- Организация попалась в Слободке. Коммунисты и жиды.
Полковник допрашивает.
Я промолчал. Когда он ушел, я голову обмотал башлыком, и
стало глуше слышно. С четверть часа я так провел, и вывел меня
из забытья, в котором неотступно всплывало перед закрытыми
глазами рябое лицо, под золотыми галунами, голос моего
конвоира:
- Пан полковник вас требует.
Я поднялся, под изуенным взором конвоира размотал башлык и
пошел вслед за кавалеристом. Мы спустились по лестнице в нижний
этаж, и я вошел в белую комнату. Тут я увидал полковннка
Лещенко в свете фонаря.
Он был обнажен до пояса и ежился на табурете, прижимая к
грудн окровавленную марлю. Возле него стоял растерянный хлопец
и топтался, похлопывая шпорами.
- Сволочь, - процедил полковник, потом обратился ко мне: -
Ну, пан ликарь, перевязывайте меня. Хлопец, выйди, - приказал
он хлопцу, и тот, громыхая, протискался в дверь. В доме было
тихо. И в этот момент рама в окне дрогнула. Полковник
покосился на черное окно, я тоже. "Орудня", - подумал я,
вздохнул судорожно, спросил:
- От чего это?
- Перочинным ножом, - ответил полковник хмуро.
- Кто?
- Не ваше дело, - отозвался он с холодным, злобным
презрением и добавил: - Ой, пан ликарь, не хорошо вам будет.
Меня вдруг осенило: "Кто кто-то не выдержал его истязаний,
бросился на него и ранил. Только так и может быть..."
- Снимите марлю, - сказал я, наклоняясь к его груди,
поросшей черным волосом. Но он не успел отнять кровавый
комочек, как за дверью послышался топот, возня, грубый голос
закричал:
- Стой, стой, черт, куда...
Дверь распахнулась, и ворвалась растрепанная женщина. Лицо
ее было сухо и, как мне показалось, даже весело. Лишь после,
много времени спустя, я сообразил, что крайнее исступление
может выражаться в очень странных формах. Серая рука хотела
поймать женщину за платок, но сорвалась.
- Уйди, хлопец, уйди, - прнказал полковник, и рука
исчезла.
Женщина остановила взор на обнаженном полковнике н сказала
сухим бесслезным голосом:
- Зачто мужа расстреляли?
- За що треба, за то и расстреляли, - отозвался полковник
и страдальчески сморщился. Комочек все больше алел под его
пальцами.
Она усмехнулась так, что я стал не отрываясь глядеть ей в
глаза. Не видел таких глаз. И вот она повернулась ко мне и
сказала:
- А вы доктор!..
Ткнула пальцем в рукав, в красный крест и покачала
головой.
- Ай, ай, - продолжала она, и глаза ее пылали, - ай, ай.
Какой вы подлец... вы в университете обучались и с этой
рванью... На их стороне и перевязочки делаете?! Он человека по
лицу лупит и лупит. Пока с ума не свел... А вы ему перевязочку
делаете?..
Все у меня помутилось перед глазами, даже до тошноты, и я
почувствовал, что сейчас вот и начались самые страшные и
удивительные события в моей злосчастной докторской жизни.
- Вы мне говорите? - спросил я и почувствовал, что дрожу.
- Мне?.. Да вы знаете...
Но она не пожелала слушать, повернулась к полковнику и
плюнула ему в лицо. Тот вскочил, крикнул: - Хлопцы!
Когда ворвались, он сказал гневно.
- Дайте ей двадцать пять шомполов.
Она ничего не сказала, и ее выволокли под руки, а
полковник закрыл дверь и забросил крючок, потом опустился на
табурет и отбросил ком марли. Из небольшого пореза сочилась
кровь. Полковник вытер плевок, повисший на правом усе.
- Женщину? - спросил я совершенно чужнм голосом.
Гнев загорелся в его глазах.
- Эге-ге... - сказал он и глянул зловеще на меня. Теперь я
вижу, якую птицу мне дали вместо ликаря...
...............................................................
