Проза - Бартельм Д.

Рассказы

Дональд Бартельм
Рассказы


   Дональд Бартельм
   ФЛОРЕНС ГРИН - 81
   Восстание индейцев
   Стеклянная гора
   Critique de la vie quotidienne

   Из книги "Возвращайтесь, доктор Калигари" (1964)

   Перевел Алексей Михайлов

   Ужин с Флоренс Грин. Старушка сегодня явно в ударе: Хочу, говорит, по
заграницам. Ни фига себе заявочка! Все просто отпали. Самое главное, ни-
каких вам объяснений или там деталей.  Удовлетворенно окинув стол взгля-
дом, она - бац! - снова засыпает. Девчонка справа от нее здесь новенькая
и явно не рубит. Я пялюсь на нее, откровенно заискивая (в смысле, как бы
говорю:  не кипишись,  Кэтлин,  я все объясню позже, приватно). Чечевица
произрастает  в глубинах четвертой реки мира,  сибирской реки Обь длиной
3.200 миль. Мы болтаем о Кимое и Мацу. "...нужно с позиции силы. Как это
сделать лучше всего? Отказать засранцам в островах, даже если эти остро-
ва сами по себе бесполезны." Баскервилль,  второкурсник Школы  Известных
Писателей в Вестпорте, Коннектикут, (которую он, кстати, посещает именно
с целью стать великим писателем),  лихорадочно строчит.  Мацалки у  этой
новенькой...  Как коленки у моей секретарши - аж глаза лопаются. Флоренс
начала вечер многозначительно:  "Ванная наверху протекает, знаете ли..."
Что думает Герман Кан о Кимое и Мацу? Не могу вспомнить, не могу...
   Ох, Баскервилль!  Тупой  ты сукин сын!  Как ты можешь рассчитывать на
писательскую известность, если до сих пор не умеешь в первую очередь ду-
мать о себе? Разве это правильно? Разве умные люди так живут? Задумайся!
Вместо того,  чтобы пускать слюни по поводу Дж  Д.Рэтклиффа!  Санта-Ана,
самый маленький стотысячник Соединенных Штатов.  И все его 100.350 жите-
лей,  совместно коротающих бальбоански-синие тропические вечера,  думают
только о себе.  А я...  Молодой, даровитый и очень хочу нравиться. Впро-
чем,  подхалимничать мне приходится от беспомощности (читай, страха нас-
кучить вам).  Ага... Вот сижу, почеркиваю левой рученькой в журнальчике.
Акселератском таком,  развитом.  "Не напрягайся!"  называется  (социаль-
но-психологические изыскания на тему разборок, писем к редакторам и кры-
синых неврозов).  Ну не безвкусица ли? Бесспорно, но кто заплатит печат-
нику,  если Флоренс Грин упрет свой кошелек за границу.  Ответьте мне! В
журнале пишут: "Страх пациента наскучить доктору - единственный источник
беспокойства  в  классических случаях психоанализа." Врач,  естественно,
тоже за себя держится - не отдерешь.  Каждый час выделяет 10  сладостных
минут, чтобы выкурить сигаретку и вымыть руки. Ну так что, Читатель? Как
там у тебя с головой,  от всех этих разговоров про  сибирскую  реку  Обь
длиной 3.200 миль? У нас с тобой отличные роли: ты - Доктор (руки не за-
бываешь мыть?),  и аз,  который есмь,  который думает,  в общем, псих. Я
жонглирую ассоциациями.  Утонченно макаю твой нос в жижицу своей пробле-
мы. Ты думаешь, я боюсь тебе наскучить? Какого хрена? Это вот журнал "Не
напрягайся!" напрягает все,  что угодно: будь то кряхтение тверди земной
(приобские толчки) или межличностные отношения (Баскервилль  и  эта  но-
венькая).  И мы прямо таки "осязаем", как много напряга в мире. Или даже
в совершенном экземпляре меня.  С животом как  сжатый  кулак.  Замечаете
подхалимаж?  Единственый способ его расслабить, я имею в виду желудок, -
влить туда кварту джина "Фляйшман".  По моему,  вообще  отличный  способ
снимать напряжение.  Благословляю вас,  забегаловки, дарующие "Фляйшман"
на всех углах Санта-Аны и всяких прочих городишек! Без дураков.
   Новенькая - тоньше тонкого.  Со здоровенной грудью, сигналящей из вы-
реза,  и черными дырами вокруг глаз,  многообещающих глаз.  А уж как рот
откроет, такие жабы полезут... Я борюсь с искушением задрать майку и об-
рушить на нее великолепие своего пресса,  бицепсов и всего грудинно пле-
чевого пояса.  Джексон считал себя уроженцем Южной Каролины, что и запи-
сал его биограф Эймос Кендалл: мол, родился в округе Ланкастер. Но потом
появился Партон со своими документами. И Джексон заново родился. В Союз-
ном округе,  Северная Каролина,  а оттуда до границы с Южной меньше чет-
верти мили.  Джексон - мой идеал. Мне даже наплевать на современные слу-
хи,  что у него были паршивые трицепсы.  Вот такой я.  Культурист, поэт,
почитатель джексонова тулова, отец одного аборта и четырех недоношенных.
Ну? У кого из вас столько же подвигов и ни одной жены? Баскервиллю тяжко
не только в этой его Школе Известных Писателей в Вестпорте, Коннектикут.
Ему везде тяжко.  Потому что он - тормоз.  "Тормозит парень,  однако," -
сказал его первый учитель.  Второй был категоричней: "Этот парень тормо-
зит по всей трассе". Третий оказался самым честным: "Просто какой-то су-
кин тормоз,  мать его!" Главное,  все они были чертовски правы.  Пока  я
изучал Эндрю Джексона и аборты,  толпы вас шатались по улицам Санта-Аны,
штат Калифорния,  и прочих городишек,  и ведать не ведали обо всем этом.
"В случаях, когда пациент воспринимает доктора, как мудрого и многоопыт-
ного собирателя психологического материала,  знатока экзотических привы-
чек, у него нередко возникает тенденция представить себя красочней, экс-
центричней (или безумней),  чем на самом деле. Или он острит напропалую,
или  фантазирует." Сечете?  В журнале навалом такой фигни,  вползающей в
извилины.  Я, конечно, не стал бы открыто и печатно защищать джин Фляйш-
мана, как способ снять напряжение, но действительно как-то раз опублико-
вал статью под заголовком "Новое мнение об алкоголе",  написанную  одним
моим  талантливым  знакомым алкашом и вызвавшую поток одобрительных,  но
тщательно составленных писем от тайных пьянчуг с факультетов  психологии
по всей этой огромной, сухой и неверно понятой стране...
