говорят, скорее
всего, нет. Между вами всегда есть слабая связь, и они на одном конце
сигнал усилили. Как если люди говорят по телефону, и вдруг к одному из
аппаратов подключили усилитель. У тебя - орет на всю улицу, а на другом
конце ничего даже и не заметили.
Вот же черт, у меня даже ее фотографии с собой нет.
Под конвоем я, Жора и Сан-Саныч прошли вслед за Зоновым через дворик,
где в мерзлой земле копался один наш "дурак" - селекционер из института
Вавилова, к небольшому двухэтажному каменному домику. Мы уже успели
выяснить, что на первом его этаже находятся склады и живет Зонов, а на
втором - "канцелярия", оружейная комната охраны и госпитальное отделение
на шесть коек. Вслед нам брехали сторожевые псы, и Жора, плутовато
ухмыльнувшись, пропел: "Собака лаяла на дядю-фраера, сама не знаяла, кого
кусаяла..."
Все. Доступа к моей системе электропитания больше нет. Если мы еще
хоть пару дней поголодаем, не миновать нам дистрофии. А можно и вовсе
коньки отбросить. А это в наши планы не входит. Так что, когда Зонов на
новом месте предложил нам обед, мы благосклонно ответили согласием. Но
дали понять, что это - в первый и последний раз, как бы небольшая уступка
в благодарность за заботу и честное ведение игры. Съели мы лишь по
нескольку ложек бульона и по кусочку хлеба. Но животами после этого
маялись до самого отбоя.
А ночью состоялся "военный совет". Решили: ждать смысла нет, вряд ли
что-то изменится к лучшему. Тем более, завтра должны появиться врачи,
которые будут нас лечить, и задача усложнится. Нынешние условия - наиболее
благоприятные.
И вот Сан-Саныч лезет под матрац и достает внесенные сюда
контрабандой флакончики. По нашему плану, преодолеть предстоит минимум три
стены - от нас в оружейку, из нее в коридор и, спустившись на первый этаж,
из коридора в комнату Зонова. Поэтому Сан-Саныч экономен. Он отрывает
клочок от простыни, смачивает его одним раствором и рисует им на стене
небольшой, в половину человеческого роста, прямоугольник. Затем повторяет
операцию с другим раствором.
Сели на две-три минуты, и я затеял разговор:
- Заметили, все здесь чего-то изобретают? Интересно, почему?
- Со скуки, - проворчал Жора. - Если б только изобретали. Ты знаешь,
что прошлой ночью Псих учудил?
"Психом" мы за глаза называли толстого носатого дядьку, сотрудника
института то ли психиатрии, то ли психологии. В нашем засилье технарей он
смотрелся белой вороной.
- Мужики рассказывают, - продолжал Жора, - засиделись вечером за
