почве этого огульного отвержения прошлого, развивается постепенно вкус к
утопиям" (Т. I, стр. 85).
Русское вольтерьянство, со одной стороны стремилось к крайнему
политическому радикализму, а с другой, по свидетельству Фонвизина "идейные"
занятия в кружках вольтерьянцев заключались главным образом в "богохульстве
и кощунстве". Верную характеристику русскому вольтерьянству дает
Ключевский: "Потеряв своего Бога, - замечает он, - заурядный русский
вольтерьянец не просто уходил из ЕГО храма, как человек, ставший в нем
лишним, но подобно взбунтовавшемуся дворовому, норовил перед уходом
набуянить, все перебить, исковеркать, перепачкать".
В этой характеристике вольтерьянства не трудно увидеть первые ростки
того нигилизма, который, прочно, со времен вольтерьянства вошел в русский
духовный быт. "...новые идеи, - констатирует Ключевский, - нравились, как
скандал, подобно рисункам соблазнительного романа. Философский смех
освобождал нашего вольтерьянца от законов божеских и человеческих,
эмансипировал его дух и плоть, делал его недоступным ни для каких страхов,
кроме полицейского" (Ключевский, Очерки и речи. т. II, стр. 256).
"Этот отрыв от всего родного кажется сразу мало понятным и как-то
дурно характеризует русских людей XVIII века (явление такого отрыва
встречается еще задолго до середины XIX века.) Это, конечно, верно, но факт
этот по себе более сложен чем кажется. Весь этот нигилистический склад ума
слагался в связи с утерей былой духовной почвы, отсутствием, в новых
культурных условиях, дорогой для души родной среды, от которой душа могла
бы питаться. С Церковью, которая еще недавно целиком заполняла душу, уже не
было никакой связи, - жизнь резко "секуляризировалась", отделяясь от
Церкви, - и тут образовалась целая пропасть. И если одни русские люди,
по-прежнему пламенно жаждавшие "исповедовать" какую-либо новую веру,
уходили целиком в жизнь Запада, то другие уходили в дешевый скептицизм, в
нигилистическое вольнодумство". "Русское вольтерьянство в своем
нигилистическом аспекте оставило все же надолго следы в русском обществе,
но оно принадлежит больше русскому быту, чем русской культуре. Гораздо
существеннее то крыло вольтерьянства, которое было серьезно и которое
положило начало русскому радикализму как политическому, так и идейному. Тут
же, конечно, значение Вольтера не было исключительным, русские люди
увлекались и Руссо, и Дидро, энциклопедистами, позднейшими материалистами".
"Из рассказа одного из виднейших масонов XVIII века И. В. Лопухина,
мы знаем, что он "охотно читывал Вольтеровы насмешки над религией,
опровержения Руссо и подобные сочинения". "Русский радикализм, не знающий
никаких авторитетов, склонный к крайностям и острой постановке проблем,
начинается именно в эту эпоху. Но как раз в силу этого экстремизма, в
русских умах начинает расцветать склонность к: мечтательности, то есть к
утопиям".
"Так, петровский дворянин, артиллерист и навигатор, превратился в
елизаветинского петиметра, а этот петиметр при Екатерине переродился в
homme de Lettresєa, из которого к концу века выработался дворянин-философ,
масон и вольтерьянец. Этот дворянин-философ и был типическим представителем
того общественного слоя, которому предстояло вести русское общество по пути
прогресса. Поэтому необходимо обозначить его главные черты. Его
общественное положение покоилось на политической несправедливости и
венчалось житейским бездельем. С рук сельского дьячка учителя он переходил
на руки француза-гувернера, довершал образование в итальянском театре или
французском ресторане, применял приобретенные познания в петербургской
гостиной и доканчивал дни свои в московском или деревенском кабинете с
книжкой Вольтера в руках. С этой книжкой Вольтера где-нибудь на Поварской
или в Тульской деревне он представлял странное явление. Все усвоенные им
манеры, привычки, вкусы, симпатии, самый язык - все было чужое, привозное,
а дома у него не было никаких живых органических связей с окружающим,
никакого серьезного житейского дела. Чужой между своими, он старался стать
своим между чужими, был в европейском обществе каким-то приемышем. В Европе
на него смотрели, как на переодетого татарина, а дома видели в нем
родившегося в России француза" (В. Ключевский).
IX
Радищев, которого интеллигенты признают родоначальником Ордена был
масоном. "Таинственность их бесед, - пишет Пушкин в статье о Радищеве, -
воспламенила его воображение". Результатом этого "воспламенения" было
"Путешествие из Петербурга в Москву" по определению Пушкина "сатирическое
воззвание к возмущению".
Ближайшие предшественники интеллигенции, наиболее выдающиеся
идеологи и вожди декабристов, также были масонами. Когда русские войска,
после изгнания Наполеона пошли в Европу, многие из декабристов вступили во
французские и немецкие ложи. Масонка Соколовская в книге "Русское
масонство" сообщает, что "в 1813 году берлинской ложей "Трех Глобусов" была
основана военная ложа "Железного Креста" для прусских и русских офицеров
при главной армии союзников". Также известно, что 4 мая 1814 года в честь
возвращения короля "Людовика Желанного" в ложе La Pafaite Union в Париже
присутствовали масоны английские, русские и всех наций. В 1817 году в
Мобеусе била основана ложа "Георгия Победоносца", в которой участвовало 35
русских офицеров и три француза, которые очевидно являлись руководителями,
ибо занимали первенствующие должности. (Haumant, Culture Fraincaise en
Russies, 322)
"Когда пробил последний час пребывания во Франции, - читаем в
"Записке декабриста" изданной в Лейпциге в 1870 году, - цвет офицеров
гвардейского корпуса вернулся домой с намерением пересадить Францию в
Россию. Так образовались в большей части лучших полков масонские ложи с
чисто политическим оттенком". После запрещения масонства, декабристы,
используя конспиративный опыт масонства и связи по масонской линии, создают
тайные революционные общества. Цель этих обществ та же самая, которая была
и у масонских военных лож, существовавший в полках - "пересадить Францию в
Россию", то есть совершить в России революционный переворот.