   "Просто какой-то  сукин тормоз,  мать его!" - отметил его третий учи-
тель на обсуждении специального курса для студентов-тупиц.  Имя  Баскер-
вилля в этом списке,  так сказать, занимало одно из почетных мест. Моло-
дой Баскервилль, вечно кривящийся от песчинок, которые морской ветер су-
ет ему в техасские глаза,  как счет за бесплатный солярий.  С ручонками,
судорожно сжимающими брошюрки на 20 баксов,  выхаренные конторой  у  Джо
Вейдера. (Интересно, думал Баскервилль, а эти борцы с кошмаром - они по-
хожи на пожарников? они что, правда с кошмаром борются? или наоборот его
создают?  Последнее - явно баскервилльский план-максимум). Представляете
тип?!  Даже тогда вынашивал замысел романа "Армия детей", для чего и по-
сещал лекции,  на которых его учили писать.  "Вы далеко пойдете, Баскер-
вилль," - брякнул секретарь приемной комиссии,  а восхитительные резуль-
таты  творческого  конкурса  лежали перед ним непроверенными.  "Теперь -
марш в бухгалтерию." "Доктор,  я тут пишу толстый роман.  Он будет назы-
ваться "Армия детей"!  (Интересно,  почему это мне кажется, что цветного
доктора с его смуглой рукой,  прикрывающей красную редиску, зовут Памела
Хэнсфорд  Джонсон?) Флоренс Грин - маленькая жирная бабенка восьмидесяти
одного года.  Со старушечьими синюшными ногами и множеством зеленых  де-
нег.  Нефтяные залежи глубоко в земле. Слава тому, кто наполнил вас про-
дуктом "Тексако".  Продукт "Тексако" разбивает мне сердце. Продукт "Тек-
сако" исключительно остр. Флоренс, которая не всегда была маленькой жир-
ной бабенкой, однажды совершила вояж со своим супругом, мистером Грином,
на "Графе Цеппелине". В шикарном салоне с шикарным роялем. Не обошлось и
без шикарного пианиста, Мага Мандрагора. Правда он не был расположен по-
бегать пальчиками.  С гелием тогда были проблемы. Тамошнее правительство
отказывалось его продавать хозяевам "Графа".  Название моей второй книги
непременно будет "Водород после Лейкхчрста".  Всю первую часть вечера мы
слушали занимательную историю о проблемах с ванной: "Я вызвала слесаря -
ну, чтобы посмотрел. А он мне говорит: надо менять. А я ему: у меня что,
225 долларов лишние что ли.  Не нужно мне новой, я просто хочу, чтобы вы
эту починили..." Может предложить ей раздобыть ванну из чистого гелия? Я
ведь не подхалимничаю? Она ведь думает о себе? "...А он мне говорит, что
ванна старая и запчастей к ней сейчас не сыщешь..." Теперь она неряшливо
спит во главе стола, если не считать ее таинственного заявления за супом
(Хочу по заграницам!),  и при том ничего о себе не рассказав...  Диаметр
Земли по нулевому меридиану составляет 7899,99 миль,  тогда как по эква-
тору - 7926,68. Запомните и запишите. Ничуточки не сомневаюсь, что цвет-
ной чурек передо мной - доктор. Дух эскулапа, сознание собственной необ-
ходимости  так  и  витают вокруг него.  Он встревает в разговор с видом:
сделайте меня Госсекретарем,  и тогда посмотрите. "Я вам одно скажу, там
чертовски  много китайцев".  До уссачки уверенная в собственной мудрости
Флоренс.  С одной почкой. Я - с двумя, плюс камни. Баскервилль. Забросан
камнями  педсоветом  Школы  Знаменитых Писателей после первого же своего
семинара.  Обвинен в формализме. Обмочен формалином. А Флоренс-то, поме-
шана на докторах. Почему я не соврал ей с самого начала? Представился бы
видным клиницистом, убыло бы меня? Зато смог бы сказать, что деньги нуж-
ны  для  важного  научного проекта (использование радиоактивных изотопов
для лечения рептилий).  С возможным применением в исследованиях  раковых
метастаз в желудке (аппендикс - натуральное земноводное). Оттяпал бы це-
лую кучу бабок безо всякого труда. Рак пугает Флоренс. Они бы просто сы-
пались с неба,  как радиоактивные осадки в Нью-Мексико.  А я...  Молодой
даровитый подхалим.  Сижу,  почеркиваю левой рученькой в  журнальчике...
по-моему,  это уже было? Да? И вы меня поняли? А имя ей точно не Кэтлин.
Джоан Грэхем еще куда ни шло.  Когда нас представляли она спросила: "О!!
Вы уроженец Далласа, мистер Баскервилль?" Нет, Джоан, крошка... Я корен-
ной бенгазиец. Прислан сюда ООН, чтобы ввинтить твою восхитительную жоп-
ку в сыру земельку...  Не сказал,  конечно.  А было бы четко, ей-Богу...
Потом она спросила Баскервилля, чем он занимается. Качок и поэт? (други-
ми словами,  силач и умница, каких еще земля не носила). "Оно движется,"
- воскликнул Мандрагор, указывая на рояль. И, хотя никто не заметил мед-
ленного скольжения,  все согласились.  Волшебная сила личности. (Флоренс
говорит, что тот рояль в салоне был незыблем, как Гибралтар).
   Человек, растусовавший материковых китайцев,  чешет в затылке,  где у
него, похоже, жировая киста. (Я могу прояснить ситуацию. Моим инструмен-
том будет доклад по теории игр.) Что, если Мандрагор все же сыграл бы...
Нет...  Что, если бы он уселся за инструмент, воздел кисти и... Что? Ос-
новные моря... Хотите послушать об основных морях? Флоренс расталкивают.
Люди начинают задавать вопросы. Если не эта страна, тогда какая? Италия?
"Нет," - Флоренс скалится сквозь свои изумруды,  - "не Италия.  Я была в
Италии. Хотя мистер Грин был просто очарован Италией." "Наскучить докто-
ру для пациента означает стать похожим на других.  Пациент изо всех  сил
борется за признание своей исключительности. И это, конечно, тактический
ход, уклонение от самой сути психоанализа." Первое, что Хоть-Куда-Амери-
канский-Парень сказанул Флоренс на самом краешке их знакомства: "Садам в
Вест-Сайрил-Коннолли пора закрываться." Такая реприка была  ей  приятна,
просто замечательная реплика, силою этой реплики Баскервилль и был снова
приглашен.  И во второй раз не оплошал:  "Прежде чем цветы дружбы увяли,
дружба усушила Гертруду Стайн". Джоан похожа на этих ослепительных деву-
шек из "Вог", дразнящих в своем микенском неглиже, голенькие животики со
льдом.  "Он движется," - произнес Мандрагор, и рояль приподнял себя вол-
шебно на несколько дюймов и закачался из стороны в сторону в  осторожном
болдуиновом  танце.  "Он  движется,"  - согласились остальные пассажиры,
околдованные постгипнотическим влиянием.  "Они движутся," - говорит Джо-
ан,  отсылая  к своему вырезу,  где тоже колышется из стороны в сторону,
вибрирует тайное движение Хайнца.  Я выношу супу серьезное  предупрежде-
ние,  задрапированное самыми недвусмысленными что ни есть выражениями, и
Джоан благодарно лыбится,  но не мне,  а Памеле Хэнсфорд Джонсон.  Может
быть,  Виргинские острова? "Мы там были в 1925-м, мистер Грин пон_сил, я
провозилась с его желудком всю ночь, и мухи, мухи - это что-то невероят-
ное." Они задают неправильные вопросы. "Где" - вместо "зачем". "Я как-то
читала, что средний возраст добровольцев Чана - тридцать семь лет. Да, с
такой компанией многого не навоюешь". Это точно, мне тоже тридцать семь,
и если Чан Кай-ши решил положиться на мужчин моего сорта,  ему  придется
распрощаться с материком. Охо-хо, нет ничего лучше интеллигентских поси-
делок,  за исключением перепихона, сдобренного легким итальянским апери-
тивом.
   Несмотря на  свою  уже упомянутую тормознутость,  которая,  возможно,
объясняет его равнодушие к великолепному индивидуальному плану обучения,
Баскервилль  никогда  не  рисковал застояться.  Напротив,  его постоянно
продвигали.  Хотя бы потому, что его стульчик постоянно нужно было усту-
пать какому-нибудь другому дитяте. (Баскервилль, таким образом, несмотря
на внушительный рост и огромный потенциал,  классифицируется как  дитч.)
Отчасти так.  Особенно, для тех кто никогда не думал, что Баскервиль мо-
жет вымахать до шести футов,  изучая технику Эндрю Джексона, гелий-водо-
род и аборты.  Где теперь мои мама и папа,  а? Со слов Флоренс, в цирку-
лярный июньский полдень 1945 года шел дождь, да такой, что им можно было
наполнить  таз  размером  с  море.  Она посиживала в шезлонге в северной
спальне (на одной из стен этой спальни висит двадцать фотографий Флоренс
в одинаковых рамках, от восемнадцати лет до восьмидесяти одного, она бы-
ла красоткой в восемнадцать) и читала номер "Лайфа". Там как раз напеча-
тали  первые  снимки  из Бухенвальда,  и она не могла отвести глаз,  она
прочла текст - или часть текста - и ее стошнило. Придя в себя, она проч-
ла  статью,  но не поняла ни слова.  Что значит "тотальное уничтожение"?
