постов".
Натура, или как выражается С. Платонов "Природа Царя Алексея
Михайловича" была впечатлительная чуткая, живая и мягкая, общительная и
веселая. "Эти богатые свойства были в духе того времени обработаны
воспитанием. Алексея Михайловича приучили к книге и разбудили в нем
умственные запросы. Склонность к чтению и размышлению развила светлые
стороны натуры Алексея Михайловича и создала из него чрезвычайно
привлекательную личность. Он был один из самых образованных людей
московского общества того времени: следы его разносторонней начитанности,
библейской, церковной и светской разбросаны во всех его произведениях.
Видно, что он вполне овладел тогдашней литературой и усвоил себе до
тонкости книжный язык. В серьезных письмах и сочинениях он любит пускать в
ход цветистые книжные обороты, но вместе с тем, он не похож на тогдашних
книжников-риторов, для красоты формы жертвовавших ясностью и даже смыслом.
У царя Алексея продуман каждый его цветистый афоризм, из каждой книжной
фразы смотрит живая и ясная мысль. У него нет пустословия: все, что он
прочел, он продумал; он, видимо, привык размышлять свободно и легко
высказывать то, что надумал, и говорил, при том только то, что думал.
Поэтому его речь всегда искренна и полна содержания. Высказывался он
чрезвычайно охотно, и потому его умственный облик вполне ясен".
Тишайший царь много читал и много размышлял о прочитанном.
"И это размышление, - указывает С. Платонов, - состояло не в том
только, что в уме Алексея Михайловича послушно и живо припоминались им
читанные тексты и чужие мысли, подходящие внешним образом к данному времени
и случаю. Умственная работа приводила его к образованию собственных
взглядов на мир и людей, а равно и общих нравственных понятий, которые
составляли его собственное философско-нравственное достояние. Конечно, это
не была система мировоззрения в современном смысле; тем не менее в сознании
Алексея Михайловича был такой отчетливый моральный строй и порядок, что
всякий частный случай ему легко было подвести под его общие понятия и дать
ему категорическую оценку. Нет возможности восстановить, в общем содержании
и системе, этот душевный строй, прежде всего потому, что и сам его
обладатель никогда не заботился об этом. Однако, для примера укажем хотя бы
на то, что, исходя из религиозно-нравственных оснований, Алексей Михайлович
имел ясное и твердое понятие о происхождении и значении царской власти в
Московском государстве, как власти богоустановленной и назначенной для
того, чтобы "рассуждать людей вправду" и "беспомощным помогать". Вот слова
царя Алексея князю Г. Г. Ромодановскому: "Бог благословил и предал нам,
государю, править и рассуждать люди своя на востоке и на западе и на юге и
на севере вправду". Для царя Алексея это была не случайная красивая фраза,
а постоянная твердая формула его власти, которую он сознательно повторял
всегда, когда его мысль обращалась на объяснение смысла и цели его
державных полномочий.
В письме к князю Н. И. Одоевскому, например, царь однажды помянул о
том, "как жить мне, государю, и вам, боярам", и на эту тему писал: "а мя,
великий государь, ежедневно просим у Создателя, ...чтобы Господь Бог...
даровал нам, великому Государю, и вам, боярам, с нами единодушно люди Его,
Световы, разсудити вправду, всем равно".
Взятый здесь пример имеет цену в особенности потому, что для
историка в данном случае ясен источник тех фраз царя Алексея, в которых
столь категорически нашла себе определение, впервые в Московском
государстве, идея державной власти. Свои мысли о существе царского служения
Алексей Михайлович черпал, по-видимому, из чина царского венчания или же
непосредственно из главы 9-й Книги Премудрости Соломона.
Не менее знаменательным кажется и отношение царя к вопросу о внешнем
принуждении в делах веры. С заметною твердостью и смелостью мысли, хотя и в
очень сдержанных фразах, царь пишет по этому вопросу митрополиту Никону,
которого авторитет он ставил в те года необыкновенно высоко. Он просит
Никона не томить в походе монашеским послушанием сопровождавших его
светских людей: "не заставляй у правила стоять: добро, государь владыко
святый, учить премудра - премудрее будет, а безумному - мозолие ему есть!"