Одну из пуль я, по-виднмому, вогнал ему в рот, потому что
помню, что он качался на табурете и кровь у него бежала изо
рта, потом сразу выросли потеки на груди и животе, потом его
глаза угасли и стали молочными из черных, затем он рухнул на
пол. Стреляя, я, помнится, боялся ошибиться в счете и выпустнть
седьмую, последнюю. "Вот и моя смерть", - думал я, и очень
приятно пахло дымным газом от браунинга. Дверь лишь только
затрещала, я выбросился в окно, выбив стекла ногами. И
выскочил, судьба меня побаловала, в глухой двор, пробежал мнмо
штабелей дров в черную улицу. Меня бы обязательно схватили, но
я случайно налетел на провал между двумя вплотную подходившими
друг к другу стенами и там, в выбоине, как в пещере, на битом
кирпиче просидел несколько часов. Конные проскакали мимо меня,
я это слышал. Улочка вела к Днепру, и они долго рыскали по
реке, искали меня. В трещину я видел одну звезду, почему-то
думаю, что это был Марс. Мне показалось, что ее разорвало. Это
первый снаряд лопнул, закрыл звезду. И потом всю ночь грохотало
по Слободке и било, а я сидел в кирпичной норе и молчал и думал
об ученой степени и о том, умерла ли эта женщнна под шомполами.
А когда стихло, чуть-чуть светало и я вышел из выбоины, не
вытерпев пытки, - я отморозил ноги. Слободка умерла, все
молчало, звезды побледнели. И когда я пришел к мосту, не было
как будто никогда ни полковника Лещенко, ни конного полка...
Только навоз на истоптанной дороге...
И я один прошел весь путь к Киеву и вошел в него, когда
совсем рассвело. Меня встретил странный патруль, В каких-то
шапках с наушниками.
Меня остановили, спросили документы.
Я сказал:
- Я лекарь Яшвин. Бегу от петлюровцев. Где они?
Мне сказали:
- Ночью ушли. В Киеве ревком.
И вижу, один из патрульных всматривается мне в глаза,
потом как-то жалостливо махнул рукой и говорит:
- Идите, доктор, домой.
И я пошел.
???
После молчания я спросил у Яшвина:
- Он умер? Убили вы его или только ранили?
Яшвин ответил, улыбаясь своей странненькой улыбкой:
- О, будьте покойны. Я убил. Поверьте моему хирургическому опыту.
? Несомненно, 1917 год. Д-р Бомгард.
----------------------------------------------------------------------------
Last-modified: Tue, 13-Aug-96 05:53:00 GMT
Михаил Булгаков
ЗАПИСКИ ЮНОГО ВРАЧА
Версия 1.0 от 29 декабря 1996 г.
Сверка произведена по Собранию сочинений в пяти томах
(Москва, Художественная литература, 1991г.).
ЗВЕЗДНАЯ СЫПЬ
Это он! Чутье мне подсказало. На знание мое рассчитывать не приходилось.
Знания у меня, врача, шесть месяцев тому назад окончившего университет,
конечно, не было.
Я побоялся тронуть человека за обнаженное и теплое плечо (хотя бояться
было нечего) и на словах велел ему:
- Дядя, а ну-ка, подвиньтесь ближе к свету!
Человек повернулся так, как я этого хотел, и свет керосиновой
лампы-молнии залил его желтоватую кожу. Сквозь эту желтизну на выпуклой
груди и на боках проступала мраморная сыпь. Как в небе звезды, подумал я и
с холодком под сердцем склонился к груди, потом отвел глаза от нее, поднял
их на лицо. Передо мной было лицо сорокалетнее, в свалявшейся бородке
грязно-пепельного цвета, с бойкими глазками, прикрытыми напухшими веками. В
глазках этих я, к великому моему удивлению, прочитал важность и сознание
собственного достоинства.
Человек помаргивал и оглядывался равнодушно и скучающе и поправлял поясок
на штанах.
Это он - сифилис, - вторично мысленно и строго сказал я. В первый раз в
моей врачебной жизни я натолкнулся на него, я - врач, прямо с
университетской скамеечки брошенный в деревенскую даль в начале революции.
На сифилис этот я натолкнулся случайно. Этот человек приехал ко мне и
жаловался на то, что ему заложило глотку. Совершенно безотчетно и не думая
о сифилисе, я велел ему раздеться, и вот тогда увидел эту звездную сыпь.
