его неизменные успехи в битвах стяжали ему славу волхва, чародея,
способного видеть многое далеко вперед, читать в сердцах людей. И князь
Боброк, в юности своей, на Волыни, знавший волхвов и кудесников,
беседовавший и бродивший с ними, не отнекивался, иной раз соглашался
погадать по звездам, по звездам случалось ему водить полки по ночам, а по
ночам никто тогда не хаживал. По звездам он выбирался из непролазных лесов
в незнакомых краях, нежданно оказывался не там, где его враги ожидали, и
слава колдуна и волшебника укрепилась за Боброком даже в станах врагов.
- Пошел, Тютчев?
- Прощай, Дмитрий Михалыч.
- Не робей!
И это напутствие успокоило Тютчева: а может, и правда Боброк знает,
что робеть незачем? Человек легко уверяется в том, во что хочет верить.
А Боброк вошел к Дмитрию:
- Первая стража пошла. Послал их к Быстрой Сосне.
- Кто повел-то?
- Родивон Ржевский, а с ним выпросился Волосатый Андрей да Василий
Тупик. Еще много хороших ребят вызвалось.
- А как там Бренко?
- Поскакал в Кремль. Кто гож, всех разослал.
- Никого не позабыл?
- Возможно ль! Ко князьям ко всем. А по городам сейчас из Кремля
разошлет. Как уговорились - велел к тридцать первому дню июля всем в
Коломну сбираться.
- А ты, Владимир Андреич, Москву готовь к походу. Потом все выступим.
Через Москву многие пойдут - и Белозерским, и многим ополчениям иного пути
нет.
- Это приготовим! - сказал Серпуховской.
Дмитрий вдруг посмотрел на пустые столы, скучавшие под белыми
скатертями, и повел носом.
<Неужели и к делам ехать не евши? - подумал Дмитрий. - Ну нет!>
Он углядел Вельяминова, взволнованного, сидевшего с краю скамьи.
- Микула Васильевич! А кормить-то ты нас будешь?
- В походе-то?
- Чего в походе? Сейчас!
- Да, братец! - не веря собственной радости, растерялся хозяин. -
Государь! Давно уж готово: я все сумлевался, не уехали б так, не обедавши.
Сейчас и то уж небось перепарилось!
И Дмитрий вышел в переполненные палаты, где дети и жены, иные уж
раскрасневшиеся от слез, ждали их.
Будто не понимая их взволнованных, вопрошающих лиц, он сказал:
- Проголодались? И я тоже: сейчас позовут, обедать будем.
И у всех отлегло от сердца. Только Евдокия подошла и тихо спросила:
- Ничего?
- Ничего, должно быть, не перепарилось, пахнет хорошо.
И она успокоилась тоже.
Дмитрий незаметно вызвал Боброка.
- Ты, княже, последи, чтоб на Москве была тишина. Будто и нет печали.
Да не спеши, не спеши, сперва пообедай.
- Потом пообедаю.
Андрей Полоцкий кивнул Боброку:
- Митя!
- Чего тебе?
- А как бы узнать, неужели брат Ягайла...
Боброк тихо ответил:
- Я уже знаю - с ними. Пойди к государю, скажи ему, что мы это знаем.
Евдокия стояла среди повеселевших женщин, глядя в сад: там под
яблонями тихо шли ее Дмитрий и князь Андрей Полоцкий; чуть отставая от
Дмитрия, Полоцкийчто-то тихо ему говорил. Вдруг Дмитрий порывисто
остановился и повернулся к Андрею. Тот потупился и кивнул головой.
И снова тревога сжала ее сердце.
Сороковая глава
СЕРГИЙ
Дмитрий, Владимир Серпуховской да кое-кто из бояр, с небольшой
дружиной, поскакали в Троицу к Сергию. Ждать Сергия в Москву не оставалось
времени, а на Москве митрополита не было, не у кого было спросить
напутствия.
Тяжелый лес висел над их головами; кони похрапывали, чуя невдалеке
зверей, шарахались от коряг и буреломов. Солнечный свет, пробираясь между
стволами, стоял по лесу голубыми полосами, и одежда всадников
переливалась, то погружаясь в лучи, то выбиваясь в тень; оружие то
вспыхивало, то погасало. Просек был неширок, кое-где поперек пути валялись
рухнувшие от ветров и ветхости неохватные стволы, и сдвинуть их не было
сил. Тогда нарубали хвойных ветвей, настилали их на стволы и, ведя коней в
поводу, переправлялись.