Он ставит Никону на вид слова одного из его спутников, что Никон "никого де
силою не заставит Богу веровать". При всем почтении к митрополиту, "не в
пример святу мужу", Алексей Михайлович видимо разделяет мысли несогласных с
Никоном и терпевших от него подневольных постников и молитвенников. Нельзя
силою заставить Богу веровать - это по всей видимости убеждение самого
Алексея Михайловича".
Отец Петра I, как это отмечают все его современники, русские и
иностранцы, был очень религиозен. Его религиозности С. Платонов дает очень
высокую оценку.
"Чтение, - пишет он, - образовало в Алексее Михайловиче очень
глубокую и сознательную религиозность. Религиозным чувством он был
проникнут весь. Он много молился, строго держал посты и прекрасно знал все
церковные уставы. Его главным духовным интересом было спасение души. С этой
точки зрения он судил и других. Всякому виновному царь, при выговоре,
непременно указывал, что он своим поступком губит свою душу и служит
сатане. По представлению, общему в то время, средство к спасению души царь
видел в строгом последовании обрядности и поэтому очень строго соблюдал все
обряды. Любопытно прочесть записки дьякона Павла Алеппского, который был в
России в 1655 году с патриархом Макарием Антиохийским и описал нам Алексея
Михайловича в церкви среди клира. Из этих записок всего лучше видно, какое
значение придавал царь обрядам и как заботливо следил за точным их
исполнением. Но обряд и аскетическое воздержание, к которому стремились
наши предки, не исчерпали религиозного сознания Алексея Михайловича.
Религия для него была не только обрядом, но и высокой нравственной
дисциплиной".
III
Будучи глубоко верующим, очень религиозным человеком, Тишайший Царь
вместе с тем не был ханжой
"Живая, впечатлительная, чуткая и добрая натура Алексея Михайловича,
- пишет С. Платонов, - делала его очень способным к добродушному веселью и
смеху".
В другом месте своих очерков С. Платонов отмечает, что "при
постоянном религиозном настроении и напряженной моральной вдумчивости,
Алексей Михайлович обладал одною симпатичною чертою, которая, казалось бы,
мало могла уживаться с его аскетизмом и наклонностью к отвлеченному
наставительному резонерству. Царь Алексей был замечательный эстетик - в том
смысле, что любил и понимал красоту. Его эстетическое чувство сказывалось
ярче всего в страсти к соколиной охоте, а позже - к сельскому хозяйству.
Кроме прямых ощущений охотника и обычных удовольствий охоты с ее азартом и
шумным движением, соколиная потеха удовлетворяла в царе Алексее и чувство
красоты."
В "Уряднике сокольничья пути" он очень тонко рассуждает о красоте
разных охотничьих птиц, о прелести: птичьего лета и удара, о внешнем
изяществе своей охоты. Для него "его государевы красные и славные птичьи
охоты" урядство или порядок "уставляет и объявляет красоту и удивление";
высокого сокола лет - "красносмотрителен и радостен"; копцова (то есть
копчика) добыча и лет - "добровиден". Он следит за красотою сокольничего
наряда и оговаривает, чтобы нашивка на кафтанах была "золотная" или
серебряная: "к какому цвету какая пристанет"; требует, чтобы сокольник
держал птицу "подъявительно к видению человеческому и ко красоте
кречатьей", то есть так, чтобы ее рассмотреть было удобно и красиво.
Элемент красоты и изящества вообще играет не последнюю роль в "урядстве"
всего охотничьего чина царя Алексея.
