ду. Ты поведешь! воскликнул Хубер, да тебя старая карга Элеанор бросила
именно потому, что ты технический идиот. Она призналась мне в день слу-
шанья. Технический идиот! удивленно повторил Уиттл, не понимаю, что она
имела в виду? Хубер с Уиттлом потом устроили настоящее маленькое сраже-
ние за руль, но недолго и по-дружески. "Понтиак-чифтэйн" в течение этой
битвы вел себя очень беспомощно, выделывая зигзаг за зигзагом, но Блумс-
бери, целиком погруженный в себя, этого не замечал. Примечательно, поду-
мал он, что после стольких лет порознь, беглая жена еще способна препод-
нести сюрприз. Сюрприз, заключил Блумсбери, - великая штука, не дает
старым тканям сморщиться.
Ну, снова приступил к беседе Уиттл, как оно ощущается? Оно? переспро-
сил Блумсбери. Что - оно?
Физическое разделение, упомянутое ранее, пояснил Уиттл. Мы желаем
знать, как оно ощущается. Вопрос не в том, что ощущается, а в чем смысл,
веско ответил Блумсбери. Господи, простонал Хубер, я расскажу тебе о
своем романчике. И что? спросил Блумсбери. Девочка была из Красного
Креста, ответил Хубер, а звали ее Бак Роджерс. И в чем же романчик сос-
тоял? поинтересовался Уиттл. Он состоял, ответил Хубер, в том, что мы
залезли на крышу компании "Крайслер" и разглядывали город с высоты. Не
слишком интригующе, пренебрежительно вставил Уиттл, как все закончилось?
Ужасно, пробормотал Хубер. Она прыгнула? спросил Уиттл. Я прыгнул, отве-
тил Хубер. Ты у нас по жизни попрыгунчик, съязвил Уиттл. Да, окрысился
Хубер, но я подстраховался. Парашют раскрылся? предположил Уиттл. С та-
ким грохотом, словно лесина рухнула, сказал Хубер, но она об этом так и
не узнала. Конец романа, печально подытожил Уиттл. Но, зато, какой вид
на город, заметил Хубер. Ну а теперь, Уиттл посмотрел на Блумсбери, по-
больше чувства.
Мы можем обсуждать, сказал Блумсбери, смысл, но никак не чувство. Од-
нако эмоции-то были, вот и поделись ими с друзьями, настаивал Уиттл. Ко-
торые, без сомнения, - все, что у тебя осталось на свете, добавил Хубер.
Уиттл прикладывал к хубертову лбу, высокому и багровому, носовые платки,
смоченные бренди, имея в виду немного его утихомирить. Однако, Хубер не
собирался отступать. Возможно, есть родственники, заметил Уиттл, те или
иные. Да ни хрена, засопел Хубер, рассмотрев обстоятельства, теперь,
когда денег больше нет, готов поспорить, что и родственников тоже не ос-
талось. Эмоции! воскликнул Уиттл, когда в последний раз они вообще у нас
были? На войне, сдается мне, ответил Хубер, когда все эти жлобы перли на
Запад. Я тебе заплачу сотню долларов, сказал Уиттл, за чувство. Нет уж,
проговорил Блумсбери, я решил, что фиг вам. Похоже, мы достаточно изыс-
канны изображать толпу в аэропорту и не давать твоей жене скулить почем
зря, но никуда не годимся, чтобы нас допустили к душевной беседе, "кап-
нул желчью" Хубер. Не в изысканности дело, пробормотал Блумсбери, раз-
мышляя тем временем над высказанным: Друзья семьи - это все, что у него
осталось, - а согласиться с этим было, чувствовал он, крайне сложно. Но,
вероятно, так оно и есть. Боже, ну что это за человек! завопил Уиттл, а
Хубер вставил: Мудак!
Однажды в кинотеатре, припомнил Блумсбери, мистер Вельд-Вторник,
вдруг повернулся на экране, посмотрел ему прямо в глаза и произнес: Ты
хороший человек. Хороший, замечательный, добрый. Блумсбери тут же вско-
чил и помчался прочь из кино, и наслаждение пело в его сердце. Но тот
случай, сколь бы дорог он ему ни был, никоим образом сейчас помочь не
мог. А воспоминание о нем, трижды незабвенное, не удержало друзей семьи
от того, чтобы загнать машину под дерево и лупить Блумсбери по лицу,
сначала бутылкой из-под бренди, а потом и монтировкой, до тех пор, пока
сокровенное чувство, наконец, не проявило себя в виде соли из его глаз и
темной крови из его ушей, а изо рта - в виде самых разных слов.
