подопытные? Нас, выходит, можно вот так просто взять и в клетку запереть?
Все мы тут люди, посвятившие жизнь науке. Но не в том, простите, смысле...
- "Богатая фирма...", - передразнил Жора. - Мне, к примеру,
ускоритель нужен. А он один стоит раз в сто больше всей этой конторы
вшивой.
- О чем вы говорите, мужики? - вмешался я. - Бунтовать надо, шуметь.
- Погодь, - перебил Юра. - У тебя на сколько дней командировка?
- Написано - двенадцать.
- Вот и поживи тут спокойно эти двенадцать дней, а уж там посмотрим,
что к чему.
- Да с какой стати?
- А вот с какой, - он постучал себя по правому бедру.
- Бросьте, это же маскарад.
- А ты проверь, - посоветовал Жора, глядя на меня невинными глазками
молодого кабана. И после паузы добавил: - Институт-то дураков. А кто их,
дураков, знает?
- Дуракам закон не писан, - развил мысль Юра, - на дураков не
обижаются.
- Дураками-то по всему мы выходим, - заметил Борис Яковлевич.
- Вот что, - предложил я, - давайте познакомимся со всеми, попробуем
подумать сообща.
- Это верно, - сел на кровати Жора, - глядишь, вместе чего-нибудь и
сочиним. Кстати, анекдот. Два зека в камере сидят. Скучно. Один другому
говорит: "Давай сказки сочинять; я например, начинаю, а ты продолжаешь".
"Давай". "Ну, слушай: посадил дед репу... Продолжай". "А Репа вышел и деда
удавил".
Посмеялись. Очень к месту анекдот. И ко времени.
Все тридцать с лишним человек сгрудились в одном конце спального
помещения: кто стоял, кто сидел на табуретках и нижних ярусах коек, кто
свешивался с верхних.
- Хлопцы, - начал майор Юра, - так вышло, что меня вы все знаете. А
если кто не знает, меня звать Юра. Есть предложение обсудить ситуацию
сообща. Давайте говорить по одному, не перебивая. И давайте
представляться. Так и познакомимся.
- Можно я? - поднялся одетый в кожаный пиджак и вельветовые штаны
щуплый человечек. Я сразу узнал его по голосу - тот самый писклявый
шутник. - Мы все хотим знать, зачем мы здесь, так?
- Верно, - вылез Жора, - от нас чего-то хотят, нужно понять чего,
сделать, и - "гуляй, Вася".
"Быстро ж нас обломали", - сказал кто-то за моей спиной, и все
загомонили.
- Тихо, тихо, хлопцы, - обуздал нас Юра, - дайте сказать человеку, мы
ж так до завтра ничего не решим. - Он обернулся к писклявому. - Вы
назовитесь, кстати.
- Александр Александрович. Сан-Саныч. Химик. Точнее биохимик.
Заведующий лабораторией. - Он был похож на киноактера Бронислава
Брундукова, только тот всегда алкоголиков играет, Сан-Саныч же вполне
благообразен. - Я считаю так: мы находимся в идиотской ситуации. А значит,
и причина идиотская. Мой директор отправляет меня в командировки чаще
всего не для дела, а исключительно чтоб от меня отдохнуть. Я же его
замучил. Может быть тут все такие же проныры, как я? Если да, то кое-что
тогда вырисовалось бы. Только как это выяснить?.
- Проще пареной репы, - заявил Борис Яковлевич. - Поднимите руки те,
кто считает себя неугодным своему начальству. - Сказав это, он поправил
очки и первым демонстративно вытянул руку. За ним руки подняли практически
все.
- Ну вот, - удовлетворенно кивнул Сан-Саныч, - компания у нас
подобралась прелестная. Значит, так. Сюда сослали "лишних людей" и будут
смотреть, какой это даст экономический эффект. Так сказать,
экспериментальное подтверждение эффективности сокращения штатов.
- Ерунда, - встал рыжий небритый мужчина. И сел.
