оставлял его полуоглушенным, словно после катастрофы, в которой он чудом
уцелел.
Приданный Свени отряд психологов, психиатров и аналитиков делал что мог.
Но они мало что могли. История болезни Свени содержала мало общего с
тем, к чему была привычна любая система психиатрии, создаваемая людьми и
для людей. Не могли члены научной команды согласовать между собой и то,
что же считать основной целью такой терапии. Помочь ли Свени сжиться с
факторами своей нечеловечности, или вместо этого, наоборот, раздувать
искорку надежды, которую остальные немедицинские работники преподносили
Свени, как единственную цель его существования.
Факты были просты и неумолимы. Свени был адаптантом -- в его случае
адаптированным к свирепому морозу, слабой гравитации и жиденькой
атмосфере Ганимеда. Кровь в его сосудах, клетки его тканей -- все это
на девять десятых состояло из жидкого аммиака. Кости его -- лед, дыхание
-- сложная водородно-метановая цепочка реакций, основанная не на
железосодержащем катализирующем пигменте, а на разрыве и восстановлении
мостика сульфидной связи. И если бы возникла такая необходимость, он
смог бы продержаться долгие недели на диете лишь из одной каменной пыли.
Таким он был всегда. То, что заставило его стать таким, случилось в
буквальном смысле еще до его зачатия. Клетка, которая была оплодотворена
и потом развилась в зародыш Свени, была подвергнута целому комплексу
воздействий -- селективной обработке избирательными ядами, игловой
рентгенотерапии, специальному метаболическому активированию плюс еще
около пятидесяти других операций с совершенно непроизносимыми
названиями. Вкупе все это окрестили "пантропологией". В вольном
переводе это означало "трансформация всего" -- и было действительно тем,
чем называлось.
В той же степени, как пантропологи изменяли внешность и цикл
жизнедеятельности Свени, изменяли и его духовный мир, обучение и даже
его предков. Доктор Алфкон как-то гордо объяснил Свени через интерком,
что по мановению руки адаптированные люди не возникают. Даже
клетка-зародыш имела позади себя сотню поколений клеток, ступенчато
изменявшихся из поколения в поколение, пока не возникла зигота,
достаточно далеко ушедшая от теплой белковой жизни ко льду, цианидам и
всему прочему, из чего сделаны такие мальчики, как Свени. Доктор Алфкон
был снят со своей должности, когда в конце недели команда психологов
прослушала записи всех разговоров Свени: кто и что говорил ему, и как он
на это отвечал. Но Свени никогда не слышал известного детского стишка
"из чего сделаны мальчики", и поэтому не испытал травмы по причине
эдипова комплекса.
Он заметил, конечно, что доктор Алфкон не появился в следующий раз,
когда подошла на то пора, но в этом не было ничего особенного. Ученые
приходили и уходили, перемещаясь внутри большой, тщательно охраняемой
пещеры только в сопровождении вежливых, одетых в тщательно выглаженную
красивую форму полицейских Порта. Ученых редко хватало надолго, пока в
псих-команде чувствовалось постоянное странное напряжение, иногда
разряжавшееся в яростные словесные баталии, в которых спорящие сильно
напрягали голосовые связки. Что ж, Свени так и не выяснил, в чем тут
дело -- связь со внешним миром ему обрывали сразу, как только поднимался
крик. Но он заметил, что некоторые из голосов уже больше никогда не
принимали участие в спорах.
-- А где доктор Эмори? Ведь это его день.
-- Он закончил свою вахту.
-- Но я хочу с ним поговорить. Он обещал мне книгу. Разве он уже не
вернется навестить меня?
-- Не думаю, Свени, что он вернется. Как это ни печально, но он уволен.
Не волнуйся за него, у него все хорошо. Книгу я тебе принесу.
После третьего подобного случая Свени в первый раз позволили выйти на
поверхность Луны -- правда, с охраной из пяти человек в скафандрах. Но
Свени было все равно. Новая свобода показалась ему огромной, а его
собственный защитный костюм -- ерундой по сравнению с неуклюжими
вакуумными скафандрами полицейских.
