- Он народом любим, зане свой народ любит. Храбр, разумен. Строг, да
милостив. Врагов своих не чтит. Ты его сам видал да и еще увидишь, коли до
того дойдет. Вот и служу ему.
- А ко мне перешел бы? Я твердых слуг ценю.
- Сперва дозволь Дмитрию Ивановичу дослужить, его к тебе посольство
справить.
- Справь. Поезжай к Дмитрию. Мои люди с ним прежде тебя увидятся. Но
и ты скажи. Я тоже тверд. Пусть платит дани столько, сколько его дедовья
Челибек-хану платили. Согласится, я уйду. Нет, пусть не ждет милости.
- Скажу. Дозволишь идти?
- А ко мне служить вернешься?
- Сперва, говорю, дай Дмитриево дело сделать.
- Ступай да помни, я тебя приму.
Мамай посмотрел, как твердо, не сгибая головы, брезгливо сторонясь
суетливых мурз, Тютчев вышел.
<Достойный слуга будет! Для посольских дел!> - подумал Мамай: верил,
что вскоре понадобятся ему такие люди - говорить со всем миром.
Пятерым мурзам, потомкам ханов, носителям Чингизовой крови, которых
думал тоже направить на посольские дела, Мамай приказал проводить Тютчева
до Москвы и написал с ними ответ Дмитрию. Как ни гневен был, а получить
старую дань без битвы Мамай предпочел бы. Не битвой, а данью опустошить
Русь - тоже казалось хану подходящим завершением похода.
В грамоте, которую мурзы повезли с Тютчевым, Мамай написал:
<Ведомо тебе, что не своей землей, а нашими улусами ты владеешь. Если
ж еще млад и не разумеешь этого, приходи ко мне, помилую, на другое дело
поставлю...>
Но когда Тютчев ушел, на Мамая нахлынул новый приступ ярости: как
посмел разговаривать!
- Догнать рязанского гонца!
- Рязанца?
- Догнать и отхлестать. Чтоб сказал Олегу, каковы наши плети. Да чтоб
Олег поспешал.
Несколько воинов охотно кинулись за дверь.
Певец за стеной продолжал петь Манаса. Большая толпа стояла вокруг
ханской избы, слушая певца и норовя быть поближе к хану. Бернаба ушел к
генуэзской пехоте. Падал мелкий дождь, и трава стала скользкой.
У Гусиного Брода Тютчева встретила вторая стража. Иван Святослов был
хорошо знаком Тютчеву.
Едва соединились с ними, Тютчев подозвал к себе пятерых Мамаевых
мурз, вынул ханскую грамоту и молча, перед их глазами, разорвал ее в
клочья.
- Как смеешь? - крикнул один из татар, хватаясь за саблю.
- Оружие вынимаешь? - удивленно спросил Тютчев. И велел стражам
вязать послов.
Четверым из связанных отсекли головы. Пятого развязали и, вежливо
держа за руки, отхлестали плетьми.
- На ногах стоять можешь? - спросил Тютчев _.
- Могу.
Тогда велел еще добавить.
- Ползать можешь?
Татарин молчал.
- Оденьте его!
Мурзу одели. Тогда Тютчев переспросил:
- Ползать можешь?
Мурза, кривясь от ярости, гордо ответил:
- Могу.
- Так ползи к своему Мамайке и скажи, как русские от своей земли на
чужую службу переходят.
Оставив на холодной мокрой траве пятерых этих мурз, Тютчев поскакал к
Дмитрию.
Сорок четвертая глава
КОЛОМНА
Большое русское войско тремя дорогами шло вперед: узки дороги в
больших лесах. Федор Белозерский вел своих по дороге Болвановке, на
Серпухов, тульским путем, а позже поворотил на Каширку.
Дмитриевы полки шли на Котлы, к Кашире, а оттуда проселком перешли на
Шубинку.
Владимир Серпуховской свои московские рати направил Брашевской
дорогой, в Брашеве перевезся через Москву-реку и двинул к реке Лопасне.
Пятнадцатого августа войска достигли Коломны.
Здесь, как в полном котле, уже кипели многие ополченья, ожидавшие
Москву. Стояли сорок тысяч, пришедших с Ольгердовичами: с Андреем да с
Дмитрием. Подошел князь Федор Елецкой со своими полками да воевода князь
Юрий Мещерский - со своими. Да великое число сошлось малых ратей -
нижегородские купцы с посадов пришли, не спросясь своего князя, да
белевичи, да, может, и не осталось на Руси города, откуда хоть малое число
не пришло бы. И еще иные шли торопясь. И с ними - Клим-кожевенник со своей
рязанской дружиной.