Я сопоставил хрипоту, зловещую красноту в глотке, странные, белые пятна в
ней, мраморную грудь, и догадался. Прежде всего, я малодушно вытер руки
сулемовым шариком, причем беспокойная мысль - Кажется, он кашлянул мне на
руки, - отравила мне минуту. Затем беспомощно и брезгливо повертел в руках
стеклянный шпатель, при помощи которого исследовал горло моего пациента.
Куда бы его деть?
Решил положить на окно, на комок ваты.
- Вот что, - сказал я, - видите ли... Гм... По-видимому... Впрочем, даже
наверно... У вас, видите ли, нехорошая болезнь -- сифилис...
Сказал это и смутился. Мне показалось, что человек этот очень сильно
испугается, разнервничается...
Он нисколько не разнервничался и не испугался. Как-то сбоку он покосился
на меня, вроде того, как смотрит круглым глазом курица, услышав призывающий
ее голос. В этом круглом глазе я очень изумленно отметил недоверие.
- Сифилис у вас, - повторил я мягко.
- Это что же? - спросил человек с мраморной сыпью.
Тут остро мелькнул у меня перед глазами край снежно-белой палаты,
университетской палаты, амфитеатр с громоздящимися студенческими головами и
седая борода профессора-венеролога... Но быстро я очнулся и вспомнил, что я
в полутора тысячах верст от амфитеатра и в сорока верстах от железной
дороги, в свете лампы-молнии... За белой дверью глухо шумели многочисленные
пациенты, ожидающие очереди. За окном неуклонно смеркалось и летел первый
зимний снег.
Я заставил пациента раздеться еще больше и нашел заживающую уже первичную
язву. Последние сомнения оставили меня, и чувство гордости, неизменно
являющееся каждый раз, когда я верно ставил диагноз, пришло ко мне.
- Застегивайтесь, - заговорил я, - у вас сифилис! Болезнь весьма серьезная,
захватывающая весь организм. Вам долго придется лечиться! ..
Тут я запнулся, потому что, - клянусь!.. - прочел в этом, похожем на
куриный, взоре, удивление, смешанное явно с иронией.
- Глотка вот захрипла, - молвил пациент.
- Ну да, вот от этого и захрипла. От этого и сыпь на груди. Посмотрите на
свою грудь...
Человек скосил глаза и глянул. Иронический огонек не погасал в глазах.
- Мне бы вот глотку полечить, - вымолвил он.
Что это он все свое? - уже с некоторым нетерпением подумал я, - я про
сифилис, а он про глотку!
- Слушайте, дядя, - продолжал я вслух, - глотка дело второстепенное.
Глотке мы тоже поможем, но самое главное, нужно вашу общую болезнь лечить.
И долго вам придется лечиться - два года.
Тут пациент вытаращил на меня глаза. И в них я прочел свой приговор: Да
ты, доктор, рехнулся!
- Что ж так долго? - спросил пациент - Как это так два года?! Мне бы
какого-нибудь полоскания для глотки...
Внутри у меня все загорелось. И я стал говорить. Я уже не боялся испугать
его. О, нет! Напротив, я намекнул, что и нос может провалиться. Я рассказал
о том, что ждет моего пациента впереди, в случае, если он не будет лечиться
как следует. Я коснулся вопроса о заразительности сифилиса и долго говорил
о тарелках, ложках и чашках, об отдельном полотенце...
- Вы женаты? - спросил я.
- Женат, - изумленно отозвался пациент.
- Жену немедленно пришлите ко мне! - взволновано и страстно говорил я. -
Ведь, она тоже, наверное, больна?
- Жану?! - спросил пациент и с великим удивлением всмотрелся в меня.
Так мы и продолжали разговор. Он, помаргивая, смотрел в мои зрачки, а я в
его. Вернее, это был не разговор, а мой монолог. Блестящий монолог, за
который любой из профессоров поставил бы пятерку пятикурснику. Я обнаружил
у себя громаднейшие познания в области сифилидологии и недюжинную сметку.
Она заполнила темные дырки в тех местах, где не хватало строк немецких и
русских учебников. Я рассказал о том, что бывает с костями нелеченного
сифилитика, а попутно очертил и прогрессивный паралич. Потомство! А как
жену спасти?! Или, если она заражена, а заражена она наверное, то как ее
лечить? Наконец, поток мой иссяк, и застенчивым движением я вынул из