Ничего это не значило,  свидетель припоминал маленькую девочку - еще жи-
вую, ее за ногу швырнули в кузов на гору трупов, подготовленных к сожже-
нию.  Флоренс стало дурно. Она безотлагательно выехала в Гринбрайер, ку-
рорт в Западной Вирджинии.  Позже она позволила мне рассказать об основ-
ных морях:  Южно-Китайском,  Желтом,  Андаманском, Охотском. "Я вижу, вы
культурист," - говорит Джоан.  "Но не поэт," - парирует Баскервилль.  "А
что вы написали?" - спрашивает она.  "По большей части, я произношу реп-
лики,"  - говорю.  "Реплики - не литература." "У меня еще есть роман," -
отвечаю,  - "во вторник ему исполнится двенадцать лет". "Опубликован?" -
спрашивает. "Незавершен, - говорю, - но все равно очень суров и своевре-
менен. Знаете, там про армию, собранную из детей, совсем маленьких. Но я
их хорошо вооружил:  М-1,  карабины, пулеметы 30-го и 50-го калибра, 105
гаубиц, безоткатные пушки, нормально, словом. Центральная фигура - Гене-
рал. Ему пятнадцать лет. Однажды эта армия появляется в городе, в парке,
и занимает позиции.  А потом начинает убивать людей,  понимаете?" "Я ду-
маю,  мне не понравится".  "Мне тоже," - говорит Баскервиль, - "но какая
разница,  нравится мне или нет. Мистер Генри Джеймс пишет художественную
литературе, будто Оскар Уайльд из-под палки".
   Думает ли Флоренс о себе? "...А он мне говорит, что она старая и зап-
частей к ней не сыщешь..." В прошлом году Флоренс  пыталась  вступить  в
Корпус Мира,  а когда ей отказали, звонила и жаловалась самому Президен-
ту.  "Я всегда восхищалась сестрами Эндрюс," - говорит Джоан. Меня лихо-
радит. Вы не смерите мне температурку, доктор? Баскервилль, этот недоуч-
ка, высасывает всю нью-йоркскую мальвазию Тэйлора в пределах досягаемос-
ти,  попутно  обмозговывая  свой Грандиозный Замысел.  Франция?  Япония?
"Только не Япония,  дорогуша. Мы там прекрасно провели время, но я бы не
хотела попасть туда снова. Во Франции у меня маленькая племянница. У них
есть двадцать два акра возле Версаля.  Он граф и биохимик. Правда, заме-
чательно?" Еще кивок.  Они-то знают, что замечательно. Основные моря за-
мечательны,  важнейшие озера Земли замечательны, метрическая система во-
обще охуительна.  Давай замеряем что-нибудь вместе, Флоренс Грин, детка.
Я махну тебе здоровенный гектометр на один-единственный золотой  микрон.
Тишина  за  столом.  Словно  тусовка  ослеплена тремя сотнями миллионов.
Кстати, я не говорил, что у Флоренс Грин есть триста миллионов долларов?
У Флоренс Грин восьмидесяти одного года, с синюшными ногами, есть триста
миллионов долларов,  и в 1932-м она была платонически влюблена в диктора
Нормана Брокеншира,  влюблена в его голос.  "А тем временем муж Эдны Кэ-
зер,  который водит меня в церковь, у него в Порту такая хорошая работа,
у него вообще все здорово,  он второй муж Эдны,  первый был Пит Дафф, он
еще в эти неприятности попал,  о чем это я бишь? А, да! Когда Пол позво-
нил и сказал, что не может прийти, потому что его грыжа - ну, вы слышали
о его грыже - Джон сказал,  что сам подъедет и посмотрит.  Учтите, я все
это время пользовалась ванной на первом этаже!" Факт,  история флоренси-
ных радио-посиделок действительно интересна. Факт, я обещал написать це-
лый доклад "Полная История Радио-Посиделок Флоренс Грин". Или даже в ду-
хе семнадцатого века:  "Полная и Правдивая История Радио-Посиделок  Фло-
ренс Грин". Или даже... Вы заскучали, я чувствую. Позвольте мне. Я толь-
ко хочу сказать,  что она все еще способна вытягивать из  своей  древней
гортани особые душераздирающие звуки,  которыми обычно начинается "Капи-
та-а-а-ан Ми-и-идна-а-а-йт"... За столом затишье. Мы все погрязли в жес-
токой паузе. Здоровенное вводное слово (здесь я вставлю описание тросто-
чек.  Тросточки Флоренс занимают специальную комнату. Комнату, в которой
их целая коллекция. Тут их сотни: черные и гибкие тросточки Фреда Астера
и шершавые изжеванные альпенштоки,  терновник и дубины,  окованные желе-
зом,  дрыны  и чванливые аристократы,  бамбук и железное дерево,  клен и
ложный вяз, трости из Танжера, Мэна, Цюриха, Панама-Сити, Квебека, Того,
Дакот и Борнео, покоящиеся в своих неглубоких ложах, похожие на ружейные
пирамидки в арсенале.  Куда бы Флоренс не наведывалась, она всегда поку-
пала одну или несколько тросточек.  Некоторые она сделала сама,  обдирая
кору с зеленого невыдержанного дерева.  Потом осторожно  их  высушивала,
потом накладывала слой за слоем специальный лак,  потом полировала. Бес-
конечно.  Вечерами.  После заката и ужина), огромное, как Охотское море,
590,000  квадратных миль.  Я вспоминаю себя в немецком ресторане на Лек-
сингтон - выдуваю пузыри в кружке.  За соседним столом - шестеро немцев,
молодых,  смеются и разговаривают.  Здесь и сейчас,  за столом у Флоренс
Грин сидит поэт Вперед Христианин, у чьих очков - дужки широкие и сереб-
ряные,  а не тускло-черепаховые,  как у настоящих поэтов и качков, и чьи
стихи непременно начинаются со  слов  "Сквозь  все  мои  звенящие  мгно-
венья...". Меня беспокоят его реплики. Вдруг они лучше моих? Мы воскрес-
нем силою наших ослепительных реплик.  Что он ей говорит? Что он говорит
Джоан? Какой сорт лапши он впихивает ей в уши? Я едва удерживаюсь, чтобы
не подойти и не попросить его показать справку о почетном отчислении  из
Школы Известных Писателей.  Что может быть величественней и необходимей,
чем "Армия детей"?  "Армия юности под стягами истины," - как  мы  обычно
пелив  четвертом классе Школы Скорбящей Богоматери,  под неумолимым оком
Сестрицы Схоластики,  которая знает,  сколько ангелов может танцевать на
острие иголки...
   Флоренс, по  моим наблюдениям,  старательно избегает жизненных неувя-
зок.  Она выставляет себя несчастнее,  чем на самом деле. Она раз и нав-
сегда решила быть интереснее. Она опасается нам наскучить. Она подтверж-
дает свою индивидуальность.  Она вовсе не собирается уходить  на  покой.
Знает ли Вперед Христианин что-нибудь о крупнейших озерах мира?  Избавь-
тесь, в случае необходимости, от прислуги. Я избавляюсь от тебя, одарен-
ность, похоже, пронизавшая меня. Она перенеслась на машине из Темпельхо-
фа в американскую зону, поселилась в отеле, пообедала, посидела в кресле
в  вестибюле,  разглядывая молодцеватых американских подполковников и их
розовощеких немецких девушек,  и пошла прогуляться. Первый немецкий муж-
чина,  которого она увидела, оказался полицейским-регулировщиком. Он но-
сил форму.  Флоренс добралась до островка ожидания и подергала полицейс-
кого  за  рукав.  Тот мигом согнулся перед милой американской старушкой.
Она подняла свою трость,  трость 1927 года из Йеллоустона,  и  шарахнула
его по голове.  Регулировщик упал, как подкошенный, прямо посреди улицы.
Потом Флоренс вместе со своей тростью  поспешно  поковыляла  в  торговый
центр и принялась уже там избивать людей,  мужчин и женщин, без разбору,
пока ее не усмирили. "Формула Обращения". Можно вам спеть "Формулу Обра-
щения"?  Флоренс сделала то, что сделала. Ни больше, ни меньше. Она вер-
нулась на родину под надзором,  в военном самолете.  "Почему у вас  дети
убивают  всч  подряд?"  "Потому  что все уже давно убиты.  Все абсолютно
мертвы.  И вы, и я, и Вперед Христианин." "Вы не слишком-то жизнерадост-
ны." "Это правда." Начало писем к жене младшего графского отпрыска:  Ма-
дам....  "Мы установили ванну на первом этаже,  когда у нас гостила Ида.