Двадцатого августа рано поутру ударили колокола, и воеводы поехали
навстречу Дмитрию.
Они встретили его на речке Северке.
Слава ей, этой мелководной речке, - над ней прошел белый Дмитриев
конь, в ней сверкнули его позолоченные доспехи, на ее берегу Дмитрий сошел
с седла, чтобы обняться со своими воеводами. Отсюда они двинулись вместе,
неразлучные в славе и трудах.
У городских ворот князя встретил коломенский епископ Герасим с
иконами, с пением, а пономари в тех церквах, где колоколов не было,
неистово били в медные била. И тысячеголосая рать кричала встречу,
радовалась, что настал час.
Поговорив со всеми, кто к нему речь обращал, Дмитрий ушел в
уединенный терем. Там, в тихой комнате, тихо говорил в небольшом кругу
близких друзей.
И хоть был молчалив и всегда таился Боброк, а и он но мог скрыть
волненья: ему предстояло изготовить войско в поход; поражение в этом
походе означало конец всему - и Руси, и городам, и жизни.
Пытливым оком Боброк приглядывался к Дмитрию. Боброк любил своего
большого шурина, но впервые хотел рассмотреть - выдержит ли Дмитрий,
понимает ли, как велик враг, проявит ли твердость?
Дмитрий повернулся к Боброку и ответил на его взгляд немым, серьезным
и задумчивым взглядом.
Боброк не успокоился.
Уговорились утром посмотреть все войско. Воеводы разошлись готовить
воинов. Дмитрий пошел отдохнуть с дороги, а Боброк позвал двух своих
двоюродных братьев, двух Ольгердовичей, и уединился с ними.
- Тебя, Андрей, Дмитрий любит, - сказал Боброк князю Полоцкому. - Не
отходи от Дмитрия, - если уловишь сомнение, слабость, робость, пресеки,
рассей.
- Сколько сил станет! За тем сошлись, чтоб друг в друге силу
поддерживать.
- А я за Владимиром Андреичем пригляжу _ .- _ .умен, да горяч, - решил
Боброк. - А ежели во мне что недоброе заметите...
- Не бойсь, Дмитрий Михайлович, - сказал Дмитрий Ольгердович, - и
тебя поддержим. А ежели с нами что...
- Мужайтесь! - встал Боброк. - Не первая наша будет битва. И не
последняя. Но велика.
И Ольгердовичи смолкли, глядя на него и запоминая его слово; в семье
давно замечали: неведомо какой силой-прозорливостью ли, разумом ли,
волхованием ли-постигал Боброк будущее, но все видел далеко вперед. А он,
вскинув над глазами крылатые брови, уже рванулся к двери: по лестнице,
гремя оружием, кто-то торопливо поднимался.
Боброк распахнул дверь. За дверью стояла ночная тьма, и из тьмы в
сени входили воины, и впереди Родивон Ржевский; это пришла весть от первой
стражи, ходившей оглядеть Мамая. Она подтвердила слова, принесенные в
Москву Андреем Поповичем, и слухи о величине Мамаевых сил.
Мамай уже достиг верховьев Дона и стоял на берегах Красивой Мечи.
- А едучи сюда, обогнали послов Мамаевых. Ко князю на Москву едут.
- Опоздали, - сказал Боброк.
- Слыхали мы, будто Мамая сомненье взяло: прослышал, что Дмитрий-то
Иванович от него не бежит, а войско сбирает, и послал послов
договариваться.
- Поживем - увидим, - сказал Боброк и пошел к Дмитрию рассказать о
принятой вести.
А на заре по всей Коломне поднялись войска, и стоявшие в городе, и
разместившиеся окрест. Пошли за город к Оке, на просторное, дикое древнее
Девичье поле, где некогда в жертву языческим дивам отдавали славянских
дев. Боброк повел их и каждому войску указал место.
И, приминая некошеную, немятую, посохшую траву, по всему долю
протянулось, построилось воинство. Стали полки за полками плечо в плечо,
локтем к локтю, звякая коваными налокотниками о налокотники друзей, - и от
конского ржания содрогалось широкое поле и содрогнулось от клича
воинского, когда Дмитрий взглянул на них. и они увидели Дмитрия. И Боброк
поскакал ему навстречу.
