один человек не отважится сознательно идти в поселок жестоких чернокожих,
вооруженный одним лишь копьем, которое, по-видимому, было непривычным
оружием для белого человека. Он отходил к тому же и от следа стариков. Этот
след он почему-то оставил далеко позади, хотя он был ясный и свежий перед
глазами Тарзана.
Тарзан недоумевал. В свирепых джунглях, незащищенный чужеземец явится
легкой добычей, если его не довести быстро до берега.
Вот уже лев Нума выслеживает белого человека в двенадцати шагах от него
справа!
Клейтон слышал, что какое-то большое животное идет параллельно с ним.
Внезапно в вечернем воздухе раздался громовый рев зверя. Человек остановился
с поднятым копьем, лицом к кусту, из которого раздался ужасный звук. Тени
сгущались, темнота спускалась на землю.
Боже! Умереть здесь одному, под клыками диких зверей;
быть истерзанным и изорванным, чувствовать горячее дыхание зверя на
своем лице в то время, как громадные лапы раздавят ему грудь!
Одно мгновение все было тихо. Клейтон стоял неподвижно, с поднятым
копьем. Теперь слабый шорох в кустах известил его, что животное крадется к
нему. Оно уже готовилось прыгнуть. И вот он увидел его всего в двадцати
шагах от себя, -- извилистое длинное мускулистое тело и бурую голову
громадного льва с черной гривой.
Животное лежало на брюхе, двигаясь вперед очень медленно. Когда глаза
его встретили глаза Клейтона, лев остановился и осторожно подобрал под себя
задние лапы.
В порыве мучительного отчаяния человек ждал, боясь бросить копье, не
имея сил бежать.
В ветвях над его головой раздался шум. -- "Новая опасность" --
мелькнуло у него в уме, но он не решился отвести глаз от горевших перед ним
желто-зеленых зрачков. Раздался резкий звук, словно порвалась струна
мандолины, и стрела вонзилась в желтую шкуру льва.
С ревом боли и гнева животное прыгнуло, но Клейтон как-то отскочил в
сторону, и когда он обернулся снова к обезумевшему царю зверей, то был
ошеломлен представившимся его взорам зрелищем. В тот момент, когда зверь
повернулся, чтобы возобновить свое нападение, голый гигант спрыгнул с дерева
прямо на его спину.
Как молния, рука, свитая из железных мускулов, окружила громадную шею,
и большое животное, рычащее и рвущее когтями воздух, было поднято так ловко,
как Клейтон поднял бы комнатную собачку.
Зрелище, которому он был свидетелем здесь, в сумеречной глуши
африканских джунглей, навсегда врезалось в памяти англичанина.
Стоящий перед ним человек являлся олицетворением физического
совершенства и гигантской силы. Но не на этом зиждилась его уверенность в
бою с большой кошкой, потому что, как бы ни были могучи его мускулы, они
были ничто по сравнению с мускулами Нумы. Ловкости, уму и своему длинному
острому ножу был он обязан своим превосходством.
Он охватил правой рукой шею льва, в то время как левая рука несколько
раз кряду всаживала нож в незащищенный бок зверя у его левого плеча.
Разъяренное животное, поднятое на дыбы, беспомощно боролось в этом
неестественном положении.
Если бы бой продлился еще несколько секунд, исход его мог быть иным. Но
все произошло так быстро, что, прежде чем лев оправился от столь
неожиданного нападения, он свалился мертвым на землю.
Тогда странная фигура победителя выпрямилась во весь рост над трупом
льва и, откинув назад дикую и прекрасную голову, издала тот самый страшный
крик, который несколько минут перед тем так испугал Клейтона.
Он видел перед собой молодого человека, совершенно голого, за
исключением повязки на бедрах и нескольких варварских украшений на руках и
ногах. На груди, ярко выделяясь на гладкой коричневой коже, сверкал
драгоценный брильянтовый медальон. Охотничий нож был уже вложен в
самодельные ножны, и человек поднимал с земли свой лук и стрелы, брошенные
перед прыжком на льва.
