тысячи лет: прививали одно к другому, сплавляли его видения с твоими
размерами. Это золотая жила, Флакк, полная занятость, и никакое зеркало не
может отразить чтения, продолжавшегося всю жизнь.
В любом случае это должно пролить свет по крайней мере на половину
рассматриваемого тела и его усилий ускользнуть от меня. Возможно, не будь моя
латынь так паршива, этот сон вообще никогда бы не привиделся. Вероятно, в
определенном возрасте мы имеем основания быть благодарными за наше невежество.
Ибо размеры -- всегда размеры, Флакк, а анатомия -- всегда анатомия. Мы можем
претендовать на обладание всем телом, даже если его верхняя часть погружена
куда-то между матрасом и радиатором: покуда эта часть принадлежит Вергилию или
Проперцию. Она еще загорелая, она еще терракотовая, потому что она еще
гекзаметр и пентаметр. Можно даже заключить, что это не сон, поскольку мозг не
может видеть во сне сам себя: весьма вероятно, что это реальность, потому что
это тавтология.
Только из того, что существует слово "сон", не следует, что реальность имеет
альтернативу. Сон, Флакк, в лучшем случае -- моментальная метаморфоза: гораздо
менее стойкая, чем метаморфоза рифмы. Вот почему я здесь не рифмовал -- а не
из-за твоей неспособности оценить это достижение. Подземный мир, я полагаю, --
царство всеязычное. И если я вообще прибегнул к письму, это потому, что
толкование сна, в особенности эротического, есть, строго говоря, чтение. В
качестве такового оно глубоко антиметаморфично, ибо это расплетание ткани:
нить за нитью, ряд за рядом. И его повторяющаяся природа в конечном счете
выдает его: она требует знака равенства между чтением и самим эротическим
предприятием. Которое эротично, потому что повторяемо. Переворачивание страниц
-- вот что это, и вот что ты делаешь или должен был бы делать сейчас, Флакк.
Это единственный способ вызвать тебя, не так ли? Потому что повторение, видишь
ли, -- первостепенная черта реальности.
Когда-нибудь, когда я окажусь в твоих подземных краях, моя газообразная
сущность спросит твою газообразную сущность, прочел ли ты это письмо. И если
твоя газообразная сущность ответит "нет", моя не обидится. Напротив, она
порадуется этому доказательству продолжения реальности в царство теней. Прежде
всего, ты никогда меня не читал. В этом ты будешь подобен многим здешним, не
читавшим ни одного из нас. Мягко говоря, это одна из составляющих реальности.
Но случись так, что твоя газообразная сущность ответит "да", моя газообразная
сущность также не особенно обеспокоится, что я обидел тебя своим письмом,
особенно его непристойностями. Будучи латинским автором, ты первый бы оценил
подход, вдохновленный языком, где "поэзия" женского рода. А что касается
"тела", чего еще можно ожидать от мужчины вообще, и к тому же гиперборейца,
тем более в холодную февральскую ночь. Мне не пришлось бы даже напоминать
тебе, что это был всего лишь сон. По крайней мене, после смерти сон -- это
самое реальное.
Так что мы можем замечательно поладить. Что до языка, царство это, как я
сказал, по всей вероятности, все- или сверхъязычно. К тому же, только что
вернувшись из пребывания в Одене, по Пифагору, ты, возможно, еще не совсем
растерял английский. По этому, вероятно, я тебя и узнаю. Хотя, конечно, он
гораздо более великий поэт, чем ты. Но потому ты и стремился принять его
облик, когда последний раз был тут, в реальности.
На худой конец, мы можем общаться с помощью размеров. Я легко могу выстукивать
первую асклепиадову строфу при всех ее дактилях. Вторую тоже, не говоря уже о
сапфической строфе. Это может получиться; знаешь, как у обитателей одного
заведения. В конце концов, размеры есть размеры, даже в подземном мире,
поскольку они единицы времени. По этой причине они, возможно, лучше известны
сейчас в Элизиуме, чем в дурацком мире над ним. Вот почему использование их
больше похоже на общение с такими, как ты, чем с реальностью.
И естественно, я бы хотел, чтобы ты познакомил меня с Назоном. Ибо я не узнаю
его в лицо, поскольку он никогда не принимал форму кого-либо другого. Полагаю,
что помешали этому именно его элегические дистихи и гекзаметры. В последние
две тысячи лет к ним прибегали все реже и реже. Снова Оден? Но даже он
передавал гекзаметр как два трехстопника. Так что я не претендовал бы на
болтовню с Назоном. Единственное, о чем я попросил бы -- это взглянуть на
него. Даже среди душ он должен быть раритетом.
Я не стану утруждать тебя из-за остальной компании. Даже ради Вергилия: он уже
возвращался к реальности, я бы сказал, во многих обличиях. Ни ради Тибулла,
Галла, Вария и других: ваш золотой век был довольно многолюдным, но Элизиум --
не место для встреч по интересам, и я прибуду туда не туристом. Что касается
Проперция, думаю, я отыщу его сам. Полагаю, обнаружить его будет сравнительно
легко: он должен чувствовать себя уютно среди манов, в чье существование он
так верил при жизни.
Нет, вас двоих мне будет достаточно. Пристрастие, сохраняемое в подземном
мире, равносильно продлению реальности в царство теней. Хочется надеяться, что
я буду способен на это, по крайней мере поначалу. Ах, Флакк! Реальность,
подобно Pax Romana, стремится расширяться. И потому она видит сны; и потому
она остается верна себе, когда умирает.
1995
* Перевод с английского Елены Касаткиной