В книге "Идеалы и действительность в русской литературе" анархист
кн. Кропоткин утверждает, что "несмотря на правительственные преследования
и мистические христиане и масоны (некоторые ложи следовали учению
Розенкрейцеров) оказали глубокое влияние на умственную жизнь России".
В. Зеньковский в первом томе "Истории Русской Философии", что
"русское масонство XVIII и начала XIX веков сыграло громадную роль в
духовной мобилизации творческих сил России. С одной стороны, оно привлекало
к себе людей, искавших противовеса атеистическим течениям XVIII века, и
было в этом смысле выражением религиозных запросов русских людей этого
времени. (Вернее: сказать оно ловило своей мнимой религиозностью в свои
сети отошедших от Православия русских европейцев. - Б. Б.). С другой
стороны, масонство, увлекая своим идеализмом и благородными мечтами о
служении человечеству, само было явлением внецерковной религиозности,
свободной от всякого церковного авторитета. С одной стороны, масонство
уводило от "вольтерьянства" (мнимо - Б. Б.), а с другой стороны - от
Церкви: (это основная цель. - Б. Б.) именно поэтому масонство на Руси
служило основному процессу секуляризации, происходившему в XVIII веке в
России".( Т. I, стр. 105).
В "Русской идее" Н. Бердяев утверждает, что духовное значение
масонства на европеизировавшиеся слои общества "было огромно. Первые
масонские ложи возникли еще в 1731-32 гг. Лучшие русские люди были
масонами. Первоначальная русская литература имела связь с масонством.
Масонство было первой свободной самоорганизацией общества в России, только
оно и не было навязано сверху властью". "В масонстве произошла формация
русской культурной души, оно вырабатывало нравственный идеал личности.
Православие было, конечно, более глубоким влиянием на души русских людей,
но в масонстве образовались культурные души петровской эпохи и
противопоставлялись деспотизму власти и обскурантизму... В масонской
атмосфере происходило духовное пробуждение...
Наиболее философским масоном был Шварц, он был, может быть, первым в
России философствующим человеком. Шварц имел философское образование. Он в
отличие от Новикова интересовался оккультными науками и считал себя
розенкрейцером".
"Масон Новиков был главным деятелем русского просвещения XVIII
века". "Первым культурным свободолюбивым человеком был масон и декабрист,
но он не был еще самостоятельно мыслящим... Декабристы прошли через
масонские ложи. Пестель был масон. Н. Тургенев был. масоном и даже
сочувствовал иллюминатству Вейсгаупта, то есть самой левой форме
масонства... Кроме масонских лож, Россия была покрыта тайными обществами,
подготовлявшими политический переворот... Пестеля можно считать первым
русским социалистом; социализм его был, конечно, аграрным. Он -
предшественник революционных движений и русской интеллигенции... Масоны и
декабристы подготовляют появление русской интеллигенции XIX века, которую
на Западе плохо понимают, смешивая ее с тем, что там называют
intellectuels. Но сами масоны и декабристы, родовитые русские дворяне, не
были еще типичными интеллигентами и имели лишь некоторые черты,
предваряющие явление интеллигенции".
X
Лучшие, наиболее патриотически настроенные декабристы, как С.
Волконский, как М. И. Муравьев-Апостол, после разгрома заговора
декабристов, поняли какой опасностью он грозил России в случае
осуществления и осуждали его. Муравьев-Апостол признавался, что "всегда
благодарит Бога за неудачу 14 декабря" и говорил, что по идеям это было не
русское движение. Когда однажды в годовщину восстания декабристов, члены
Ордена Р. И. преподнесли ему, как одному из последних декабристов, лавровый
венок, он страшно рассердился и заявил:
"В этот день надо плакать и молиться, а не праздновать".
Но организаторы Ордена Р. И. и их последователи сделали из
масонов-декабристов политических Кумиров. "Мы мечтали о том, - пишет А.
Герцен, - как начать новый союз по образцу декабристов". Декабристы создали
свои тайные политические союзы по масонским идейным и организационным
образцам. Поэтому и все, кто создавал новые политические союзы по образцам
декабристов, фактически создавали их по образцам масонства.
Русские университеты, как и многие другие высшие учебные заведения
России, давно уже были превращены русскими масонами в центры масонской
революционной пропаганды. Бывший масон Жозеф де Местр еще при жизни
Александра I предсказал, что Россию погубит "Пугачев, который выйдет из
Университета". Вспоминая ученье в университете Герцен пишет: "Мы были
уверены, что из этой аудитории выйдет та фаланга, которая пойдет вслед за
Пестелем и Рылеевым, и что мы будем в ней".
А друг Герцена Огарев пишет в "Исповеди лишнего человека":
Я помню комнату аршинов пять,
Кровать да стул, да стол с свечею
сальной...
И тут втроем мы, дети декабристов
И мира нового ученики, ученики Фурье и
Сен-Симона..
Мы поклялись, что посвятим всю жизнь
Народу и его освобожденью,
Основою положим социализм.
И, чтоб достичь священной нашей цели,
Мы общество должны составить втайне...
Предсказание Жозефа де Местр к несчастью для России исполнилось.
Герцен, Бакунин, Белинский создатели масонствующего Ордена Р. И. и были
"Пугачевыми из университета". Основатели Ордена в идейном отношении шли за
масонами. Это проглядывает во всем и в симпатии масонским идеям, масонским