Свени его почти не ощущал. Это был первый предварительный глоток той
свободы, которую ему предстояло получить -- если верить многочисленным
намекам -- после того, как он выполнит свое главное задание. Он даже
сможет увидеть Землю, где живут люди.
О своем назначении он знал все, что нужно знать, и это знание стало его
второй натурой. Со дней одинокого холодного детства в него вдалбливали
эти знания, и всякий раз в конце следовала не терпящая возражений
фраза-приказ:
-- Эти люди нам нужны, и нужны здесь. Мы должны веpнуть этих людей.
Пять слов -- но в них заключался смысл работы и самого существования
Свени. В них же его единственная надежда. Адаптанты должны быть пойманы
и возвращены на Луну, точнее -- под купол Порта -- единственное место
кроме Ганимеда, где они могли существовать. И если пленить их всех не
удастся, он должен рассматривать все это как возможность вернуться хотя
бы с доктором Якобом Рулманом. Только он знал главный секрет -- как
превратить адаптанта в нормального человека.
Свени понимал, что доктор Рулман и его товарищи -- преступники, но
насколько тяжело их преступление, он никогда не задумывался и никогда не
пытался ответить сам на этот вопрос. Слишком неполными и схематичными
были те стандарты, по которым он мог судить. Но с самого начала было
ясно, что колония на Ганимеде возникла без разрешения Земли. Колонисты
воспользовались методами, которые не одобрялись Землей (не считая особых
случаев вроде Свени), и Земля хотела со всем этим покончить. Не силой,
потому что они вначале хотели узнать то, что знал Рулман, а с помощью
такого тонкого произведения науки, каковым являлся Свени.
"Мы должны веpнуть этих людей!"
После этого намекалось -- прямо этого никто не обещал -- что Свени,
возможно, трансформируют в человека и он получит свободу побольше той,
что ощущал, прогуливаясь по лунной поверхности в сопровождении пяти
охранников.
Обычно после очередного такого намека начинались ссоры среди научной
команды. Любой нормальный человек быстро заподозрил бы, что эти намеки
имеют под собой более чем зыбкую почву, а Свени, благодаря системе
обучения, очень рано стал недоверчивым и подозрительным. Но итог его
мало интересовал. Это была его единственная надежда, и он принимал ее
без колебаний. Выбиpать не пpиходилось. Но начало одного разговора
заставило Свени заподозрить, что дело тут не в сомнениях о возможности
обратной трансформации адаптантов. Например, Эмори однажды взорвался:
-- Но, предположим, Рулман был прав и... -- Щелк... и звук выключили.
Прав -- в чем? И может ли нарушитель закона быть в чем-то правым? Свени
этого не знал и не мог знать. Потом был один техник, который сказал:
"Стоимость -- вот в чем беда терраформирования". Что он имел в
виду? Всего через минуту его поспешили выслать из камеры с каким-то
неожиданным поручением. Таких случаев было много, но всякий раз Свени
как-то не удавалось сложить эту мозаику в целостную картину. Он решил,
что прямого отношения к его шансам стать нормальным человеком они не
имеют, и поспешил забросить их в обширную пустыню неведения.
В конечном итоге реальностью обладал лишь приказ. Приказ и кошмары. "Мы
должны получить их обратно!" Эти слова и были той первопричиной, из-за
которой Свени, словно в кошмаре, от которого не избавиться, падал вниз
головой к поверхности Ганимеда.
3
Адаптанты обнаружили Свени, когда он одолел половину большого перевала
-- единственную дорогу к их колонии на полке -- обрыве плато "эйч". Он
никого не узнал -- их не было на фотографиях, которые он запомнил. Но
его легенду они приняли достаточно охотно. И усталость ему имитировать
не пришлось. Гравитация на Ганимеде была для Свени нормальной -- его
тело как раз к ней было создано и приспособлено, но путь, а тем более
подъем в гору был долгим и изнурительным.
Свени с удивлением обнаружил, что дорога ему по душе. Впервые он
передвигался совершенно один, свободно и без надзора полицейских или
объективов телекамер, в мире, где он физически чувствовал себя дома -- в
мире без стен. Воздух был густым и вкусным, откуда-то налетали ветра --
и температура была заметно ниже той, что поддерживалась в куполе на
Луне. Вместо серого потолка было иссиня-чеpное небо, на котором
поблескивали искорки звезд.
