Я долго смотрел на стопку пожелтевших, искрошившихся по краям
листков, не прикасаясь к ним, и старался хотя бы примерно прикинуть,
сколько человеческой крови пролито за каждую из этих нечетко
пропечатанных, затертых буковок. Неужели за рецепт холодника можно воевать
столько лет? Разве противоречия в толковании загадочного слова "дуршлаг"
обязательно должны разрешаться на поле брани? Почему на Вершени не нашлось
светлых голов, способных усомниться в роковом значении знака "запятая"?
Или все дело в том, что чужим умом (или чужим заблуждением) жить намного
проще, чем своим собственным?
До сих пор я считал, что все великие книги, ставшие вехами на
переломах человеческой истории, были лишь формальной фиксацией,
графическим отображением идей, уже в достаточной мере завладевших
сознанием масс. И законы Моисея, и Нагорная проповедь, и провозглашенный
Конфуцием "Путь золотой середины" существовали задолго до того, как были
записаны. Коран потому стал так популярен среди последователей Магомета,
что не содержал для них ничего нового. Он лишь оформил закон изустный,
оспариваемый, в закон божественный, неоспоримый.
На Вершени я столкнулся с явлением прямо противоположного характера.
Бессмысленные и непонятные, ничего общего не имеющие с реальностью, чуждые
слова стали высшим откровением, непреложной истиной, кладезем мудрости.
Что это - всего лишь подсознательное стремление создать нового кумира,
заполнить некий духовный вакуум? Или тонко рассчитанный ход, смысл
которого - возложить на Слово все прошлые и будущие грехи, все свои
просчеты и ошибки, попытка смыть с себя кровь, а грязь объявить
самоцветами?
Если так, то Письмена не имеют права на существование. С детства мне
внушали, что уничтожение книги - преступно. Но что, спрашивается, потеряло
бы человечество, лишившись "Молота ведьм" или "Майн Кампф"? Сейчас это
просто любопытное забористое чтиво, типичный образчик печатной продукции
своей эпохи, но ведь когда-то каждое слово отдавалось по всему свету
воплями невинных жертв. Без всякого сомнения, эта книга должна быть
истреблена. Конечно, свинья грязь найдет. Исчезнут Письмена - появится
что-то другое. Но уж за это я буду не ответчик! Однако торопиться не
стоит. Время еще есть. Заливные и отбивные меня не интересуют, а вот
откровения Тимофея почитать стоит.
"Я уже стар, и жить мне осталось недолго. Дело, которому я посвятил
свою жизнь, осталось незавершенным. Народ этот глуп, ленив и неблагодарен.
В глаза меня превозносят, а за спиной клянут. Меня обвиняют в голоде,
ставшем в последнее время обычным явлением. Действительно, я запретил им,
как раньше, собирать плоды там, где они растут, а повелел вертеть
повсеместно дырки и в них упрятывать семена, дабы впоследствии те дали
обильные всходы. Пусть урожай появится не сразу, важно терпеть и верить.
Когда-нибудь они убедятся, что я прав. Только дикари кормятся случайными
дарами природы, честной люд обязан добывать пропитание в поте лица своего.
Кроме того, мне ставят в вину, будто бы вследствие постоянного перемещения
народа сильно распространились болезни. Но это уже совершенная глупость.
Болезни их происходят от безделья и похотливости. Нужен указ,
ограничивающий контакты разных полов. Необходимо строить для мужчин и
женщин раздельные дороги и раздельные поселки. А для продолжения рода пары
пусть встречаются в специально отведенных местах в заранее оговоренные
сроки. Порядок должен быть в любом деле. Обидно, что силы мои иссякают и
я, возможно, не доведу свои начинания до конца.
Боюсь также, что, едва меня не станет, забудется и дело рук моих.
Тот, кто окажется у власти, все внимание уделит обжорству и увеселениям.
