узнает по лицу слезу.
И,глаза закатывая к потолку,
я не слово,а номер забыл,говорю полку,
но кайсацкое имя язык во рту
шевелит в ночи,как ярлык в Орду.
* * *
В городке,из которого смерть расползалась по школьной карте,
мостовая блестит,как чешуя на карпе,
на столетнем каштане оплывают тугие свечи,
и чугунный лес скучает по пылкой речи.
Сквозь оконную марлю,выцветшую от стирки,
проступают ранки гвоздики и стрелки кирхи;
вдалеке дребезжит трамвай,как во время оно,
но никто не сходит больше у стадиона.
Настоящий конец войны - это на тонкой спинке
венского стула платье одной блондинки,
да крылатый полет серебристой жужжащей пули,
уносящей жизни на Юг в июле.
Мюнхен
* * *
Около океана,при свете свечи;вокруг
поле,заросшее клевером,щавелем и люцерной.
Ввечеру у тела,точно у Шивы,рук
дотянуться желающих до бесценной.
Упадая в траву,сова настигает мышь,
беспричинно поскрипывают стропила.
В деревянном городе крепче спишь,
потому что снится уже только то,что было.
Пахнет свежей рыбой,к стене прилип
профиль стула,тонкая марля вяло
шевелится в окне;и луна поправляет лучом прилив,
как сползающее одеяло.
* * *
Время подсчета цыплят ястребом;скирд в тумане,
мелочи,обжигающей пальцы,звеня в кармане;
северных рек,чья волна,замерзая в устье,
вспоминает истоки,южное захолустье
и на миг согревается.Время коротких суток,
снимаемого плаща,разбухших ботинок,судорог
в желудке от желтой вареной брюквы;
сильного ветра,треплющего хоругви
местолюбивого воинства.Пора,когда дело терпит,
дни на одно лицо,как Ивановы братья,
и кору задирает жадный,бесстыдный трепет
пальцев.Чем больше платьев,тем меньше платья.
Квинтет
I
Веко подергивается.Изо рта
вырывается тишина.Европейские города
настигают друг друга на станциях.Запах мыла
выдает обитателю джунглей приближающегося врага.
Там,где ступила твоя нога,
возникают белые пятна на карте мира.
В горле першит.Путешественник просит пить.
Дети,которых надо бить,
оглашают воздух пронзительным криком.Веко
подергивается.Что до колонн,из-за
них всегда появляется кто-нибудь.Даже прикрыв глаза,
даже во сне вы видите человека.
И накапливается как плевок в груди:
"Дай мне чернил и бумаги,а сам уйди
прочь !" И век подергивается.Невнятные причитанья
за стеной (будто молятся)увеличивают тоску.
Чудовищность творящегося в мозгу
придает незнакомой комнате знакомые очертанья.
II
Иногда в пустыне ты слышишь голос.Ты
вытаскиваешь фотоаппарат запечатлеть черты.
Но - темнеет.Присядь,перекинься шуткой
с говорящей по южному,нараспев,
обезьянкой,что спрыгнула с пальмы,и,не успев
стать человеком,сделалась проституткой.
Лучше плыть пароходом,качающимся на волне,
учавствуя в географии,в голубизне,а не
только в истории - этой коросте суши.
Лучше Гренландию пересекать,скрипя
лыжами,оставляя после себя
айсберги и тюленьи туши.
Алфавит не даст позабыть тебе
цель твоего путешествия - точку "Б".
Там вороне не сделаться вороном,как ни каркай;
слышен лай дворняг,рожь заглушил сорняк,
там,как над шкуркой зверька скорняк,
офицеры Генштаба орудуют над порыжевшей картой.
III
Тридцать семь лет я смотрю в огонь.
Веко подергивается.Ладонь
покрывается потом.Полицейский,взяв документы,
выходит в другую комнату.Воздвигнутый впопыхах,
обелиск кончается нехотя в облаках,
как удар по Эвклиду,как след кометы.
Ночь;дожив до седин,ужинаешь один,
сам себе быдло,сам себе господин.
Вобла лежит поперек крупно набранного сообщенья
об извержении вулкана черт знает где,
иными словами в чужой среде,
упираясь хвостом в "Последние Запрещенья".
Я понимаю только жужжание мух
на восточных базарах !На тротуаре в двух
шагах от гостиницы,рыбой попавшей в сети,
путешественник ловит воздух раскрытым ртом;
сильная боль,на этом убив,на том
продолжается свете.
IV
"Где это ?"-спрашивает,приглаживая вихор,
племянник.И,пальцем блуждая по складкам гор,
"Здесь"-говорит племянница.Поскрипывают качели
в старом саду.На столе букет
фиалок.Солнце слепит паркет.
Из гостиной доносятся пассажи виолончели.
Ночью над плоскогорьем висит луна.
От валуна отделяется тень слона.
В серебре ручья нет никакой корысти.