Не нужно было соблюдать осторожность. Слишком легко и приятно было
воспринимать Ганимед как дом. Его об этом предупреждали, но он и
подумать не мог, что опасность эта может оказаться не только реальной,
но и такой... умиротворяющей, что ли.
Молодой адаптант быстро прошел с ним остаток пути до колонии. Адаптанты
-- кроме Рулмана -- были в такой же степени нелюбопытны, как и
безымянны. Рулман был другим. Удивление и изрядное недоверие отразились
на его лице, когда в комнату ввели Свени. И эти эмоции были такими
сильными, что едва не испугали Свени.
-- Невероятно! -- воскликнул Рулман,-- это совершенно невозможно! -- И
он замолчал, с макушки до пяток рассматривая вновь прибывшего. Выражение
изумленного недоверия стало слабее, но ненамного.
Этот длительный осмотр, в свою очередь, дал Свени возможность осмотреться.
Рулман выглядел старше, чем на фотографиях, но это можно было понять.
Возраст даже менее сказался на его внешности, чем Свени ожидал. Ученый
оказался худощавым, уже начинающим лысеть человеком с покатыми плечами,
заметное брюшко, которое виднелось на фотографиях, полностью
исчезло. Очевидно, жизнь на Ганимеде его как-то закалила. Фотографии не
подготовили Свени к восприятию его взгляда -- глаза у Рулмана сидели
глубоко, спрятавшись под тенью лохматых бровей, как у совы, и были такие
же пронзительные и немигающие.
-- Вам следует объяснить, кто вы такой,-- изрек наконец Рулман.-- И как
вы сюда попали. Вы не из наших. Это очевидно.
-- Меня зовут Дональд Леверо Свени,-- представился Свени.-- Возможно, я
не принадлежу к вашему обществу, но моя мама говорила, что я один из
вас. И сюда я добрался на ее корабле. Она сказала, что вы меня примете.
Рулман покачал головой.
-- Это невозможно, потому что невеpоятно. Извините меня, мистер Свени,
но вы можете и не подозревать, что вы для нас -- бомба, снег,
свалившийся на голову. Очевидно, вы сын Ширли Леверо. Но как же вы сюда
добрались? Как вам удалось до сих пор выжить? Кто вас укрывал, кормил,
воспитывал с тех пор, как мы покинули Луну? И, наконец, как вам удалось
улизнуть от полиции Порта? Мы знаем, что Порт обнаружил нашу лунную
лабораторию еще до того, как мы ее покинули. Я с трудом верю своим
глазам -- то есть с трудом верю в ваше существование.
Тем не менее выражение недоумения и удивления на лице Рулмана смягчалось
с каждой минутой. Рулман начал "садиться на крючок", решил Свени. И
немудрено -- перед ним стоял живой Свени, дышавший воздухом Ганимеда,
легко передвигающийся в его поле тяготения, а его холодная кожа была
покрыта мельчайшей пылью Ганимеда. Факт среди других неоспоримых фактов.
-- Да, ищейки Порта нашли большой купол,-- продолжил Свени.-- Но им так
и не удалось отыскать малый, пилотский. Папа взорвал соединительный
тоннель еще до их посадки. Сам он погиб под оползнем. Когда это случилось,
я, конечно, был еще клеткой в пробирке.
-- М-да-а...-- задумчиво произнес Рулман.-- Помню, мы засекли приборами
корабля взрыв перед самым стартом. Но мы решили, что рейдеры Порта
начали обстрел, хотя это и не ожидалось. Они ведь не разрушили большую
лабораторию?
-- Нет,-- согласился Свени. Это Рулману было известно и так --
переговоры между землянами и Луной должны были приниматься даже здесь.
Пусть случайная и неполная, но все же информация у них имелась.--
Несколько линий внутренней связи уцелело, и мама часто слушала, что там
происходит. И я тоже, когда достаточно подрос. Именно таким образом мы и
узнали, что колония на Ганимеде еще существует и до сих пор не
разбомблена.
-- Но где вы брали энергию?
-- В основном от собственной стронциевой батареи. Все было надежно
экранировано, и полицейские не смогли засечь посторонние поля. Когда