Уже день клонился к вечеру и по лесу растекалась тьма, когда с краю
дороги Дмитрий увидел крест.
- Это чего?
- Тут, государь, в позапрошлом годе гонца твоего убили. Боярин Бренко
распорядился о сем кресте.
Дмитрий перекрестился, боязливо оглядываясь по сторонам. Конь
рванулся, приметив овраг либо почуяв волнение князя. Ворю они перешли
вброд уже ночью.
Когда в предрассветном тумане увидели Троицу, в монастыре звонили
утреню; монах, думая о чем-то далеком-далеком, отвернулся и мерно
раскачивался вслед за языком колокола. Но движения его оборвались и
колокол смолк, когда привратник впустил в монастырские стены воинов. Узнав
Дмитрия, монах неистово рванулся под звонницей, и широко вокруг по лесу,
захлебываясь, забился колокольный звон. Из келий выбежали монахи, и
богомольцы, и паломники. В церкви осекся дьяконский бас, и дьякон,
побледнев, спал с голоса. Дмитрий неодобрительно взглянул на молящихся,
обернувшихся спиной к алтарю, чтобы разглядеть князя, но он увидел
девчушку - любопытными глазами, не отрываясь, она глядела на него, раскрыв
рот и почесывая животишко, и на сердце у него снова водворился мир.
Дмитрий прошел вперед, и богослужение возобновилось.
Как все, со всеми заодно, он опускался на колени, касался лбом пола,
видел только живописные образа перед собой, расписанные, как райский сад,
царские врата и позолоченного голубя над ними.
И все, видя Дмитриеву молитву, молились горячо: понимали, неспроста
явился князь, что-то совершается большое в мире, и мира миру вымаливали со
слезами на глазах люди, давно лишенные мирного труда, измученные ордынской
данью, набегами, угнетенные страшными рассказами о вражеских нашествиях на
Русь. Один Дмитрий Московский решился бить татар и побил их на Воже.
Теперь он стоял здесь.
Большеглазый тонкий мальчик прислуживал Сергию: выходил впереди
игумена со свечой, подавал, раздувая угли, кадило. Когда Сергий что-то
шепнул мальчику и тот улыбнулся, заспешив из алтаря в ризницу, улыбка
мальчика показалась Дмитрию столь печальной и милой, что защемило сердце
нежностью и тоской. Мальчик принес драгоценный византийский посох и
остановился у амвона, ожидая Сергиева выхода.
Наконец окончилась утреня, Сергий снял убогое холщовое облачение. В
старом, порыжелом подряснике, перепоясанном кожаным ремешком, он принял от
келейника разукрашенный посох и сошел к прибывшим. Он благословил князей,
и следом за ним они пошли по монастырю в его келью.
Когда они проходили через сад, мальчик, идя следом за Сергием, срывал
с кустов ягоды и пригоршнями подносил то одному, то другому.
Дмитрий погладил его по голове:
- Хорошо, отроче.
И мальчик поцеловал Дмитриеву руку.
- Чей это? - спросил Дмитрий у Сергия.
- А вот по зиме ко мне пришел! - И вдруг улыбнулся: - Помнишь ли,
рыбу с тобой на Переяславском озере ловили? Монаха я перевез?
Улыбнулся воспоминанию и Дмитрий.
- Тот монах твоего гонца убил. И ушел, и я уж позабывать о нем стал.
Но вот приходит ко мне зимой раненый разбойник, рука его иссыхает, речет,
яко великий грешник: <Дозволь, отче Сергие, отмолить грехи свои, послужить
твоей пречестной обители>. <Много ли грешен?> - спрашиваю. <Много грешен,
отче!> - и покаялся во множестве великих злодеяний. И я его принял. Эти
люди в монастырях тверды, ибо иной мир им закрыт. Он с собой привел сего
отрока. И при отроке от того расстриги Кирилла письмо; а в письме, оно
велико, написана вся жизнь того человека, вся великая гордыня его, и
просит он, дабы принял мальчика, ибо в лесах, где от гнева твоего таится,
нет приюта ни больным, ни слабым, а тем паче для такого вот вьюношка. И я
его взял.