- Обоснуйте! - задиристо выкрикнул Сан-Саныч. Рыжий снова встал:
- Как подсчитать экономический эффект, если мы все работаем в разных
местах, в разных отраслях, да еще и не производим никакой конкретной
продукции? Да при нашей-то системе. Невозможно. Как специалист заявляю. Я
экономист. Павленко. - И снова сел.
- А по-моему, мы торопимся, - свесился сверху голубоглазый парень лет
двадцати пяти. - Никуда они не денутся. Сегодня-завтра придется им самим
нам все объяснить.
- И что же вы предлагаете? Ждать милости от природы? Долго ждать
придется. Меня, простите, зовут Борис Яковлевич. Рипкин водрузил на нос
очки и, скрестив руки на груди, сердито огляделся.
- Есть версия, - распевно прозвучал голос сверху. Стараясь не сесть
кому-нибудь на шею, вниз сполз полный моложавый брюнет и втиснулся в ряд
сидящих на койке. - Я занимаюсь социологией. Мне кажется, все это, - он
по-балетному плавно обвел рукой спальное помещение, - грубый, но занятный
социологический эксперимент. Именно социологический. Есть такое понятие -
"психология коллектива", один из объектов исследования - так называемые
"замкнутые группы". Они встречаются часто - в армии, на кораблях, в местах
заключения, в экспедициях... Каков механизм возникновения таких феноменов
поведения, как солдатская "дедовщина" или тюремное "паханство"? Каким
образом происходит расслоение на лидеров и аутсайдеров? Чем обусловлен
характер взаимоотношений - общей культурой? Образованием? Степенью
свободы? Условиями быта? Очень интересно понаблюдать, как поведет себя
группа лишенных свободы, если это не балбесы призывного возраста, а зрелые
интеллигентные люди. Я думаю, нам нужно ожидать самых неожиданных
изменений параметров. Например, ухудшится качество питания до полной
несъедобности, какой будет коллективная реакция? Заставят трудиться, как
отреагируем?.. Все это, повторяю, очень занятно.
- Ну, вы же волки, социологи, - сказал Жора и сплюнул в сердцах.
- Как вы, в таком случае, объясните что здесь собраны сплошь
"неугодные начальству?" - агрессивно возопил Сан-Саныч, не желавший
расставаться со своей версией.
- Это-то как раз ясно, - принял огонь на себя майор Юра. - Во-первых,
у нас чуть не каждый чувствует себя "неугодным начальству". А во-вторых,
наши начальники просто спихнули "что поплоше", когда их попросили
"выделить товарища".
- И что же из всего этого следует? - не выдержал я.
- Следует жить, - засмеялся Юра, - шить сарафаны и легкие платья из
ситца...
- Допустим вы и правы; примем, так сказать, за основу вашу версию, -
подчеркнуто официально говорил Борис Яковлевич. - В таком случае, как
специалист, вы, по-видимому, можете и определить, хотя бы приблизительно,
продолжительность этого опыта.
- От двух-трех месяцев до полугода.
Все смолкли, переваривая сообщение. А потом также одновременно
загомонили. При этом Жора подкрался вплотную к социологу и кричал ему
прямо в ухо: "Ну, вы ж волки, ну, волки!..", а тот самый голубоглазый
парень, который только что советовал нам не торопиться, шумел теперь
больше всех: "Да как же, - кричал он, - да что же?! У меня ж жена на
седьмом месяце!.."
- Тихо! - зыкнул Юра. - Ты вот что, мил-человек, разъясни: а как они
про нас все узнавать будут?
- Трудно сказать. Не исключено, что нас подслушивают и записывают для
последующего более подробного анализа.
- А телекамеры?
- Туфта, - вмешался Жора, - контора-то нищая.
- С чего вы взяли? - возразил социолог. - Очень может быть, что весь
этот казарменный антураж - лишь необходимое условие для эксперимента.
Лично я склонен думать, что эта контора, напротив, очень богата. Более
того, я склонен думать, что она пользуется покровительством самых высших
инстанций, иначе вряд ли кто-нибудь решился бы пойти на такие, явно идущие
вразрез с законом, действия.
- Ну, волки, волки, - все не унимался Жора...
