- Спас бог!
И еще одна скользнула поверх плеча.
- Спас бог!
Он увидел, как загорелась угловая башня над Глебовскими вратами.
Подожгли, нехристи!
Башню кинулись отливать водой.
Но еще и еще посмоленные стрелы, объятые пламенем, вонзались в
дубовый город. Не хватало рук заливать огонь. Большая огненная стрела
переметнулась через стену и упала на крышу терема. Сухой тес мгновенно
задымился.
Кирилл увидел, как насильно стащили раненого Олега и усадили в седло.
Ворота к Трубежу еще выпускали людей, там татар не было, и чернобородый
рязанский воин повел в поводу княжеского коня прочь из боя.
Легкая молодая женщина подбежала к груде мечей и схватила один. Ей
крикнули:
- Не тот, Овдоть! На полегче.
Какая-то длиннолицая старуха, стоя на коленях, целилась из лука и
посылала вниз стрелу за стрелой; по ее синему сарафану медленно
расплывалось черное пятно - кровь.
А набат гудел, и дым застилал небо и разъедал глаза. Все кричали - и
татары и рязанцы. Выли и взвизгивали женщины.
<Может, тут свидимся, Анюта?>
Голова татарина, прикрытая щитом, показалась над выступом стены, и
женщина, державшая короткий меч, ударила татарина наотмашь. Щит,
вырвавшись из рук татарина, откатился к ногам Кирилла.
<А схожа с Анютой!> - подумал он.
Но ее звали Овдотьей, и вскоре стрела сбила Овдотью с ног.
Глаза ее лишь на мгновение взглянули на Кирилла, и, отворотясь, она
поползла к лестнице, чтобы спуститься вниз.
- Анюта! - крикнул Кирилл и, видно, высунулся из-за бревен. Стрела
ударила его по скуле. Пока он вытаскивал ее, женщину застлал дым.
И мог ли он ее узнать здесь, когда истинное лицо любимой застлало
время разлуки?
Он стряхнул набежавшую в бороду кровь, но женщины уже не было.
Татарские плечи поднялись невдалеке над бойницей. Кирилл обернулся к
врагу, хотя мыслью еще обшаривал место, силясь понять, куда она отползла.
А руки отбивали удары, пока он не опомнился, а тогда сразу нашелся
удар, освободивший Кирилла от супротивника...
Так бились и падали до полудня. Город пылал, чад застил свет, огонь
кое-где полз уже по городским стенам. В посаде, как огромный ржаной сноп,
стоял огонь над церковью Бориса и Глеба.
Еще лодки, тяжелые от беглецов, переплывали Трубеж, лугами убегали к
лесам женщины и старики, а уж рухнула угловая башня, и татары вломились в
пролом стены.
Еще рязанские копья вонзались в гущу врата и последние ковши кипящей
смолы опрокидывались на ненавистную конницу, а уж татарские копыта,
прорвавшись сквозь смолу и копья, мчались по телам рязанских защитников и
кривые сабли сверкали над головами детей.
Стены горели, и стоять на них стало незачем.
Содрав с убитого кольчугу и шлем, Кирилл бился в облике воина. Лицо
его было окровавлено. Когда стоять стало невозможно, он спустился со стен
и начал пробираться узкими, темными от чада проходами.
Из-за углов набрасывались на него ордынцы, и он отбивался от них
щитом и мечом. Он запомнил путь, где проехала княгиня Евфросинья, и бежал
тем путем к реке.
Но лодок у берега не осталось.
Броситься вплавь? Но тяжелые латы потянут ко дну. Снимать их - не
оставалось срока.
Кирилл побежал берегом по зарослям ивняка и кустарников.
Вверху, на краю обрыва, высоко над головой, как в небе, он увидел
серебряного коня и хана под белой чалмой: сопровождаемый мурзами Мамай с
этой высокой стороны хотел въехать в горящий город.
Кирилл притаился, пока проехали, и снова пошел. И снова замер: на
краю обрыва стоял тонконогий гнедой конь, привязанный к дереву. Всадника
Кирилл увидел внизу у реки: он сидел в кустах, занятый своим делом.
Быстро Кирилл вскарабкался по осыпи, хватая стремительной рукой
ветви, и кинулся вниз на всадника, сшиб его, запрокинул ему руки и связал
их.
Пленник был нарядно одет, круглоглаз, высокобров и напуган так, что
рот его остался открытым.