В одинокой комнате простыню
комкает белое ( смуглое ) просто ню -
живопись неизвестной кисти.
Весной в грязи копошится труженик-муравей,
появляется грач,твари иных кровей;
листва прикрывает ствол в месте его изгиба.
Осенью ястреб дает круги
над селеньем,считая цыплят.И на плечах слуги
болтается белый пиджак сагиба...
V
Было ли сказано слово ? И если да,-
на каком языке ? Был ли мальчик ? И сколько льда
нужно бросить в стакан,чтоб остановить Титаник
мысли ? Помнит ли целое рой частиц ?
Что способен подумать при виде птиц
в аквариуме ботаник ?
Теперь представим себе абсолютную пустоту.
Место без времени.Собственно воздух.В ту,
и в другую,и в третью сторону.Просто Мекка
воздуха.Кислород,водород.И в нем
мелко подергивается день за днем
одинокое веко.
Это - записки натуралиста.За-
писки натуралиста.Капающая слеза
падает в вакууме без всякого ускоренья.
Вечная неврастения,слыша жжу
це-це будущего,я дрожу
вцепившись ногтями в свои коренья.
Эклога 5-я:летняя
I
Вновь я слышу тебя,комариная песня лета !
Потные муравьи спят в тени курослепа.
Муха сползает с пыльного эполета
лопуха,разжалованного в рядовые.
Выраженье "ниже травы" впервые
означает гусениц.Буровые
вышки разросшегося кипрея
в джунглях бурьяна,вьюнка,пырея
синеют от близости эмпирея.
Салют бесцветного болиголова
сотрясаем грабками пожилого
богомола.Темно-лилова,
сердцевина репейника напоминает мину,
взорвавшуюся как-бы наполовину.
Дягиль тянется точно рука к графину.
И паук,как рыбачка,латает крепкой
ниткой свой невод,распятый терпкой
полынью и золотой сурепкой.
Жизнь - сумма мелких движений.Сумрак
в ножнах осоки,трепет пастушьих сумок,
меняющийся каждый миг рисунок
конского щавеля,дрожь люцерны,
чабреца,тимофеевки - драгоценны
для понимания законов сцены,
не имеющей центра.И злак,и плевел
в полдень отбрасывают на север
общую тень,ибо их посеял
тот же ветряный сеятель,кривотолки
о котором и по сей день не смолкли.
Вслушайся,как шумят метелки
петушка-или-курочки ! Что лепечет
ромашки отрывистый чет и нечет !
Как мать-и-мачеха им перечит,
как болтает,точно на грани бреда,
примятая лебедою Леда
нежной мяты.Лужайки лета,
освещенные солнцем ! Бездомный мотыль,
пирамида крапивы,жара и одурь.
Пагоды папортника.Поодаль -
анис,как рухнувшая колонна,
минарет шалфея в момент наклона -
травяная копия Вавилона,
зеленая версия Третьеримска !
где вправо сворачиваешь не без риска
вынырнуть слева.Все далеко и близко.
И кузнечик в погоне за балериной
капустницы,как герой былинный,
замирает перед сухой былинкой.
II
Воздух,бесцветный вдали,в пейзаже
выглядит синим.Порою - даже
темно-синим.Возможно,та же
вещь случается с зеленью:удаленность
взора от злака и есть зеленость
оного злака.В июле склонность
флоры к разрыву с натуралистом,
дав потемнеть и набрякнуть листьям,
передается с загаром лицам.
Сумма красивых и некрасивых,
удаляясь и приближаясь,в силах
глаз измучить почище синих
и зеленых пространств.Окраска
вещи на самом деле маска
бесконечности,жадной к деталям.Масса,
увы,не кратное от деленья
энергии на скорость зренья
в квадрате,но ощущуенье тренья
о себе подобных.Вглядись в пространство !
В его одинаковое убранство
поблизосте и вдалеке ! в упрямство,
с каким,независимо от размера,
зелень и голубая сфера
сохраняет колер.Это - почти что вера,
род фанатизма ! Жужжанье мухи,
увязшей в липучке - не голос муки,
но попытка автопортрета в звуке
"ж".Подобие алфавита,
тепло есть знак размноженья вида
за горизонт.И пейзаж - лишь свита
убежавших в Азию,к стройным пальмам,
особей.Верное ставням,спальням,
утро в июле мусолит пальцем
пачки жасминовых ассигнаций,
лопаются стручки акаций,
и воздух прозрачнее комбинаций
спящей красавицы.Душный июль ! Избыток
зелени и синевы - избитых
форм бытия.И в глазных орбитах -
остановившееся,как Атилла
перед мытым щитом,светило :
дальше попросту не хватило
означенной голубой кудели
воздуха.В одушевленном теле
свет узнает о своем пределе
и преломляется,как в итоге
длинной дороги,о чьем истоке
лучше не думать.В конце дороги -
III