- Это невиданное попрание прав человека, - яростно взъерошил редкие
волосы Борис Яковлевич. - И вы слышали: письма - только в открытых
конвертах. Выходит, мы даже не можем никуда сообщить!
Я предложил:
- Давайте, для начала, заявим свой протест руководству этого
дурацкого института.
- Толку-то? - буркнул Жора.
- Ну, не знаю. Вдруг подействует.
- Дело Славик глаголит, - вдруг поддержал меня Юра. - Нужно
попробовать - чтоб бумага, и все подписались. А уж если по-хорошему не
выйдет, тогда уж мы...
- Не надо! - прервал его рыжий экономист. - Нас ведь могут
подслушивать.
- Верно, - задумчиво погладил усы Юра. - А давайте-ка, хлопцы,
микрофоны пошукаем.
Мы разбрелись по помещению, кое-кто закурил, но Юра решительно пресек
это дело и выставил курящих в коридор - "не положено". Мы ползали под
кроватями, тщательно обнюхивая каждую щелочку между половыми рейками,
забирались на спинки второго яруса, осматривая потолок, развинтили
светильники и электрические розетки. Но так и не нашли ничего мало-мальски
предосудительного. И все же, самые важные сообщения (если таковые будут
иметь место) условились передавать друг другу письменно.
Собравшись снова, принялись за составление петиции Зонову. Мы долго и
бесплодно спорили, пока нас не прервал звонок на обед. И в столовой за
каждым столиком продолжались бурные дебаты, в итоге которых выяснилось,
что все эту петицию представляют по-разному. Решили так: пусть каждый
желающий напишет свой вариант и зачтет его, затем голосованием выберем
лучший, коллективно доработаем его, и все подпишемся.
Весь процесс этот занял добрых два послеобеденных часа. Все-таки не
случайно создалось у меня мнение о Рипкине, как о самом въедливом среди
нас мужике; именно его вариант оказался самым лаконичным, самым полным и,
в то же время, не слишком уж оскорбительным (чего не скажешь о большинстве
остальных:
"Мы, группа научных сотрудников, обманом собранные в помещение т.н.
НИИ ДУРА, считаем действия названного учреждения антинаучными,
антигуманными, противозаконными, противоречащими основам Конституции СССР.
Мы выражаем свой протест и официально заявляем: если в течении трех суток
все мы, без исключения, не будем освобождены, при первой же возможности мы
добьемся возбуждения против руководства названного института уголовного
дела, а по окончании следствия - суровейших наказаний в отношении его
сотрудников. Кроме того, по истечении трехдневного срока с момента
передачи данного документа сотрудникам НИИ ДУРА, мы снимаем с себя всякую
ответственность и не гарантируем им сохранность их жизней и здоровья".
Была в последней фразе сдержанная, но явно ощутимая угроза. И это
всем понравилось. Каждый расписался под двумя экземплярами текста. Только
слово "Собранные" в начале его заменили словом "заключенные".
А ночью мне приснилась армия - первые дни службы. "Дедами" там были
Зонов и Борис Яковлевич. Они заставляли меня стирать носки, я отказывался,
а они били меня. И когда я "сломался", стал кричать, что согласен, они не
слушали меня, а все били и били.
Я проснулся с ног до головы липкий от пота. Хоть я и понимал, что это
только сон, тяжесть внутри осталась. И мысль: не нужно никаких телекамер,
достаточно всего лишь одного "стукача".
Я еле заснул снова. И только тогда все стало на свои места.
Приснилась Элька.
Зонов появился в расположении часов в двенадцать дня, и нота протеста
была торжественно ему вручена. Он прочел, аккуратно сложил листок и сунул
его во внутренний карман. На лице его не отразилось и тени какого-либо
чувства.
Всеобщее состояние в течении трех дней можно выразить одним
единственным словом - "томление". Мы окончательно перезнакомились друг с
другом, наметились даже небольшие товарищеские компании. Мы маялись от
безделья и до одури обкуривались в туалете; и, в то же время, ухитрялись
не высыпаться, потому что до двух-трех ночи не умолкали анекдоты,
житейские (в основном - армейские) байки и сопровождающий их хохот.