Знаю я этих людишек. Прогресс заглохнет. История повернет вспять. Чтобы не
допустить подобного безобразия, я придумал одну хитрость. После себя я
назначу сразу двоих преемников. В строжайшей тайне, конечно. Как
доказательство моей последней воли, я вручу каждому из них по половинке
книги. Естественно, и тот и другой примутся отстаивать свои права. А
поскольку единственным подтверждением этих слов будет часть книги, они
станут всячески возвеличивать ее, а следовательно - и меня. Ничего
страшного, что начнутся смуты и войны. Только та истина чиста, которая
омыта кровью. Желательно, кровью немалой. То одна, то другая сторона будут
брать верх и каждый раз при этом возносить мне хвалу. А будет жить память
обо мне, будет жить и мое дело. Кто бы ни победил, в конечном итоге
выиграю я.
Немало времени я потратил на поиски выхода из этого мира. Не то чтобы
я рвался назад, а просто из любознательности. Лучше быть первым на
Вершени, чем вторым в Ребровском районе. Прямо скажу, ничего у меня не
вышло. На это одной жизни мало. Но кое-какие свои наблюдения я здесь все
же изложу. Возможно, они будут полезны для тебя. Если это такой же мир,
как и тот, в котором я родился, что-то здесь явно не так. У нас если черти
или разные там драконы существуют, то только в бабушкиных сказках. А тут
всякая нечисть так и кишит. Не планета, а какой-то проходной двор! Одни
твари появляются и исчезают. Другие обретаются постоянно. Кажется мне,
некоторые из них тоже ищут выход отсюда. На Земле люди живут, как в своей
квартире. А здесь, как на вокзале. Выводы делай сам.
Никто не увидит моей смерти. Я уже приготовил убежище, о котором
никому не известно. Там я дождусь конца. Пусть все считают, что я ушел
только на время. В памяти народа Тимофей останется бессмертным. Верю,
когда явишься сюда ты, тебя встретит благодать и процветание. Управляй от
моего имени и неукоснительно соблюдай все мои заветы".
- Прочел? - спросил Яган, увидев, что я глубоко вздохнул и отодвинул
от себя книгу.
- Прочел, - ответил я.
- Еду подавать?
- Сначала парашу.
- Как хочешь, - нагнувшись, он полез под кафедру, скрывавшую нижнюю
половину моего тела от посторонних взглядов.
Всего на одно мгновение его крепкий, густо заросший курчавым волосом
затылок оказался на расстоянии вытянутой руки от меня. Долбленый кубок для
воды не очень грозное оружие, но если в удар вложить всю ненависть, всю
ярость, копившуюся долгими неделями, весь остаток сил да при этом еще не
промахнуться и угодить точно в цель - успех обеспечен... И что из того,
что этот успех - последний успех в жизни.
- ...Где? - прохрипел Яган, садясь. Очнулся он куда быстрее, чем я
ожидал. - Где они? Где Письмена?
Я молча указал на парашу, переполненную хлопьями размокшей, мелко
изодранной бумаги. Яган опростал зловонный сосуд прямо на пол и принялся
разгребать лапами его содержимое. Конечно, толковый эксперт-криминалист
смог бы воссоздать какую-то часть текста, но даже в этом случае книга
неизбежно утратила бы свое мистическое значение. Никто не согласился бы
признать священной реликвией эту кучу бумажной каши.
Яган понял это достаточно скоро - минуты хватило. Однако на
обдумывание ответного хода, вернее, многоходовой ответной комбинации, ушло
значительно больше времени. Я ожидал побоев, мучении, смерти, чего угодно,
- но он даже пальцем ко мне не притронулся. И не посмотрел в мою сторону
ни разу. И не сказал ничего. Новая игра была просчитана и обмозгована, а я
в ней оказался пешкой, которую без всякого сожаления отдают за качество.
Впрочем, вскоре выяснилось, что не мне одному отводилась роль жертвы.
Яган куда-то ненадолго отлучился и вернулся, ведя за собой на веревке
Головастика. Бедняга брел покорно, как предназначенный к закланию агнец.
Не знаю, в каких жутких застенках провел все это время мой приятель, но
видом он больше всего напоминал эксгумированного мертвеца. На нем, надо
думать, успели перепробовать весь набор допросных орудий.
