дыхание, ждал.
- Я вот думал, - сказал Мирон Иванович наконец. - Все-таки постройка
четырнадцатого века, культурное наследие... не исключено, что под полом
есть мозаика.
- Мироша, ты себе цену не набивай, - сухо ответил заместитель
директора. - Ты и вчера знал, какая ценность. В случае надобности мы тебя
прикроем, в другой район переведем. А в случае ненадобности - берегись!
- Вот и Степанцев берегся.
- Степанцев утонул, как крейсер <Варяг>. В бою. За что ему слава.
- Крейсер <Варяг> в воде утонул.
- Думай до понедельника, - сказал спокойно заместитель директора. - И
учти, мы всегда побеждаем.
Мирон попрощался, повесил трубку, медленно подошел к окну. День был
светлый, ветреный, солнечный. Сквозь листву был виден угол крыши сапожной
мастерской. Заныл зуб. А вчера еще было все так просто...
Кир Булычев
ТИТАНИЧЕСКОЕ ПОРАЖЕНИЕ
Удалов вошел в кабинет к Николаю Белосельскому. Вернее, ворвался,
потому что был вне себя.
- Коля! - воскликнул он с порога. - Я больше не могу.
Предгор Белосельский отложил карандаш, которым делал пометки на
бумагах, пришедших с утренней почтой, ласково улыбнулся и спросил:
- Что случилось, Корнелий?
Когда-то предгор учился с Удаловым в одном классе, и их дружеские
отношения, сохранившиеся в зрелые годы, не мешали взаимному уважению и не
нарушали их принципиальности.
- Я получил сегодня утром восемь новых форм отчетности, четыре
срочные анкеты по шестьсот пунктов в каждой, не считая сорока трех прочих
документов и инструкций.
С этими словами Удалов поставил на стол предгора объемистый портфель,
щелкнул замками, наклонил его, и гора бумаг вывалилась на стол.
- Ну чем я могу тебе помочь, - вздохнул Белосельский, который сразу
все понял. - Я сам завален бумагами - работать некогда.
- Так мы перестраиваемся или не перестраиваемся? - спросил Удалов. -
Неужели ты не понимаешь, Коля, что бюрократы нас скоро погребут под
бумагами? Бумаги нужны им для того, чтобы оправдать свое бессмысленное
существование. А мы терпим.
- Мы боремся, - сказал Белосельский. - Три дня назад мы уговорили
горагропром сократить на шесть процентов квартальную отчетность. После
долгого боя они согласились.
- Ну и что?
- А то, что оставшиеся девяносто четыре процента они увеличили втрое
в объеме.
- Надо разогнать, - сказал Удалов.
- Мы не можем разогнать, - сказал Белосельский. - Все наши
организации подчиняются вышестоящим организациям, а все вышестоящие
организации подчиняются очень высоко стоящим организациям, и так до
министерств...
- Тогда подаю заявление о пенсии, - сказал Удалов. - Я уже три дня не
был на стройплощадке. У меня рука сохнет.
- Так не пойдет, - сказал Белосельский. - Своим капитулянтским шагом
ты лишаешь меня союзников. Мы должны думать, а не плакать.
- Тогда думай! - закричал Удалов. - Тебя же для этого сделали
городским начальником.
- Если бы я знал! - с тоской произнес Белосельский и, подойдя к окну,
вжался горячим лбом в стекло. Ему хотелось плакать.
- Простите, друзья, - раздался голос от двери. Там стоял незаметно
вошедший в кабинет профессор Лев Христофорович Минц, местный гуслярский
гений, и сосед Удалова.
- Заходите, Лев Христофорович, - откликнулся Белосельский. - Беда у
нас общая, хоть от вас и далекая.
- Я все слышал, - сказал Минц. - Но не понимаю, почему такая
безысходность?
- Бюрократия непобедима, - ответил Белосельский.
- Вы неправы, - сказал Минц. - К этой проблеме надо подойти научно,
чего вы не сделали.
- Но как?