Ида  была  сестрой  мистера  Грина и не могла скакать по лестницам." Как
насчет Касабланки?  Санта Круз? Фунчала? Малаги? Валетты? Ираклиона? Са-
моса? Хайфы? Котор-Бей? Дубровника? "Я хочу сменить обстановку," - гово-
рит Флоренс. "Чтобы буквально все было по-другому." В творческом сочине-
нии,  необходимом,  но  не достаточном для поступления в Школу Известных
Писателей,  Баскервилль разродился "Впечатлениями об Акроне", начинавши-
мися:  "Акрон! Акрон был заполнен людьми, шедшими по улицам Акрона, неся
маленькие транзисторные приемники, которые были включены."
   У Флоренс есть Клуб.  Клуб собирается по вечерам каждый вторник в  ее
старом,  огромном и плоском, напичканном ванными доме на Бульваре Индиа-
на. Клуб - это группа людей, которые, в данном случае, собираются, чтобы
декламировать  и слушать стихи во славу Флоренс Грин.  Для допуска нужно
что-нибудь сочинить.  Что-нибудь,  обычно начинающееся в духе: "Флоренс,
хоть ты и старушка,  но такая веселушка..." Поэма Вперед Христианина на-
чиналась "Сквозь все мои звенящие мгновенья..." Флоренс носит  поэмы  об
себе в кошчлке,  они скреплены в здоровенный мерзкий ком. Воистину, Фло-
ренс Грин - невероятно богатая, невероятно эгоцентричная чокнутая стару-
шенция!  Шесть определений описывают ее таким образом, что сразу понима-
ешь:  она - чокнутая.  "Но вы не ухватили жизненной правды, сущности!" -
восклицает  Гуссерль.  И  не желаю.  Его экзаменатор (это был Д.Дж.Рэтк-
лифф?) сурово говорил иногда:  "Баскервилль, вы палите по воробьям, дис-
курсивность  не есть литература." "Цель литературы," - весомо ответство-
вал Баскервилль, - "созидание необычного объекта, покрытого мехом, кото-
рый разбивает вам сердце." Джоан говорит: "У меня двое детей." "Ради че-
го?" - спрашиваю.  "Не знаю," - отвечает. Я поражен скромностью ее отве-
та. Памела Хэнсфорд Джонсон слушает, и его лицо видоизменяется в то, что
можно назвать гримасой брезгливости.  "То, что вы говорите, - ужасно," -
произносит он. И он прав, прав, совершенно точен. То, что она сказала, -
Наипервейшая Гадость. Мы ценим друг друга по репликам, и силою этих реп-
лик и той про сестер Эндрюс любовь становится возможной. Я ношу у себя в
бумажнике восемь параграфов генеральского Приказа, зачитанных адъютантом
моей  юной безупречной Армии для рядовых:  "(1) Вы находитесь в этой Ар-
мии,  потому что хотите. Так что делайте то, что говорит Генерал. Кто не
сделает так,  как сказал Генерал,  будет вышвырнут из Армии.  (2) Задача
Армии - делать то, чего говорит Генерал. (3) Генерал говорит, чтобы ник-
то не стрелял, пока он не скажет. Это важно, потому что когда Армия отк-
рывает огонь по чему-нибудь,  все делают это вместе.  Это очень важно, и
тот, кто так не сделает, будет лишен оружия и вышвырнут из Армии. (4) Не
бойтесь шума,  когда все стреляют.  Больно не будет.  (5) У всех  хватит
патронов,  чтобы сделать то, чего хочет сделать Генерал. Те, кто патроны
потерает,  больше их не получат.  (6) Разговаривать с теми, кто не в Ар-
мии,  категорически запрещается.  Другие люди Армии не понимают. (7) Это
серьезная Армия,  и тот,  кто смеется, будет лишен оружия и вышвырнут из
Армии. (8) А Генерал сейчас хочет вот чего - найти и уничтожить врага."
   Я хочу поехать туда,  где все иначе. Простая, совершенная мысль. Ста-
рушенция требует полной новизны - никак не меньше.  Ужин закончился.  Мы
прикладываем  салфетки  к губам.  Кимой и Мацу остаются нам,  вероятно -
временно; верхняя ванная протекает без ремонта; я чувствую, деньги уплы-
вают,  уплывают от меня.  Я молодой человек,  но очень одаренный,  очень
обаятельный.  Я редактирую...  Я уже все это объяснял.  В тусклом фойе я
запускаю руки в вырез желтого платья Джоан. Это опасно, но так можно вы-
яснить все раз и навсегда.  Потом возникает Вперед Христианин -  забрать
свое новое желтое пальтишко.  Никто не воспринимает Флоренс всерьез. Как
можно всерьез воспринимать человека с тремя сотнями миллионов  долларов?
Но я знаю,  что когда позвоню завтра, никто не ответит. Ираклион? Самос?
Хайфа?  Котор-Бей? Ее ни в одном из этих мест не будет. Она будет где-то
еще. Там, где все иначе. На улице дождь. В моем дождливо-синем фольксва-
гене я еду по дождливо-черной улице, думая почему-то о "Реквиеме" Верди.
И  начинаю  закладывать на крохотном автомобильчике совершенно идиотские
виражи, и начинаю петь. Первую часть великой "Господи помилуй".


Дональд Бартельм
   ПИАНИСТКА
   Из книги "Возвращайтесь, доктор Калигари" (1964)
   Перевел Алексей Михайлов
   Пятилетняя Присцилла Хесс у него за окном,  квадратная и приземистая,
словно почтовый ящик (красный свитер,  мешковатые вельветовые штанишки),
оглядывалась с видом мученика:  кто бы вытер ей переполненный нос. Точно
бабочка,  запертая в тот самый почтовый ящик.  Удастся ли ей вылететь на
волю? Или свойства ящика прилипли к ней навечно - как родители, как имя?
Лучистая синева небес.  Зеленое филе из соплей втянулось в жирную  Прис-
циллу Хесс,  и он обернулся поздороваться с женой, которая на четверень-
ках вползла в дверной проем.
   - Ну, - сказал он, - и что теперь?
   - Я отвратительна,  - сказала та, устраивая свою задницу на ляжках. -
Наши дети отвратительны.
   - Глупости,  - быстро ответил Брайан.  - Они чудесны.  Чудесны и пре-
лестны.  Это у других дети отвратительны, а наши - нет. Поднимайся и да-
вай-ка в коптильню. Ты ведь собиралась подлечить окорок.
   - Окорок скончался, - сказала она. - Я не смогла его спасти. Испробо-
вала буквально все. Ты меня больше не любишь. Пенициллин был ни к черту.
И я отвратительна, и дети. Он просил попрощаться с тобой.
   - Он?
   - Окорок. У нас есть ребенок по имени Амброзий или Амброзия? Какое-то
Амброзие слало нам телеграммы.  Сколько их теперь? Четыре? Пять? Оно, по
твоему, гетеросексуально? - Она состроила гримаску и запустила руку себе
в волосья цвета артишоков. - Дом ржавеет. На кой тебе был нужен металли-
ческий дом?  С какой стати я думала,  что мне понравится в Коннектикуте?
Не пойму.
   - Воспрянь,  - мягко проговорил он.  - Воспрянь, любовь моя. Встань и
запой. Спой "Персифаля".
   - Хочу "Триумф",  - раздалось с пола.  - ТР-4.  У всех в Стэмфорде, у
всех до единого есть такие, кроме меня. Если бы ты только его мне дал. Я
бы  засунула туда наших отвратительных детей и уехала.  В Велфлит.  Я бы
избавила твою жизнь от мерзости.
   - Зеленый?
   - Красный, - угрожающе произнесла она. - Красный, с красными кожаными
сиденьями.
   - Ты  разве не собиралась поскоблить краску?  - спросил он.  - Я ведь
купил нам электронно-вычислительную систему. "Ай-Би-Эм".
   - Я хочу в Велфлит.  Я хочу поговорить с Эдмундом Вилсоном и покатать
его на моем красном ТР-4.  А дети могут копать моллюсков. Нам найдется о
чем поговорить, Кролику и мне.