- Значит, так, - сказал Яган деловым тоном. - Времени у нас в обрез,
поэтому обойдемся без сантиментов. Ты, Головастик, заслужил смерть. Еще
десять дней тебя будут пытать, а потом лишат кожи, всей целиком, вместе с
волосами. Однако сейчас у тебя появилась возможность спастись. Ты получишь
нож, которым убьешь Порченного. После этого тебя схватят и доставят на
суд. Там ты без утайки расскажешь, как замыслил это дело, как зарезал
угодного Тимофею его же ножом, как затем уничтожил Письмена. Кстати, вот
все, что от них осталось. Конечно, тебя приговорят к жуткой смерти, но в
благодарность за оказанную услугу я тайно помилую тебя. Остаток жизни ты
проведешь под чужим именем где-нибудь в укромном месте. Ты не будешь ни в
чем нуждаться, это я тебе обещаю. Согласен?
- Ты опять обманешь... - Головастик с трудом разлепил запекшиеся
губы. Голос его со времени нашей последней встречи неузнаваемо изменился,
казалось, это не человек говорит, а мычит раненое животное.
- Не собираюсь тебя уговаривать. С этим делом я и сам управлюсь, а
вину все равно свалю на тебя. Но тогда уже не жди пощады.
- Ладно... Я попробую... Но пусть меня больше не пытают сегодня...
"Ладно... Я попробую..." - точно такие же слова он произнес, когда я
приказал ему убить Ягана. Вот так он и пробовал всю жизнь. Пробовал, да
ничего не доводил до конца.
Конечно же, Яган не сдержит обещания. Зачем ему живые свидетели? А
ведь придумано ловко - и все соперники устранены единым махом, и с
Письменами полная ясность. Уничтожил, мол, коварный враг нашу святыню.
Поэтому еще теснее сплотимся вокруг Ягана - Лучшего Друга, верного
последователя и единственного законного наследника Тимофея. Слава Тимофею!
И вечная память!
Нож перелетел через всю комнату и вонзился в пол у ног Головастика.
Сам Яган, держа наготове другой нож, отошел подальше. Рисковать второй раз
он не собирался.
- Ну, давай! Чего ты канитель разводишь? - поторопил он Головастика.
- Сейчас... Трудно... Ребра болят. - Застонав, Головастик выдернул
нож. Дышал он с трудом, на губах пузырилась розовая пена. Во рту не
осталось ни одного целого зуба. Удавка по-прежнему болталась на его шее.
- Не мешкай, - сказал я. - Уж лучше ты, чем он. Только постарайся с
первого удара...
Он ничего не ответил, только смотрел на меня безумным, подернутым
слезой взглядом. Правая рука его, державшая нож, и левая, сжимавшая конец
веревки, сошлись на уровне груди.
- Не трусь, дурак! - крикнул Яган у него за спиной. - Он же не может
двинуться с места!
- Сейчас, - просипел Головастик. Его раздавленные, лишенные ногтей
пальцы наконец кончили вязать узел на рукоятке ножа.
Неловко и медленно он повернулся и, снова застонав, как цепом
взмахнул привязанным на веревке ножом. Похожим ударом Шатун когда-то
сразил охранявшего нас служивого. Да только не Головастику с его нынешним
здоровьем было браться за подобные трюки. Яган, выругавшись, - скорее
удивленно, чем злобно - отскочил в сторону. Головастик заковылял вслед и
снова крутанул в воздухе своим оружием, однако нож задел за потолочную
балку. Яган хохотнул и отступил еще на шаг.
- Не надейся на легкую смерть, - сказал он. - Сколько бы ты ни
прыгал, будет так, как решил я.
В ту же секунду нога его угодила в лужу бумажной каши. Пытаясь
удержать равновесие, Яган резко взмахнул руками и грохнулся на левый бок.
Головастик, не закончив начатого шага, упал на него сверху. На какое-то
время кафедра скрыла от меня сцепившиеся тела. Встать я даже не пытался -
знал, что не смогу. Судя по звукам, Яган боролся вяло, словно вполсилы.
Головастик стонал и всхлипывал. Так они провозились минуты три. Потом
наступила тишина. Струйка крови обогнула кафедру и устремилась к моим