- Отыскать причинно-следственные связи, - пояснил профессор. - К
примеру, если я собираюсь морить тараканов, я первым делом выявляю круг их
интересов, повадки, намерения. И после этого бью их по самому больному
месту.
- Так то же тараканы! - сказал Удалов.
- А тараканы, должен вам сказать, Корнелий Иванович, не менее живучи,
чем бюрократы.
- Что же вы предлагаете? - спросил Белосельский.
- Я предлагаю задуматься. В чем сила бюрократа?.. Ну? Ну?
Друзья задумались.
- В связях, - сказал наконец Белосельский.
- В нежелании заниматься делом, - сказал Удалов.
- Все это правильно, но не это главное. Объективная сила бюрократии
заключается в том, что она владеет бумагой. А бумага, в свою очередь,
имеет в нашем обществе магическую силу. Особенно если она снабжена
подписью и печатью. При взгляде на такую бумагу самые смелые люди теряют
присутствие духа, цветы засыхают, заводы останавливаются, поезда
сталкиваются с самолетами, писатели вместо хороших книг пишут нужные
книги, художники изображают на холстах сцены коллективного восторга,
миллионы людей покорно снимаются с насиженных мест и отправляются в
теплушках, куда велит бумага...
- Понял, - перебил профессора Удалов. - Нужно запретить учить будущих
бюрократов читать и писать. Оставим их неграмотными!
- Они уже грамотные, - сказал Белосельский.
А Минц добавил:
- К тому же бюрократами не рождаются. Ими становятся. И опять же по
велению бумаги. Потому я предлагаю лишить нашу бюрократию бумаги!
- Как так лишить? - удивился Белосельский.
- Физически. Не давать им больше бумаги. А не будет бумаги, им не на
чем будет писать инструкции и запреты, а вам не на чем будет составлять
для них отчетность.
- Но как?
- Вы не можете закрыть все учреждения, вы не можете выгнать
бюрократов на улицу. Но в вашей власти отказать им в бумаге. Вся власть
Советам!
Слова мудрого Льва Христофоровича запали Белосельскому в душу. Не
сразу, а собрав вокруг себя сторонников, обдумав процедуру, он издал указ,
радостно встреченный всем населением:
<Отныне и навсегда ни одно учреждение города Великий Гусляр не имеет
права держать в своих стенах никакой бумаги, кроме туалетной и
предназначенной для написания заявления об уходе (по листку на каждого
чиновника)>.
Мы не будем описывать здесь, как сложно было перекрыть доступ бумаге
в учреждения и конторы, как хитрили и изворачивались руководители этих
контор, как пришлось ставить добровольцев на городских заставах, чтобы
пресечь контрабанду бумаги из области и даже из Москвы. Но если народ
решил, то народ справится!
Бумажный поток был перекрыт. Город вздохнул свободно. Бравые патрули
перехватывали врывающийся в город поток бумаг и тут же сдавали в
макулатуру. Уже через две недели на эту макулатуру каждый житель города
получил по книге Дюма и собранию сочинений писателя Пикуля.
С каким наслаждением шел утром на работу Корнелий Удалов, а также все
его сограждане! Они были уверены, что никто не будет отвлекать их от
созидательного труда. И производительность этого труда резко возросла.
Учреждения затаились. В их недрах шли бесконечные совещания, но так
как протоколы приходилось вести на туалетной бумаге, они оказывались
недолговечными и наутро приходилось совещание повторять, так как
совещание, не оформленное протоколом, считается недействительным.
Удалов с Белосельским со дня на день ждали светлого момента, когда
откроются двери Горснаба, Горстата, Горотчета, Горпромпроса, Горплана и
других контор, и оттуда выйдут сотрудники и сотрудницы, чтобы сдаться на
милость победителей и перейти к станкам, больничным койкам, классным
доскам и прочим местам, где так не хватает людей. Но двери не открывались.
Прошла неделя. И вдруг Удалов, проходя по Пушкинской, увидел скромное
объявление. Оно звучало так: <Горотчету на постоянную работу требуются
каменщики, ткачи, вышивальщики, граверы и чеканщики. Оплата по ставкам
ведущих экономистов, тринадцатая зарплата гарантирована>.