   - Почему ты не выкинешь эти накладные  плечи?  -  добродушно  спросил
Брайан. - Какая незадача с окороком.
   - Я любила этот окорок, - яростно выкрикнула она. - Когда ты поскакал
на своем чалом "Вольво" в  Техасский  Университет,  я  думала,  ты  хоть
кем-то станешь.  Я отдала тебе руку. Ты надел на нее кольца. Кольца, ко-
торые достались мне от матери.  Я думала ты станешь приличным человеком,
как Кролик.
   Он повернулся к ней широкой мужественной спиной.
   - Все трепещет, - сказал он. - Ты не хочешь сыграть на пианино?
   - Ты всегда боялся моего пианино. Мои четверо или пятеро деток боятся
пианино. Это ты повлиял на них. Жираф в огне, но я думаю, тебе плевать.
   - Что же мы будем есть, - спросил он, - раз окорока нет?
   - Сопли - в морозилке, - бесстрастно произнесла она.
   - Дождит. - Он огляделся. - Дождь или еще чего.
   - Когда ты закончил Уортонскую Бизнес-Школу, - сказала она. - Я поду-
мала:  наконец-то!  Я  подумала:  теперь можем поехать в Стэмфорд и жить
среди интересных соседей.  Но они совсем не интересны.  Жираф интересен,
но он так много спит.  Почтовый ящик намного интереснее. Мужчина не отк-
рыл его сегодня в пятнадцать часов тридцать одну минуту.  Он опоздал  на
пять минут. Правительство снова соврало.
   Брайан нетерпеливо  включил  свет.  Вспышка элекричества высветила ее
крохотное запрокинутое лицо.  Глаза - как снежные горошины,  подумал он.
Тамар  танцует.  Мое  имя в словаре - в самом конце.  Закон палки о двух
концах.  Фортепианные приработки, возможно. Болезненные покалывания про-
неслись сквозь западный мир. Кориолан.
   - Господи, - произнесла она с пола. - Посмотри на мои колени.
   Брайан посмотрел. Ее колени зарделись.
   - Бесчувственные,  бесчувственные, бесчувственные, - сказала она. - Я
конопатила ящик с лекарствами.  Чего ради? Не знаю. Ты должен давать мне
больше денег.  Бен истекает кровью. Бесси хочет стать эсэсовкой. Она чи-
тает "Взлет и падение". Она сравнивает себя с Гиммлером. Ее ведь так зо-
вут? Бесси?
   - Да. Бесси.
   - А другого как? Блондина?
   - Билли. В честь твоего отца. Твоего папаши.
   - Ты должен купить мне отбойный молоток.  Чистить детям зубы. Как эта
болезнь называется? У них у всех будет эта дрянь, у всех до единого, ес-
ли ты не купишь мне отбойный молоток.
   - И компрессор, - сказал Брайан. - И пластинку Пайнтопа Смита. Я пом-
ню.
   Она откинулась на спину. Накладные плечи громыхнули о тераццо. Ее но-
мер, 17, был крупно выведен на груди. Глаза крепко-накрепко зажмурены.
   - У Олтмена распродажа, - сказала она. - Может, схожу.
   - Послушай, - сказал он. - Поднимайся. Пойдем в виноградник. Я выкачу
туда пианино. Ты отскоблила слишком много краски.
   - Ты ни за что не дотронешься до пианино,  - сказала  она.  -  Пройди
хоть миллион лет.
   - Ды действительно думаешь, что я его боюсь?
   - Пройди хоть миллион лет, - повторила она. - Ты туфта.
   - Все в порядке, - прошептал Брайан. - Все правильно.
   Он широкими  шагами  приблизился  к пианино и хорошенько ухватился за
черную полировку. Он поволок инструмент по комнате, и, после легкого ко-
лебания, пианино нанесло свой смертельный удар.


Дональд Бартельм
   БЕГЛЕЦ
   Из книги "Возвращайтесь, доктор Калигари" (1964)
   Перевел Алексей Михайлов
   Вхожу, ожидая,  что в зале никого (И.А.Л.Берлигейм проходит  в  любую
открытую дверь).  Но нет.  Там,  справа посередине сидит мужчина, плотно
сбитый Негр,  хорошо одетый и в черных очках.  Решаю  после  мгновенного
размышления,  что  если  он настроен враждебно,  то я смогу удрать через
дверь с надписью "ВЫХОД" (за надписью нет лампочки, нет уверенности, что
дверь куда-нибудь приведет). Фильм уже идет, называется "Нападение мари-
онеток". В том же кинотеатре довелось увидеть: "Крутой и безумный", "Бо-
гини акульего рифа",  "Ночь кровавого зверя",  "Дневник невесты-старшек-
лассницы". Словом, все незаурядные образчики жанра, склоняющимся к изна-
силованиям за кадром, к жутким пыткам: мужчина с огромными плоскогубцами
подбирается к растрепанной красотке,  женское лицо, плоскогубцы, мужское
лицо, девушка, крик, затемнение.
   - Хорошо,  когда зал полон, - замечает Негр, повышая голос, чтобы пе-
рекрыть "пиноккиношное" стрекотание марионеток. Голос приятный, а за оч-
ками - зловещие глаза? Выбор ответов: злость, согласие, безразличие, до-
сада,  стыд, ученый спор. Продолжаю поглядывать на "ВЫХОД", как там дела
с мальчиком в вестибюле,  для чего ему был нужен бумажный змей? - Конеч-
но,  он никогда не был полон. - Очевидно, у нас завяжется разговор. - Ни
разу за все годы. На самом деле, вы здесь первый.
   - Люди не всегда говорят правду.
   Надо позволить ему переварить услышанное.  Мальчик в вестибюле одет в
майку,  там еще надпись "Матерь Скорбящая".  Где же это было?  Возможно,
тайный  агент на жалованьи Организации,  обязанности:  вранье,  шпионаж,
подключение к телефонам,  поджоги, гражданские беспорядки. Усаживаюсь на
противоположной от Черного стороне кинотеатра и наблюдаю кино. Экран ра-
зодран сверху донизу, здоровущая прореха, лица и обрывки жестов провали-
ваются  в пустоту.  Однако,  попавшая в переплет Армия США,  несмотря на
Честного Джона,  Ищейку,  Ханжу,  несмотря на психические атаки и  нерв-
но-паралитический газ, откатываются под натиском марионеток. Молоденький
лейтенант храбро защищает медсестру (форма - в клочья, аппетитные бедра,
чудный бюст) от вполне объяснимых сексуальных домогательств Щелкунчика.
   - Вы в курсе,  что зал закрыт? - дружелюбно окликает меня сосед. - Вы
видели вывеску?
   - Но ведь картина идет. Да и вы здесь.
   Объявления, в конце концов, относятся ко всем, и если делать исключе-
ния, то так и напишите: солдаты, моряки, летчики, дети с бумажными змея-
ми,  собаки в соответствующих намордниках,  страждущее дворянство, люди,
обещавшие не пищать. Хорошо одетые Негры, скрытые черными очками, в зак-
рытых пустых кинотеатрах, попытка навязать знакомство, заботливый друг с
ласковым словом,  угрожающая нотка,  совсем как "Мятеж в борделе", как в
"Ужасе из пятитысячного года". Детки играют, любительская пьеса, понима-
ют ли они, с кем имеют дело.
   - Этот бред не прекращается, - утверждает мой дружок. - Просто очаро-
вательно.  Сеансы без перерыва с 1944 года. Идут и идут себе. - Запроки-
дывает голову,  театрально хохочет.  - Даже тогда никуда не годились, за
ради Бога.
   - Чего ж вы здесь торчите?
   - Не думаю, что это удачный вопрос.
   Лицо приятеля становится непроницаемым,  он погружается в  созерцание
фильма.  Во многих местах вспыхивают пожары, музыка сдержанна. Я предус-
мотрительно вверяю свою персону таким местам.  Рискованно,  конечно,  но
ведь  так же рискованно переходить улицы,  открывать двери,  заглядывать
незнакомцам в глаза.  Мужчина не может жить, не помещая обнаженного себя
пред лик обстоятельств, будь то война, подводный мир, реактивные самоле-
ты или женщины. Всегда удастся улететь, прибежище всегда найдется.