Дмитрий пригляделся к Андрейше.
- Что ж, страшно в лесах?
- Не вельми, государь, но тяжко: стужа велика, а укрыться негде.
Пещеры роют, людей к зиме сошлось много...
- И все злодеи, убийцы? Злой народ?
- Не злой, господине.
- Но злодеи.
- Бог им судья.
- Это отец Сергий научил беззлобию?
- Нет, не отец Сергий, а злодеи.
- Дивно сие.
- Ты, господине, сам их спроси. Пусть каждый скажет всю свою жизнь до
шалаша лесного.
- Разумно речешь. А свой-то путь помнишь ли?
И Андрейша в скупых словах рассказал.
Дмитрий не решился погладить мальчика по голове, смущенный его
взрослой речью.
Рассказ отрока слушал и Сергий. И он сказал:
- Бывало, и в прошлые годы, после Ольгердова нашествия, да и прежде
того, много на Руси оставалось сирот, покинутых на холод и голод.
Монастыри их брали, растили, приучали к монастырским ремеслам, других
посадили на пашню; пашню они пашут на монастырь, а хлеб им дают из
монастырских житниц месячный, а па платье им дают из монастырской казны.
Дмитрий взглянул на разделанные поля за садом, а за полями густо
темнели леса, и в тех лесах тоже таились монастырские пашни, деревни и
починки. Владения Троицкой обители разрослись далеко вокруг доброхотными
даяниями князей и бояр и неутомимым усердием братии, присоединявшей к
монастырю вольные деревни, склонявшей крестьян пахать монастырщину.
Всюду затихала жизнь при появлении великого князя, всюду безмолвно
следовал за Дмитрием Андрейша, и Сергий сказал о нем:
- Мы его учим иконописанью, зане в том вельми искусен и рачителен.
Так они дошли до соснового крылечка Сергиевой кельи; и это была
первая встреча великого князя Московского с великим художником Андреем
Рублевым.
Они дошли до соснового крылечка Сергиевой кельи. Смолкнув, в тишине,
переступили порог.
В низкой бревенчатой келье горела лампада, пахло ладаном, кипарисом и
каким-то душистым маслом. На полке лежали книги, сверток в красной
холстинке, стояла глиняная чернильница.
В низеньком окне, в которое смотреть можно лишь сидя, виден был
пчельник, заросший кустами смородины. Черные гроздья смородины свисали
из-под широких листьев, и солнечный свет проникал кое-где сквозь листья в
траву. Мирно было здесь, вдали от битв и воплей, вдали от страстей и
тревог мира. И Дмитрий успокоился.
- Снова наступает час испытания, отче Сергие, - сказал князь. - Кого
просить о молитве, от кого ждать совета и наставления? Ты силен в вере, а
вера движет горами...
Сергий подошел к Дмитрию и положил ему на плечи свои ладони:
- Не тревожься, господине, будь тверд и мужествен. Иди вперед! Иди
вперед бесстрашно и твердо. Все обмыслил я здесь, в уединении, все, что
узнавали мы об Орде, все, что рассказывали мне о твоих сборах. Чаша стала
перетягивать к нам. Еще бы пообождать, она бы перевесилась поболе, но ведь
и там, видно, чуют, куда клонится чаша, там тоже опасаются упустить время.
- Видно, так, - ответил Дмитрий.
- Час встречи надвигается и неизбежен. Ждать нечего. Сильнее не
станем, ежели будем ждать, а слабее станем, ибо враг успеет собраться да
изготовиться. Враг будет неистов, ибо Орда, ежли вернется к себе без
победы, падет. Это ее бой решающий, но и для нас он решающий тож. Крови
польется полная земля, но, коль враг одолеет, вся жизнь наша кончена. Не
останется городов, не останется и монастырей; где же тогда будут лежать
книги наши, наша вся мудрость, знания, вера? Снова потекут века рабства, и
Русской земле уж никогда не встать. Не бойся ни потерь, ни крови. На тебе
вся наша земля лежит, сие есть груз тяжкий и темный; напрягись, сыне мой,
господине мой, Дмитрий Иванович, мужайся.
- Не уступлю! - ответил Дмитрий. - Сам вижу, отче Сергие, нельзя
уступать.
Сергий вышел вперед. Все стали на колени.