Клейтон заговорил с незнакомцем по-английски, благодаря его за смелое
спасение и приветствуя изумительную силу и ловкость, выказанные им. Но
единственным ответом был уверенный взгляд и легкое пожимание могучих плеч,
которое могло означать или пренебрежение оказанной услугой, или незнание
языка Клейтона.
Закинув за плечи лук и колчан, дикий человек -- таким Клейтон считал
его теперь -- снова вытащил нож и ловко вырезал дюжину широких полосок из
туши льва. Тогда, усевшись, на корточки, он принялся поедать мясо, сделав
сначала знак Клейтону, чтобы и он присоединился к нему.
Крепкие зубы с явным удовольствием вонзались в сырое мясо, с которого
еще капала кровь. Но Клейтон не мог заставить себя разделить это пиршество
со своим странным хозяином. Он наблюдал за ним, и у него зародилось
убеждение, что это и есть Тарзан, записку которого этим утром он видел
прибитой к двери хижины.
Если это так, то он должен говорить по-английски. Снова Клейтон пытался
завести разговор с обезьяной-человеком; но ответы, теперь устные, были
сказаны на странном языке, похожем на бормотание мартышек, смешанное с
рычанием какого-нибудь дикого зверя.
Нет, это не мог быть Тарзан; было очевидно, что английского языка он
совершенно не знает.
Когда Тарзан кончил есть, он встал и, указывая на совершенно другое
направление, чем то, по которому шел Клейтон, пошел вперед сквозь джунгли.
Ошеломленный Клейтон колебался, следовать ли за ним, потому что он
боялся, не ведет ли его дикарь еще глубже в чащу лесов. Но обезьяна-человек,
видя, что он не идет, вернулся и, схватив его за платье, тащил за собой до
тех пор пока Клейтон понял, что от него требуется; тогда ему позволили идти
добровольно.
Придя к заключению, что он в плену, англичанин не видел иного исхода,
как следовать за тем, кто взял его в плен. Таким образом они медленно
пробирались по джунглям, в то время как мягкая мантия непроницаемой лесной
ночи легла на них. Кругом раздавались крадущиеся шаги мягких лап, смешанные
с хрустением ломающихся веток и с дикими зовами лесных тварей, которые, как
казалось Клейтону, окружили его со всех сторон.
Внезапно Клейтон услышал слабый звук огнестрельного оружия. Последовал
один только выстрел, и затем наступила тишина.
В хижине на берегу две смертельно напуганные женщины прижимались друг к
другу на низенькой скамейке в сгущающейся темноте.
Негритянка истерично рыдала, оплакивая несчастный день своего отъезда
из дорогого родного Мэриленда, а белая девушка, с сухими глазами и внешне
спокойная, мучилась внутренними страхами и предчувствиями. Она боялась и за
себя и за тех трех человек, скитающихся в бездонной глубине диких джунглей,
из которых теперь доносились почти непрерывные крики и рев, лай и рычание
страшных обитателей джунглей, искавших добычу.
И вдруг послышался звук тяжелого тела, которое терлось о стены хижины.
Девушка различала крадущиеся, мягкие шаги. На мгновение наступила тишина.
Даже дикие крики в лесу стихли до слабого шепота. А затем она ясно услышала
фырканье животного у двери, не дальше двух футов от того места, где она
притаилась. И инстинктивно девушка содрогнулась и прижалась ближе к черной
женщине.
-- Тс... тише! -- шепнула она, -- тише, Эсмеральда, -- так как стоны и
рыдания женщины, казалось, привлекали зверя за тонкой стеной.
У двери раздался слабый звук царапанья. Зверь пытался насильно
ворваться в хижину; но скоро бросил, и опять девушка услышала, как огромные
лапы мягко крадутся кругом хижины. Снова шаги остановились -- на этот раз
под окном, и туда теперь устремились испуганные взоры девушки.
-- Боже! -- шепнула она в ужасе. В маленьком квадрате окна, силуэтом на
освещенном луной небе, вырисовывалась голова громадной львицы. Горящие глаза
ее были со сосредоточенной яростью устремлены на девушку.