   - Я вот что имел в виду,  - продолжает мой друг воодушевленно, улыба-
ясь и жестикулируя,  - другие кинотеатры.  Когда они полны, просто теря-
ешься в толпе.  Здесь, если кто-то войдет, его сразу засекут. Но большая
часть людей... верит вывеске.
   И.А.Л.Берлигейм проходит в любую открытую дверь, частные апартаменты,
публичные сборища, магазины с детективами в шляпах, встречи Сынов и Дще-
рей Того, Кто Воскреснет, но надо ли хвастать? Продолжаю двигаться, нап-
ролом. Изучение мотивов являет привлекательность темных мест, ничего об-
щего не имеет с обстоятельствами.  Но лишь потому, что мне теплее. Намек
был в том, что большая часть людей делает то, что говорят: НЕ БЕЗДЕЛЬНИ-
ЧАТЬ, НЕ ПАРКОВАТЬСЯ С 8 ДО 17 ЧАСОВ, ПО ТРАВЕ НЕ ХОДИТЬ, НЕ ПОДХОДИТЬ -
ВЕДУТСЯ РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ. Негр придвигается на два сиденья, доверительно
понижает голос.
   - Конечно,  это не моя забота... - Лицо кажется умиротворенным, заин-
тересованным,  как у старого вертухая в "Девушке из камеры  смертников",
как у воздухоплавателя-душителя из "Цирка ужасов". - Конечно, это волну-
ет меня меньше всего.  Но по совести, мне бы хотелось чуточку серьезнос-
ти.
   - Я абсолютно серьезен.
   С другой стороны,  возможно,  противник мой - просто и чисто тот,  за
кого себя выдает: хорошо одетый Негр в черных очках в закрытом кинотеат-
ре.  Но гдеже тогда сосиска?  В чем тогда фокус?  Вся жизнь построена на
противоречиях, на движении внутрь себя, два микрокосма, диагонально, ос-
паривает скрытую угрозу, должно быть место и для иронии.
   - И все-таки,  что вы делаете здесь? - Дружок откидывается на выдвиж-
ном сиденье с таким видом,  будто у него козырь в рукаве.  - Вы,  верно,
решили, что это - подходящее заведение?
   - Снаружи выглядело замечательно. И внутри никого, кроме вас.
   - Но я все же - здесь. Что вы обо мне знаете? Ничего, абсолютно ниче-
го. Я могу быть кем угодно.
   - Я тоже могу быть кем угодно.  И я заметил, что вы тоже поглядываете
на дверь.
   - Таким образом, мы одинаково проблематичны друг для друга. - Сказано
ловко,  с сознанием силы. - Меня зовут Бэйн, кстати. - Раскуривает труб-
ку, цветистость и аффектации. - Имя - не настоящее, конечно.
   - Конечно.  - Трубка сигналит сообщникам, засевшим на балконе, за го-
беленами,  под надписью "ВЫХОД"?  Или все это безмозглое представление -
только случайность, скрывающая тщеславное сердце, пустые мозги? На экра-
не известный ученый решил проблему победы над марионетками:  термиты-му-
танты брошены во фланговую атаку.  Страна в панике. Уолл-Стрит пал, Пре-
зидент насупился.  А что с юным осведомителем из вестибюля,  в  чем  его
значимость, кто развратил обладателя футболки, владельца бумажного змея?
   - Я работаю с понятиями, - добровольно продолжает дружок. - Танцующие
куклы, обучение анализу почерка по почте, секреты вечной жизни, монеты и
марки,  удивите своих друзей,  языческие ритуалы, давно забытые пропажи,
полная коллекция редких кинжалов со всего света,  есть гуркхские, стиле-
ты, финки, охотничьи, метательные.
   - И что вы здесь делаете?
   - Как и вы,  - гордо утверждает он,  - смотрю фильм. Заглянул на ого-
нек.
   Мы возобновляем просмотр.  Роль Бэйна неясна, вероятные мотивы в раз-
жигании беседы:  (1) Агент заговора,  (2) Такой же,  как я, страдалец из
подполья, (3) Занимается контрразведкой, (4) Искатель талантов для Школы
Полицейских Стукачей, (5) Маркетолог, нанятый создателями "Нападения ма-
рионеток",  (6) Простой любопытный подонок, никак не связаный с чем-либо
из упомянутого выше.  Очевидно, гипотезы 1, 2 и 6 наиболее логичны. Если
же верна шестая,  однако, поработать смогли бы и простые тупицы, как ут-
верждалось  в его репликах "люди не всегда говорят правду" и "я заметил,
вы тоже поглядываете на дверь".  К тому же,  в его рассуждении  заложена
скрытая схема:  слишком любопытен,  слишком искушен в социологии утаива-
ния.  Легенда тонка,  кто зацикливается на редких  кинжалах,  гуркхских,
финках,  охотничиьих и метательных,  в наш день и век, когда крупномасш-
табное мошенничество доступно даже простофиле,  стоит взглянуть на госу-
дарственные манипуляции с пшеницей,  телевидение, уран, системы развития
и общественные отношения?  Маскировка тоже банальна, почему Негр, почему
Негр в черных очках, зачем сидит в темноте? Теперь разыгрывает интерес к
событиям на экране,  говорит,  это крутят с 1944 года, хотя я совершенно
точно  знаю,  что на прошлой неделе шли "Богини Акульего Рифа",  а перед
ними - "Ночь Кровавого Зверя",  "Дневник невесты-старшеклассницы", "Кру-
той  и безумный".  На днях пойдут сразу два фильма "Школьница из колонии
для малолетних" и "Вторжение инопланетян".  Зачем врать? Или он пытается
внушить мне непостояноство времени?  Сладостный аромат откуда-то,  цветы
растут прямо в трещинах пола,  под сиденьями? Возможно, вербена, возмож-
но,  гладиолус,  ирис или флокс. Не могу определить с такого расстояния,
чего он хочет? Теперь он кажется искренним, снимая очки и вовлекая в со-
бытия свое лицо (его глаза пылают во мраке), морщит лоб, опускает уголки
рта, у него это здорово получается.
   - Скажите мне честно, от чего вы прячетесь? - роняет он этакой Энолой
Гей в двух шагах от своей пресловутой цели.
   Бомба не взорвалась, Берлигейм не реагирует. Лицо - воплощение безза-
ботной веселости,  по его собственным отвратительным  словам,  меня  это
волнует  меньше  всего.  Сейчас Бэйн вкладывает в выполнение задания всю
душу,  совершенно ясно,  что он профессионал, но кем подосланный? В наши
дни все становится невероятно сложным, демаркационные линии размыты.
   - Послушайте, - умоляет он, подбирается на два сиденья ближе, шепчет,
- я знаю,  что вы скрываетесь, и вы знаете, что скрываетесь, я вам приз-
наюсь,  я скрываюсь тоже.  Мы нашли друг друга,  мы взаимно смущены,  мы
следим за дверями,  мы прислушиваемся,  ожидая услышать  грубые  голоса,
звук предательства.  Почему не довериться мне, почему не бороться за об-
щее дело,  дни становятся длиннее,  иногда мне кажется,  что  я  глохну,
иногда  глаза  закрываются без моего желания.  Двое смогут видеть лучше,
чем один, я даже готов сказать вам свое настоящее имя.
   Все возможные чувства перед лицом вопиющей  искренности:  отвращение,
отрешенность,  радость, бегство, родство душ, сдать егог властям (власти
до сих пор существуют).  Ужели это не обстоятельства, перед которыми мо-
жет болтаться в воздухе нагой Бчрлигейм,  не та настоящая жизнь,  риск и
опасность, что в "Женщине Вуду", в "Твари из Черной Лагуны"?
   Бэйн продолжает:
   - Мое подлинное имя (как бы это выразиться?) -  Адриан  Хипкисс:  это
то,  от чего я бегу. Представляете ли вы, что значит называться Адрианом
Хипкиссом:  хохотки,  насмешки, бесчестье, это было невыносимо. И еще: в
1944 году я отправил письмо,  в котором не сказал, то что знал, я съехал
на следующий день, это был канун Нового Года, и все грузчики были пьяны,
сломали ножку у пианино.  Из страха, что это вернется и будет мучить ме-
ня.  Моя жизнь с той поры превратилась в смену масок:  Уотфорд, Уоткинс,
Уотли, Уотлоу, Уотсон, Уотт. Полинное лицо исчезло, разлетелось вдребез-
ги. Кто я, кто это знает?