- Попался! - сказал Кирилл. - А я вот цел.
Но тот молчал.
Осторожно Кирилл влез наверх. Татары все прошли в город. Одиноко
стоял дивный конь, позвякивая золоченой цепочкой.
Кирилл отвязал его и, подставляя плечо под конскую грудь, сжав повод
возле пушистых губ, свел коня вниз, где лежал связанный пленник.
Кирилл подтянул пленнику пояс, перекинул его через седло и повел
коня, ища через реку брода.
Невысокий песчаный островок с кустом, вцепившимся в песок корнями,
сулил брод. Держась за повод, Кирилл тихо погружал в воду ногу, когда
услышал топот копыт. Бросив коня, он выхватил меч. Скакал татарин;
полосатый халат, стянутый ремнем, развевался по бокам седла. Панцирь,
надетый поверх халата, сверкал, но меч оставался в ножнах. Пушистая лисья
шапка скрывала его бородатое лицо.
- Не бойсь! - крикнул татарин, но остановился и оглянулся назад: там,
за деревьями и кустами, тянулся в небо, уходил густой черный дым - догорал
город. Голоса и крики сливались в отдаленный глухой гул. Татарин сошел с
коня: <Господи! Что сотворено с Рязанью!>
Снял шапку и перекрестился.
Глядя на рыжие волосы, зачесанные налево, где недоставало уха, Кирилл
ждал, пока татарин обернулся и спросил:
- Брод-то где тут?
- Ищу, - неохотно ответил Кирилл.
- Идем скорее.
- А ты что?
- Русский. Утек от них.
- Хорош, коли Рязань жег!
- Да не жег. А и уйти некуда.
- Как же ушел?
- Мамай своего потерял. Погнал сыскать. А он, вот он, Бернаба, на
твоем седле.
- Коль так, щупай брод. Твой конь легче.
Так Кирилл и Клим переправили Бернабу к лесам за Трубеж.
А татарские трубы над Трубежом уже ревели и выли, скликая войска от
грабежа и крови.
Надо было уходить дальше.
Опять сошла Рязань с лица Русской земли.
Двадцать шестая глава
ЗАРЕВА
Перешли реку. Прислушались, затаившись в кустах. На холодных ветках
гремели одеревенелые листья. Над Рязанью стоял серый столб дыма.
Кирилл примерился, как перекинуть Бернабу через коня, чтоб и самому
осталось место.
- Ты его спешь! - посоветовал Клим. - Не то коня уморишь.
Кирилл не понял.
- Чего?
- Бернабу-то спешь. Вздень петлю ему на шею, так и поведешь. Держи
аркан!
- Удавится!
- Не бойсь. Петляй.
Бернаба напрягся, приподымая голову, и прохрипел с укором:
- Ой, Клим!
- Осерчал! - качнул головой Клим.
Кирилл удивленно вслушался:
- Видать, по-нашему разумеет?
- Не вельми: мною обучен.
- Что ж дурно учил?
- В Орде мнят; русское слово с Батыгиных времен остановилось; они
русскую речь издревлим слогом молвят. Мне ль раскрывать очи врагов моих?
- Может, мнят, и Русь с Батыгиных времен неизменна?
- И тое мнят.
- Опять города палят.
- Небось Ольг не чаял?
- Сонным застигли.
- То то я гляжу. А чудно: почему застигли?
- А что?
Клим поднял голову и невесело глянул на дымящуюся Рязань. Кирилл
переспросил:
- Откуда ж знать было? С застав-то воины по волостям разошлись.
- Теперь судить нечего. Тронем, кабы не хватились нас.
Они выбрались из лозняка. Мокрые кони пошли бодрей. Бернабу повели в
поводу, волосяной аркан невыносимо колол и тер шею, и генуэзцу пришлось
поспешать вдаль от Мамая.
Гнедой тонконогий конь горячился, порываясь из-под твердой Кирилловой
руки, косил глазом, приседал, но колени Кирилла так его стискивали каждый
раз, что дыханье срывалось.
- Удал конь! - одобрил Клим.
Бернаба, влачась в поводу, задыхаясь, сморщил лоб. чтоб хоть
исподлобья взглянуть на Кирилла.
- А не степняк! - сказал Кирилл. - Не татарских кровей. Те коренасты
да малорослы. А сей, будто тетива, упруг.
- Может, фряжский? - предположил Клим.
Бернаба ссохшимся голосом гневно крикнул:
- Тоурмен!