Сердце тревожно забилось. И еще тревожней стало Удалову, когда он на
следующей улице увидел такое же объявление, вывешенное Горпромпланом.
Худшие подозрения Удалова подтвердились в тот же день. Примерно за
час до обеда к нему в контору вошли три дюжих молодца. Они волокли большую
гранитную плиту. На плите были тщательно выбиты буквы:
ИНСТРУКЦИЯ
по учету использованной арматуры в пересчете
на погонные метры и кубические сантиметры.
Для служебного пользования.
Срочно.
Ответ предоставить в течение 24 часов
под личную ответственность.
Молодцы поставили плиту к стене. Солнце, заглянувшее в комнату,
осветило своими теплыми лучами глубоко выбитые строчки.
- Распишитесь в получении, - сказал один из молодцов, протягивая
Удалову медный лист и молоток с долотом. - Вот тут выбейте свою фамилию.
До обеда Удалов выбивал по меди свою фамилию. А из соседних фабрик,
контор, магазинов и учебных заведений ответно постукивали молотки -
руководители и директора расписывались в получении инструкций.
Вместо обеда Удалов кинулся к Белосельскому.
Тот был в трауре. Стены его кабинета были заставлены разного размера
каменными плитами, медными и железными листами, на столе лежали грудой
шелковые и хлопчатобумажные свитки с вышитыми на них запросами, жалобами,
анкетами и рекомендациями.
Посреди кабинета стоял профессор Минц и сдержанно улыбался.
- Ну что вы улыбаетесь! - завопил Удалов с порога. - Они нас
победили! Лучше я буду расписываться на бумаге, чем как египетский раб
выбивать свою фамилию на твердых предметах.
- Не падайте духом, Корнелий, - произнес Лев Христофорович. - И вы не
падайте, товарищ Белосельский. Враг пошел на последние, крайние меры.
Значит, он слабеет.
- Да вы посмотрите в окно, - сказал Николай. - Отсюда видно - они
беспрерывно куют и вышивают! Они все при деле! Они расширяют штаты.
- А мы хитрее, - сказал Минц. - На прошлом заседании вы отказали в
создании кооператива гранильщиков, кооператива вышивальщиц, артели
чеканщиков?
- Мы не отказали. Мы перенесли вопрос на будущее, потому что не были
подготовлены нужные бумаги.
- Вот именно! Бумаги! А теперь у нас нет бумаг!
- А как же...
- И ты туда же, Коля? - строго спросил Удалов.
Лицо Белосельского озарила лукавая усмешка.
- Верочка! - позвал он секретаршу. - Вы можете вызвать ко мне
председателей всех кооперативов? Сейчас. Спасибо.
Через час, без единой бумаги, оперативно и решительно в городе были
организованы кооперативы чеканщиков, гранильщиков, каменщиков, вышивальщиц
и прочие добровольные организации, готовые внести свой вклад в развитие
экономики и заработать при этом больше, чем могли заплатить городские
учреждения, даже с учетом тринадцатой зарплаты.
Бюрократия лишилась рабочих рук.
Прошло еще пять дней. Жизнь в городе текла спокойно. Новых инструкций
не появлялось.
Утром во вторник Удалов сказал жене Ксении:
- Ксюша, наша титаническая борьба с бюрократией кончилась в нашу
пользу. Бюрократия потерпела поражение!
И тут из другой комнаты вышел сын Удалова, подросток Максимка.
- Папа, - сказал он, - мы в поход не пойдем.
- Почему же? - удивился Корнелий. - Ты же так готовился.
- Вчера приходил к нам один дядя из Горпромплана и всем нам предложил
заработать.
- Вам? На каникулах?
- Папа, - сказал Максимка, - ты совершенно не следишь за дискуссиями
о просвещении. Пора наконец приблизить школу к жизни. Наше образование
находится в критическом положении. Я не хочу быть недорослем! Мой