   Бэйн-Хипкисс начинает всхлипывать, включается система охлаждения, го-
родская  жизнь  -  ткань таинственных шумов,  возникающих и пропадающих,
пропадающих и возникающих, мы достигаем контроля над физическоим окруже-
нием только за счет слуха.  Что если бы человек мог чувствовать,  если б
мог уворачиваться в темноте?  Термиты-мутанты пожирают марионеток с  ог-
ромной скоростью,  награды - ученым, аппетитная красотка-медсестра - мо-
лоденькому лейтенанту, они завершат все это шуткой, если возможно, озна-
чающей:  тут нет ничего реального. Обман существует на любом уровне, по-
пытка отрицать то,  что выявляет глаз,  что разум осознает,  как истину.
Бэйн-Хипкисс напрягает мою доверчивость,  кот в мешке.  Если не (6) и не
(1),  готов ли я иметь дело с вариантом (2)? Должна ли тут быть солидар-
ность?  Но плач невыносим,  неестественен, видимо, его следует оставлять
на особый случай.  Телеграмма посреди ночи,  железнодорожные катастрофы,
землятресения, война.
   - Я  скрываюсь  от попов (мой голос странно нерешителен,  срывается),
когда я был самым высоким мальчиком в восьмом классе школы Скорбящей Бо-
гоматери,  они  хотели  отправить меня играть в баскетбол,  я отказался,
Отец Блау,  поп-физрук,  сказал,  что я, отлынивая от полезного для здо-
ровья спорта,  чтобы погрузиться во грех, не считая греха гордыни и дру-
гих разнообразных грехов, тщательно перечисленных перед заинтересованной
группой моих современников.
   Лицо Бэйн-Хипкисса проясняется, он прекращает всхлипывать, а тем вре-
менем фильм начинается снова, марионетки еще раз выступают против Амери-
канской Армии,  они неуязвимы, Честный Джон смехотворен, Ищейка неиспра-
вен,  Ханжа подрывается на пусковой площадке,  цветы пахнут все слаще  и
сильнее.  Неужели  они  действительно растут под нашими ногами,  и время
взаправду проходит?
   - Отец Блау мстил во время исповедей,  он  настаивал  на  том,  чтобы
знать все. И ему было что знать. Ибо что я больше не верил так, как дол-
жен был верить.  Или верил слишком сильно, без разбору. Тому, кто всегда
был чрезмерно восприимчив к лозунгам,  им никогда не следовало говорить:
Ты можешь изменить мир. Я намекнул своему исповеднику, что некоторые мо-
менты  ритуала омерзительно похожи на сцену воскрешения в "Невесте Фран-
кенштейна". Он был шокирован.
   Бэйн-Хипкисс бледнеет, он сам шокирован.
   - Но поскольку он и так по праву был во мне заинтересован,  то  стре-
мился  наставить меня на путь истинный.  Я не провоцировал этот интерес,
он смущал меня,  я думал совсем о другом.  И виновен ли я в том,  что во
всем этом недокормленном приходе только я выделял достаточное количество
гормонов и тщательно пережевывал суп и жареную  картошку,  которые  были
нашим ежедневным рационом, вынуждая свою голову и руки максимально приб-
лизиться к баскетбольной корзине?
   - Вы могли бы симулировать  растяжение  лодыжки,  -  резонно  отметил
Бэйн-Хипкисс.
   -К сожалению,  это было только начало.  Однажды, посреди доброго Акта
Покаяния,  а Отец Блау совершает обряд с благочестивой злобой, я выпрыг-
нул из исповедальни и помчался между скамеек,  чтобы никогда больше туда
не возвращаться.  Я миновал крестящихся людей,  миновал маленькую негри-
тянку,  чью-то горничную,  нашу единственную черную прихожанку,  которая
всегда сидела в последнем ряду с носовым платком на голове. Покинув Отца
Блау,  бесповоротно, с прискорбным осадком от наших еженедельных встреч:
грязных мыслишек, злости, брани, непослушания.
   Бэйн-Хипкисс передвигается еще на два сиденья (почему именно  два  за
один раз?), голос почти срывается:
   - Грязных мыслишек?
   - Мои грязные мыслишки были особого,  богатого деталями и зрительными
образами рода. По большей части, они тогда касались Недды-Энн Буш, кото-
рая  жила в двух домах от нас и была удивительно хорошо развита.  Под ее
окнами я скрючивался много вечеров,  ожидая откровений красоты, свет го-
рел  как  раз  между шкафом и окном.  Я был особо вознагражден несколько
раз,  а именно: 3 мая 1942 года, увиденным мельком знаменитым бюстом; 18
октября 1943, на редкость холодным вечером, перемещением трусиков с пер-
соны в бельевую корзину на пару с  последующим  трехминутным  обозрением
нагой натуры. Пока она не догадалась выключить свет.
   - Невероятно! - шумно выдыхает Бэйн-Хипкисс. Ясно, что исповедь неким
неясным образом возвращает его к жизни.  - Но этот священник, наверняка,
подыскал какое-нибудь духовное утешение, совет...
   - Однажды он предложил мне кусочек шоколадного батончика.
   - В знак расположения?
   - Он хотел,  чтобы я рос. Это входило в его интересы. Ему мечталось о
первенстве города.
   - Но это был акт доброты.
   - Все произошло до того, как я сказал, что не выйду на игру. В темной
исповедальне с раздвижными панелями,  лица за ширмой,  как в "Малышке из
замка",  как в "Тайне дома Эшеров",  он твердо отказывал мне в понимании
этой озабоченности,  совершенно естественного и здорового интереса к ин-
тимным женским местам,  удовлетворявшегося незаконными способами,  как в
случае с окном. Вкупе с профессионально поставленными вопросами, для то-
го чтобы вытянуть из меня все детали до последней,  включая самоуничиже-
ние,  и принудительным перерасходом батончиков, шоколадок "Марс" и прос-
вирок,  значение которых в периоды сексуального  самовозвышения  впервые
бвло указано мне этим добрым и святым человеком.
   Бэйн-Хипкисс выглядит обеспокоенным.  Почему бы и нет?  Это волнующая
история.  В мире полно вещей,  вызывающих отвращение.  Не все в жизни  -
"виставижн"  и  "тандербердз".  Даже  шоколадки  "Марс" обладают скрытой
сутью,  опасной в глубине.  Искоренением риска пусть занимаются  женские
организации и фонды, лишь меньшинство - увы! - может быть великими греш-
никами.
   - Вот так я и стал убежденным антиклерикалом.  Не любил больше Госпо-
да,  не ежился от слов "сын мой".  Я бежал от ряс, где бы они не появля-
лись, предавал анафеме все, что прилично, богохульствовал, писал поганые
лимерики,  срифмованные под "монашку-какашку", словом, был в упоительном
полном отлучении.  Потом мне стало ясно,  что это не игра в одни ворота,
как казалось вначале, что за мной погоня.
   - А...
   - Это открылось мне благодаря брату-расстриге из Ордена Гроба Господ-
ня, не слишком сообразительному человеку, но сохранившему добро в тайни-
ках сердца,  он восемь лет проработал поваром во дворце епископа. Он ут-
верждал,  что на стене в кабинете епископа висит карта, и в нее воткнуты
булавки, отмечающие тех из епархии, чьи души под вопросом.
   - Господи всемогущий!  - ругается Бэйн-Хипкисс,  мне кажется, или тут
слабо веет...
   - Она дисциплинированно обновлялась коадъютором, довольно политизиро-
ванным человеком. Каковыми, по моему опыту, является большинство церков-
ных функционеров ниже епископского ранга.  Парадоксально, но сам епископ
- святой.
   Бэйн-Хипкисс смотрит недоверчиво:
   - Вы все еще верите в святых?