-- Эсмеральда, смотрите, -- шепнула она. -- Боже мой! Что нам делать?
Смотрите! Скорей! Окно!
Эсмеральда, еще ближе прижимаясь к своей госпоже, бросила один
испуганный взгляд на маленький квадрат лунного света как раз, когда львица
издала глухое, свирепое рычанье.
Зрелище, представившееся глазам бедной негритянки, было чересчур
потрясающее для ее натянутых нервов.
-- О, Габерелле! -- завопила она и скользнула на пол неподвижной и
бесчувственной массой.
Долго, бесконечно долго стояла львица у окна, положив на подоконник
лапы, и смотрела во все глаза в комнату. И вот она попробовала своими
большими когтями крепость решетки.
Девушка почти перестала дышать, когда, к ее облегчению, голова зверя
исчезла и она услышала его удаляющиеся шаги. Но шаги снова приблизились к
двери, снова началось царапание, -- на этот раз -- со все растущей силой,
пока, наконец, зверь не стал рвать массивные доски в полном бешенстве от
желания схватить беззащитную жертву.
Если бы Джэн Портер знала о неимоверной крепости двери, сколоченной
часть за частью, она бы меньше опасалась за нападение львицы с этой стороны.
Могло ли прийти в голову Джону Клейтону, когда он сколачивал эту
грубую, но могучую дверь, что, двадцать лет спустя, она защитит от клыков и
когтей львицы прекрасную американскую девушку, тогда еще не родившуюся?
Целые двадцать минут зверь фыркал и бился около двери, по временам
издавая дикий, свирепый рев обманутого бешенства. Под конец он бросил здесь
свои попытки, и Джэн Портер услышала, что львица возвращается к окну, под
которым она остановилась на мгновение, а затем бросилась всей своей огромной
тяжестью на ослабевшую от времени решетку.
Девушка слышала, как скрипели деревянные брусья под напором; но они
удержались, и огромное тело зверя свалилось обратно на землю.
Львица повторяла этот маневр, пока, наконец, перепуганная пленница не
увидела, что часть решетки поддалась, и через мгновение большая лапа и
голова животного пролезли в комнату.
Могучая шея и плечи медленно раздвигали брусья, и гибкое тело старалось
проникнуть все дальше и дальше.
Словно в исступлении девушка встала, держа руку на груди, с широко
раскрытыми от ужаса глазами, устремленными на оскаленную морду зверя,
стоявшего не дальше десяти футов от нее. У ног Джэн лежало бесчувственное
тело негритянки. Если бы только ей удалось привести ее в чувство, быть
может, их объединенными усилиями удалось бы заставить отступить вторгшегося
к ним свирепого и кровожадного врага.
Джэн Портер склонилась к служанке и схватила ее за плечи, сильно тряся
ее.
-- Эсмеральда! Эсмеральда! -- кричала она. -- Помоги мне, или мы
погибли.
Эсмеральда медленно открыла глаза. Первый предмет, который она увидела,
были покрытые пеной клыки громадного зверя.
С криком ужаса бедная женщина встала на четвереньки и забегала в этом
положении по комнате, пронзительно вопя:
"О, Габерелле! О, Габерелле!".
Эсмеральда весила около двухсот восьмидесяти фунтов, что не
способствовало воздушной стройности ее фигуры, даже когда она ходила
выпрямившись. Но ее суетливость, соединенная с ее крайней тучностью,
производили невыразимо комическое впечатление, когда Эсмеральда находила
нужным передвигаться на четвереньках.
Львица на одно мгновение затихла, пристально устремив глаза на
мелькавшую Эсмеральду, избравшую, по-видимому, своею целью шкаф, в который
она намеревалась всунуть свое огромное тело. Но так как полки были лишь на
расстоянии девяти или десяти дюймов друг от друга, ей удалось всунуть туда
только голову, после чего с таким неистовым визгом, перед которым бледнели
все крики джунглей, она снова упала в обморок.
Когда Эсмеральда утихла, львица возобновила свои усилия пролезть сквозь