Восстание индейцев
Мы защищали город изо всех сил. Стрелы команчей сыпались на нас гра-
дом. Боевые дубинки команчей стучали по земляным желтым мостовым. Вдоль
бульвара Марка Кларка насыпали шанцы, сделали живые изгороди, стянув ку-
сты блестевшей на солнце проволокой. Никто ни черта не мог взять в толк.
Я заговорил с Сильвией. "И это называется хорошая жизнь?" Стол был зава-
лен яблоками, книгами, долгоиграющими пластинками. Она подняла на меня
глаза. "Нет".
Патрули десантников и добровольцев с повязками на рукаве охраняли вы-
сокие плоские здания. Мы допрашивали одного из команчей, попавшего в
плен. Вдвоем скрутили, закинув ему голову назад, а третий лил воду в
ноздри. Он дергался, захлебываясь и вопя. Не веря наспех составленным,
невразумительным и неточным сводкам о потерях на окраине, где убрали де-
ревья, фонари и лебедей, чтобы не мешали стрельбе, мы решили раздать
тем, кто выглядел вроде бы понадежнее, саперные лопатки, а подразделе-
ния, у которых было тяжелое оружие, развернуть, чтобы хоть с той стороны
нам ничего не угрожало. И вот я сидел, надираясь все сильнее да сильнее
и все яснее да яснее чувствуя себя влюбленным. Мы разговаривали.
- Знаешь у Форе такую пьеску - "Долли"?
- У какого Форе, у Габриеля?
- Конечно у Габриеля.
- Тогда знаю, - говорит. - Даже, извини, играю ее иногда, если не в
настроении или когда мне очень хорошо. Хотя вообще-то она для четырех
рук.
- Ну и как же ты ее играешь?
- Гоню как можно быстрее, - объяснила она, - а какой там в нотах темп
указан, мне все равно.
Интересно, когда ту сцену в постели снимали, ты что чувствовала, ви-
дя, как на тебя пялятся операторы, и эти, которые декорации таскают, и
осветители, и техники по звукозаписи, - нравилось тебе? помогало эпизод
сыграть? Потом была еще сцена, где ты под душем, ну а я в это время ош-
куривал дверь, она внутри полая, и все время заглядывал в пособие с кар-
тинками да еще слушал, что мне советует человек, который с такими дверя-
ми уже имел дело. Сам я тоже до этого столы делал, и когда с Нэнси жил,
и когда с Алисой, и когда с Юнис, и когда с Марианной.
Краснокожие все прут да прут, вот как народ, который чем-то страшно
напугали и он по площади разбегается, а крику, а воплей этих пронзи-
тельных, того и гляди, развалятся наши баррикады, возведенные из манеке-
нов, рулонов шелка, папок с продуманными подробными описаниями рабочих
проектов (включая те, которыми предусматривается поступательное совер-
шенствование ситуации с иными расами), из оплетенных бутылок с вином, из
комбинезонов. Я произвел анализ материалов, использованных для сооруже-
ния ближайшей ко мне баррикады, и обнаружил: две пепельницы керамичес-
кие, первая темно-коричневой окраски, вторая темно-коричневая с оранже-
вым пятном на язычке, куда кладут сигарету; сковородка из жести; двух-
литровые бутылки красного вина, виски "Блэк энд уайт", разлив по 0,75,
скандинавская тминная, коньяк, водка, джин, шерри номер 6; выделанная
под березу полая дверь с ножками литого железа; одеяло ярко-рыжего цвета
с бледно-голубыми полосками, красная подушка, голубая подушка, соломен-
ная корзина для мусора, две стеклянные вазы под цветы, штопоры, откры-
валки, две тарелки, десять чашек, керамические, темно-коричневые, изог-
нутая дудка югославской работы, деревянная, темно-коричневая, а также
другие предметы. Решил, что не понимаю ровным счетом ничего.