То же чувство красоты заставляло царя Алексея увлекаться внешним
благочестием церковного служения и строго следить за ним, иногда даже
нарушая его внутреннюю чинность для внешней красоты. В записках Павла
Алеппского можно видеть много примеров тому, как царь распоряжался в
церкви, наводя порядок и красоту в такие минуты, когда, по нашим понятиям,
ему надлежало бы хранить молчание и благоговение. Не только церковные
церемонии, но и парады придворные и военные необыкновенно занимали царя
Алексея Михайловича с точки зрения "чина" и "урядства"; то есть внешнего
порядка, красоты и великолепия. Он, например, с чрезвычайным усердием
устраивал смотры своим войскам перед первым Литовским походом, обставляя их
торжественным и красивым церемониалом. Большой эстетический вкус царя
сказывался в выборе любимых мест: кто знает положение Савина-Сторожевского
монастыря в Звенигороде, излюбленного царем Алексеем Михайловичем, тот
согласится, что это - одно из красивейших мест всей Московской губернии;
кто был в селе Коломенском, тот помнит, конечно, прекрасные виды с высокого
берега Москвы-реки в Коломенском. Мирная красота этих мест - обычный тип
великорусского пейзажа - так соответствует характеру "гораздо тихого" царя.
Соединение глубокой религиозности и аскетизма с охотничьими
наслаждениями и светлым взглядом на жизнь не было противоречием в натуре и
философии Алексея Михайловича. В нем религия и молитва не исключали
удовольствий и потех. Он сознательно позволял себе свои охотничьи и
комедийные развлечения, не считал их преступными, не каялся после них. У
него и на удовольствия был свой особый взгляд. "И зело потеха сия полевая
утешает сердца печальные", - пишет он в наставлении сокольникам: - будити
охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю потехою..., да не одолеют вас
кручины и печали всякия".
Таким образом в сознании Алексея Михайловича охотничья - потеха есть
противодействие печали, и подобный взгляд на удовольствие не случайно
соскользнул с его пера: по мнению царя, жизнь не есть печаль, и от печали
нужно лечиться, нужно гнать ее - так и Бог велел. Он просит Одоевского не
плакать о смерти сына: "Нельзя, что не поскорбеть и не прослезиться, и
прослезиться надобно - да в меру, чтоб Бога наипаче не прогневать". Но если
жизнь - не тяжелое, мрачное испытание, то она для царя Алексея и не
сплошное наслаждение. Цель жизни - спасение души, и достигается эта цель
хорошею благочестивою жизнью; а хорошая жизнь, по мнению царя, должна
проходить в строгом порядке: в ней все должно иметь свое место и время;
царь, говоря о потехе, напоминает своим сокольникам: правды же и суда
милостивыя любве и ратнаго строя николиже позабывайте: делу время и потехе
час".
Таким образом страстно любимая царем Алексеем забава для него,
все-таки, только забава и не должна мешать делу. Он убежден, что во все,
что бы ни делал человек, нужно вносить порядок, "чин". "Хотя и мала вещь, а
будет по чину честна, мерна, стройна, благочинна, - никтоже зазрит, никтоже
похулит, всякий похвалит, всякий прославит и удивится, что и малой вещи
честь и чин и образец положен по мере". Чин и благоустройство для Алексея
Михайловича - залог успеха во всем: "без чина же всякая вещь не утвердится
и не крепится; безстройство же теряет дело и возставляет безделье , -
говорит он.
Поэтому царь Алексей Михайлович очень заботился о порядке во всяком
большом и малом деле. Он только тогда бывал счастлив, когда на душе у него
было светло и ясно, и кругом все было светло и спокойно, все на месте, все
почину. Об этом-то внутреннем равновесии и внешнем порядке более всего
заботился царь Алексей, мешая дело с потехой и соединяя подвиги строгого
аскетизма с чистыми и мирными наслаждениями. Такая непрерывно владевшая
царем Алексеем забота позволяет сравнить его (хотя аналогия здесь может
быть лишь очень отдаленная) с первыми эпикурейцами, искавшими своей
"атараксии", безмятежного душевного равновесия, в разумном и сдержанном
наслаждении".
Потехи Тишайшего царя, которыми он тешится в минуты отдыха от
государственных занятий ничем не напоминают грубых дикарских забав
"просветившегося" в Европе его сына Петра. В одном из оставшихся после него