- Что? - не понял Кирилл.
- Ишь! - сказал Клим. - Фряг осерчал: конь-то, мол, тоурменский, а ты
ему цены не знаешь. Видать, от Мамая к нему пришел.
Не сходили с коней до сумерек, не щадили и Бернабовых ног: чаяли уйти
подальше.
К вечеру миновали поля и перелески, достигли леса. В лесной мгле
Кирилл остановился. Спросил Бернабу:
- Жив?
Бернаба молчал.
- Что ему подеется! - воскликнул Клим.
Бернаба даже плюнул с досады:
- Аз не ведал тя!
- А что б сдеял?
- Удавил бы.
Кирилл стоял, отпуская подпругу. Клим устало полюбопытствовал:
- За что?
- Изменник ты!
- Врешь! Я Руси не предал. А Орда мне - не родина.
Привязав головы коней к их передним копытам, отпустили пастись.
Тучи ползли со стороны Рязани, и тяжелые животы их были багровы и алы
и то погасали до синевы, то вновь разгорались тягостным багровым светом, и
тогда на деревьях прояснивался бурый недобрый отсвет. А порой доносило с
той стороны запах гари и смутный вой.
Клим отошел, снял шапку и поклонился до земли:
- Упокой, господи, души их в селениях праведных!.. - и долго молчал,
глядя туда.
Когда Кирилл к нему подошел, Клим сказал:
- Долго горит.
- Дубовая.
- Дубовая, а сила не в стенах, а на стенах.
- Той недостало,
- Тридцать годов Руси не видел. Мнилась! зелена, просторна, тепла.
- Время - к Покрову.
- А пришел - кажное дерево и ручья поворот, все не на тех местах.
Помнил свою деревню на левом берегу, а вчерась мимо шли - она на правом.
Одни чураки на ней дымились.
<Со мной то ж было!> - вспомнил Кирилл.
- Так издали Русь те была теплее?
- Не. Во сто крат она мне теплей теперь. Что мороз, мороз любви не
студит! Как жалко-то!
Бернаба, слушая издали негромкий их разговор, крикнул:
- Есть дай!
- Голоден, нехристь?
Мечами они нарубили молодой ельник, навалили его вокруг, как стену,
чтоб никто не смог внезапно напасть.
- Хорош осек! - разогнулся Кирилл.
Он не боялся зверя. От волков можно мечом отбиться - будь поворотлив.
Медведя ножом сваливать приходилось - только б рука не сорвалась да ноги б
не оскользнулись. С вепрем столкнешься - успей повыше встать, снизу вверх
он нападать не может. А прочий зверь сам человека опасается, далеко
обходит. Одна лишь рысь неслышно крадется следом, таится, изловчается,
иной раз ждет на ветвях и вдруг валится сверху и терзает, не дав
опомниться. У нее-то и перенял свою повадку Кирилл - выждать и накинуться:
врагу еще надо опомниться, а ты уж одолел. Каждый норовит перенять силу
сильнейшего. Кирилл был силен: его растил лес.
Почудился в лесу блеск рысьих глаз. Но кони спокойно щипали обмерзшую
траву.
Навалили ельника внутрь осека и поверх постелили епанчу - одну на
троих. Вынули еду из седельных сум: Клим свою, а Кирилл Бернабову.
- Дам твоим пальцам размяться, - сказал Кирилл. - Ко сну вновь свяжу,
не гневись.
Бернаба с наслаждением высвободил руки,
- Тоскуешь по Мамаю-то?
Клим предостерег:
- С глаз не спускай - уйдет!
Бернаба ответил по-татарски!
- Не знал тебя!
- Что он? - не понял Кирилл.
- Кается, что в Орде меня не покончил! - засмеялся Клим. И строго
сказал генуэзцу: - Впредь знай: меж нами не бывает рабов, мы и в рабстве
глядим на волю.
Бернаба отвернулся и долго молчал, глядя, как в лесной тьме стоят
неподвижные тени. Потом протянул Кириллу руки:
- Вяжи и отпусти спать.
Но Кирилл связал ему и ноги.
- Спи.
Бернаба лежал и прислушивался.
Говорил Кирилл:
- То и со мной было в Царьграде: Русь вспоминал. На материнском дворе
росли три березы. Страшной толщи у них стволы. Втроем не охватишь. В дупло
голова влезает. Похвалялся перед греками: велики, мол, березы у родимой