В больницах обрабатывали раны порошками, назначение которых было не
очень ясным, потому что остальные лекарства кончились в самый первый
день, уже с утра. Я решил, что ровным счетом ничего не понимаю. Друзья
свели меня с мисс Р., учительницей, по их словам, человеком недогмати-
ческих взглядов и отличным специалистом, тоже по их уверениям, - она
справлялась и со случаями потруднее, к тому же на окнах у нее в доме
стальные решетки, так что никакой опасности. Я как раз узнал из уведом-
ления Международной помощи бедствующим, что Джейн в баре на Тенерифе
подверглась нападению лилипута, который ее избил, только мисс Р. мне про
это разговаривать не позволила. "Вы, - говорит, - ничего не знаете, ни-
чего вы не чувствуете, вы погрязли в самом диком и чудовищном невежест-
ве, и я вас презираю, мальчик мой, сердце мое, mon cher. Можете ее на-
вестить, но вы не должны навещать ее сейчас, вы должны навестить ее че-
рез день, через неделю, через час, ах, я от вас просто больная..." Я хо-
тел не оценивать эти замечания, как учит Кожибский. Но это трудно. А тут
они возьми да прорвись к самой реке, и мы бросили в этот сектор на уси-
ление батальон, наспех сформированный из зуавов и таксистов. От него ни-
чего не осталось к середине дня, а начинался день таким приливом энтузи-
азма на сборном пункте и на улице под его окнами, все как в первый раз
почувствовали, что есть она, есть конусообразная эта штука, мускул
пульсирующий, который ведает циркуляцией крови.
Но нужна-то мне ты одна, только ты мне нужна в разгар этого восста-
ния, когда по желтым земляным мостовым носятся, источая угрозу, коротко-
ногие уродливые воины с обросшей мехом шеей и пикой в руке, а по траве
раскиданы раковины, которые, ну надо же, у них вместо денег. Только ког-
да мы вместе, я на самом деле чувствую себя счастливым, и только для те-
бя делаю я из полой двери этот стол с ножками литого железа. Я держу
Сильвию, вцепившись в ее ожерелье из медвежьих когтей. "Гони прочь своих
молодцов, - говорю я ей. - У нас с тобой впереди еще много лет". По тро-
туарам растекается какая-то желтоватая вонючая жижа вроде экскрементов,
а может, это у нервозности такая консистенция, ведь город никак не пой-
мет, за что это на него обрушилось, и отчего вдруг все облысели, и поче-
му сплошь ошибки да ошибки да одни измены кругом. "Если повезет, - гово-
рит мне Сильвия, - ты до утренней службы доживешь". И со всех ног кида-
ется по рю Честер Нимиц, издавая резкие крики.
Потом выяснилось, что они прорвались и в наше гетто, а жители нашего
гетто нет чтобы сопротивляться, решили поддержать их отлично организо-
ванное планомерное наступление, вооружившись кто молнией от куртки, кто
телеграммой, кто медальоном, в результате чего оборона на участке, зани-
маемом отрядом ИРА, рухнула и была сметена. Мы поспешили подбросить в
гетто дополнительный запас героина, а также гиацинтов, заказав еще сто
тысяч этих бледноватых нежных цветков. Развернули карту, попробовали
оценить ситуацию с накурившимися жителями, учитывая и эмоции сугубо лич-
ного характера. Наши кварталы были окрашены синим, а занятые ими - зеле-
ным. Я показал эту сине-зеленую карту Сильвии. "Твоя часть зеленая", -
сказал я ей. "Ты первый раз давал мне героин год назад", - говорит она.
И кидается со всех ног по аллее Джорджа Ч.Маршалла, издавая резкие кри-
ки. Мисс Р. запихнула меня в большую, совсем белую комнату (свет мягкий,
все тут колеблется, пританцовывает, с ума сойдешь, тем более что там еще
какие-то были и за мной наблюдали). Там было два стула, я сел на один, а
на другой села мисс Р. На ней что-то голубенькое, а рисунок по ткани
красным. Ничего я в ней не находил такого уж особенного. Даже разочаро-
вание испытывал оттого, что она совсем простоватая, да еще эта голая
комната и книжек ну ни одной.
В моем квартале девушки носят длинные синие шарфы до самых колен.
Случалось, девушки у себя в комнате команчей прятали, набросают свои си-
ние шарфы, так ничего и не разберешь в помещении, один синий туман. Рас-
пахивается дверь, входит Блок. Оружие у него, цветы, хлеба несколько бу-
ханок. И так приветливо держится, добрый такой и бодрый, что я ему решил
кое-что рассказать про то, как людей мучают, примеры из специальной ли-
тературы привел, из самых лучших работ французских, и немецких, и амери-
канских, а еще обратил его внимание на мух, вон их сколько слетелось,
видно, предчувствуют, что установится новый, более сдержанный цвет.