С городской высоты Дмитрий увидел войско, похожее на орла, широко
раскинувшего крылья. Как орлиная голова, выдвинулся пеший Сторожевой полк.
Как мощное орлиное тулово, сдвинулся Большой полк. Как распростертые
крылья, раскинулись полки Правой и Левой руки, а позади, словно пышный
хвост, вольно стоял Запасный полк.
Взревели бесчисленные жерла ратных труб, и завыли походные варганы, и
затрещали на высоких древках холстотканые стяги. И никогда Дмитрий не
видел стольких полков воедино, и его охватил страх.
Закусив губу, он ехал, всматриваясь в лица ратников, в глаза воевод,
стоявших впереди полков. И Дмитрий искал в них робости, сомненья, печали,
хоть какого бы изъяна, чтоб тот изъян изничтожить и вместе с ним рассеять
свой страх.
- Пеших мало! - пожаловался Дмитрий Боброку.
И Боброк пристально оглядел Дмитрия.
- Пешие, Дмитрий Иванович, для защиты городов надобны, а мы вперед
идем.
- А хватит ли их? - кивнул он на бесчисленную рать.
- Может, счесть?
- Сочти!
Они ехали дальше. Поле тянулось, и рати стояли, не убывая, и стяги
реяли над головами воинов, и перья колыхались на еловцах их шлемов.
- У Мамая небось тож сбор идет, силу считают! - сказал Дмитрий.
- Его сила уж сосчитана. А прикажешь - перечтем еще свою силу.
- Перечти - верней будет. Завтра выйдем.
- Я то ж думаю.
- Перед путем пущай вдосталь выспятся. Да посытней накорми.
- О том не думай: давно у татар перенято - наперед поесть, а потом в
битву лезть.
- Тобой небось перенято - ты, князь, зорок.
- А не зорче тебя, государь. Не сомневайся. Далеко глядим, все
глядим. Ничего не упустим.
Дмитрий прислушался - вещий Боброк говорил громко, будто и впрямь
вещал:
- Нету изъяну, вся страна - как меч прокаленный. С Батыевых времен на
огне лежала, исподволь прокалена, пригнется, а не переломится. Чистая
сталь.
Дмитрий стал успокаиваться.
- А Олег-то! Господи! Не я начал, а он - окаянный! Новый Святополк!
- Хорошо говоришь, государь. Того не забудем, что он с ханом.
- Нет, не забудем!
Дмитрий смелел. Тверже смотрел вперед, едучи с Боброком впереди
многих князей и воевод.
Тут, на раскрытом поле, как перед битвой, Дмитрий разделил полки
промеж своих воевод.
- А ты, князь, расставил их и впрямь будто к битве! - сказал он
Боброку.
- Примеряюсь, государь! Рассуди, кому над каким полком быть.
Распределив полки, Дмитрий снова проехал, глянул _ - .надежно ль будет.
И советовался с Боброком, не переставить ли кого куда.
А к Коломне подъезжали новые послы Мамая.
Они озирались на лесные дебри, на узкую струю дороги. Вот тут вскоре
они пойдут позади Мамаева стремени - не отдавать дары Дмитрию, а брать все
то, что недодано Москвой Орде, все дани-невыплаты, все золото, всю силу.
Мамай слал их всмотреться в Дмитриево лицо, оглядеть стены
Московского Кремля, высмотреть, много ль войск на Москве, угадать, каково
будет Дмитриево сопротивленье.
Мамай знал свою силу, превышающую силы Батыя, верил, что Дмитрий
уступит: он расчетлив, догадлив, робок, он поймет, что противиться
незачем, уступит.
На одном переходе от Коломны послов обогнали русские воины.
Мурза Таш-бек, ехавший во главе посольства, спросил:
- Дмитрий-то, ваш князь, в Москве, что ль? Либо уж на Двину сбежал?
Родивон Ржевский ответил устало:
- Государя в Москве нет.
- Где ж он?
- Отсель часов десять вашей езды. В Коломне.
- Уж не в Орду ль едет?
- А может, и в Орду.
- А все ж?
- В Коломне стоит. С войском. Вашего Мамайку встречает.
- С войском?
- Не с голыми ж руками!
И поехали дальше.
Таш-бек остановил своих.