   - Я верю в святых,
   святую воду,
   коробки для пожертвований,
   пепел в Пепельную Среду,
   лилии на Пасху,
   ясли, кадила, хоры,
   стихари, библии, митры, мучеников,
   маленькие красные огоньки,
   дам из Алтарного Общества,
   Рыцарей Колумба,
   сутаны и лампады,
   божий промысел и индульгенции,
   в силу молитвы,
   Преосвященства и Высокопреподобия,
   дарохранительницы и дароносицы,
   звон колоколов и пение людей,
   вино и хлеб,
   Сестер, Братьев, Отцов,
   право убежища,
   первосвятительство Папы Римского,
   буллы и конкордаты,
   Указующий Перст и Судный День,
   в Рай и Ад,
   я верю во все это.  В это невозможно не верить.  Вот от этого все так
сложно.
   - Но тогда...
   - Баскетбол. В него я не верю.
   За этой фразой большее.  Это был первый ритуал, открывший мне возмож-
ность  других ритуалов,  других праздников,  например,  "Крови Дракулы",
"Поразительном Колоссе",  "Оно покорило мир".  В силах  ли  Бэйн-Хипкисс
постичь этот славный теологический вопрос: каждый верит в то, во что мо-
жет, и следует за этим видением, что столь ярко возвышает и унижает мир?
Оставшись  в темноте,  наедине с собой,  каждый жертвует "Поразительному
Колоссу" все надежды и желания,  пока епископ  рассылает  свои  патрули,
хитрых старых попов,  величавые парочки монахинь с простыми поручениями.
Я помню год,  когда все носили черное,  как я нырял в парадные, как неп-
ристойно спешил, переходя улицу!
   Бэйн-Хипкисс заливается румянцем, ему неловко, сучит ногами, открыва-
ет рот:
   - Я хочу исповедоваться.
   - Исповедуйтесь, - понуждаю я, - не стесняйтесь.
   - Я сюда послан.
   И прямо под носом,  и в Тибете у них есть агенты, даже в монастырях у
лам.
   - Это мне кое-что напоминает,  - констатирую я, но Бэйн-Хипкисс вста-
ет,  поднимает руку к голове, командует: "Смотрите!". Берлигейм съежива-
ется, а он сдирает свою кожу. Умный Бэйн-Хипкисс, он сделал меня, я сижу
с открытым ртом, он стоит, усмехаясь, с кожей болтающейся на лапе, слов-
но дохлая кухонная тряпка.  Он белый!  Я притворяюсь невозмутимым. - Это
напоминает мне,  касательно мысли, сказанной ранее, и фильм, что мы сей-
час смотрим, - интересный тому пример...
   Но он обрывает меня.
   - Ваша позиция,  в целом еретичная,  имеет свой резон, - констатирует
он,  - но с другой стороны, мы не можем позволить, чтобы целостность на-
шей операции была поставлена под вопрос,  волей-неволей, людьми со смеш-
ными идеями.  Отец Блау ошибался,  мы тоже стадо не без паршивых овец. С
другой  стороны,  если каждый из нашей паствы вздумает покинуть нас,  то
кто же спасется?  Вы должны стать первым.  Мне пришлось использовать это
(виновато показывает фальшивое лицо), чтобы приблизиться к вам, это ради
здоровья вашей души.
   Болбочет гололицый Бэйн-Хипкисс. Неужели Бчрлигейм схвачен, должен ли
он  сдаться?  Ведь  все еще есть знак с надписью "ВЫХОД",  в сортир,  на
стульчак, в форточку.
   - Я уполномочен применить силу, - извещает он, хмурясь.
   - Касательно мысли,  упомянутой выше,  - замечаю я,  - или начинавшей
упоминаться,  фильм, что мы смотрим, - сам по себе ритуал, множество лю-
дей смотрит такие фильмы и отказывается понимать то,  что в них говорит-
ся. Согласи...
   - В настоящее время у меня есть более срочное дело,  - говорит он,  -
сами пойдете?
   - Нет,  - твердо отвечаю я. - Обратите внимание на фильм, он пытается
сказать вам кое-что,  откровения не так часты в наше время, чтобы позво-
лить себе швыряться ими налево и направо.
   - Я должен предупредить вас, - говорит он, - что для человека, испол-
ненного рвения,  нет преград.  Рвение,  - гордо продолжает он, - это мое
отчество.
   - Я не пошевелюсь.
   - Должны.
   Теперь Бэйн-Хипкисс легко  передвигается  на  маленьких  священничьих
ножках,  боком минуя ряды сидений.  Хитрая улыбка на лице выдает его ие-
рархическую принадлежность,  руки невинно сжаты на животе,  чтобы проде-
монстрировать чистоту намерения. Странные повизгивания, как в "Ночи Кро-
вавого Зверя",  пугающе красноватый оттенок неба,  как в  "Оно  покорило
мир". Откуда они исходят? Сладость, текущая из-под кресел, стала всепог-
лощающей.  Я попытался предостеречь его, но тщетно, он не слышит. Выхва-
тываю футляр из кармана пиджака,  вставляю иглу в смертельное инструмен-
та,  пригибаюсь в готовности. Бэйн-Хипкисс приближается, глаза закрыты в
мистическом экстазе.  Я хватаю его за глотку,  погружаю жало в шею,  его
глаза выпучиваются, лицо корчится, он оседает, дрожа, мешком посреди си-
дений, через мгновение он залает, как собака.
   Большинству не хватает соображения,  чтобы бояться, они смотрят теле-
визор,  курят сигары,  тискают жен,  рожают детей,  голосуют, выращивают
гладиолусы, ирисы, флоксы, никогда не заглядывают в лицо "Вопящему Чере-
пу",  "Подростку-Оборотню",  "Тысячеглазому Зверю",  никакого понятия  о
том,  что скрыто поверхностью, никакой веры в явления, не признанные ие-
рархией.  Кто в безопасности,  когда за  стенами  дома  бродит  "Подрос-
ток-Оборотень", когда улицы дрожат под лапами "Тысячеглазого Зверя"? Лю-
ди думают,  что это все шутки, но они ошибаются. Опасно игнорировать ви-
дение - вот, например, Бэйну-Хипкисс, он уже залаял.


Дональд Бартельм
   ТЫ МНЕ РАССКАЖЕШЬ?
   Из книги "Возвращайтесь, доктор Калигари" (1964)
   Перевел Алексей Михайлов
   Хуберт преподнес Чарльзу и Ирен миленького ребеночка к Рождеству. Ре-
беночек был мальчиком, и его звали Пол. Чарльз и Ирен, у которых за мно-
го лет детей не случилось,  были в восторге. Они стояли над детской кро-
ваткой,  смотрели на Пола и никак не могли наглядеться. Красивый мальчик
с черными глазками, черными волосиками. Где ты его взял, Хуберт? спраши-
вали Чарльз и Ирена. В банке, отвечал Хуберт. Загадочный ответ, Чарльз и
Ирена ломали голову.  Все пили глинтвейн.  Пол рассматривал их из  колы-
бельки.  Хуберту было приятно, что он смог доставить им такое удовольст-
вие. Они выпили еще.
   Родился Эрик.
   У Хуберта и Ирен была тайная связь.  Очень  важно,  чувствовали  они,
чтобы Чарльз не узнал. Для этого они купили кровать и поставили в другом
доме - удаленном от того,  где жили Чарльз,  Ирена и Пол.  Новая кровать
была маленькой,  но достаточно удобной. Пол задумчиво смотрел на Хуберта
и Ирен. Связь длилась двенадцать лет и положительно была очень успешна.
   Хильда.
   Чарльз наблюдал из окна,  как Хильда росла.  Начиная с  младенчества,
потом четырехлетия,  потом прошло двенадцать лет, и она достигла того же
возраста, что и Пол - шестнадцати. Какая прлестная молодая девушка! раз-
мышлял Чарльз. Пол соглашался с Чарльзом; ему уже довелось покусать кон-
чики прелестных грудей Хильды.  Хильда казалась себе слишком старой  для
большинства мальчиков возраста Пола - но не для Пола.
   Сын Хуберта, Эрик, хотел Хильду, но не мог заполучить ее.
   Пол продолжал  клепать бомбы в подвале,  при тусклой лампочке.  Бомбы
делались из длинных банок из-под "Шлица" и пластичной субстанции,  кото-
рую Пол отказывался назвать. Бомбы продавались другим мальчикам возраста
Пола, чтобы швырять их в отцов. Бомбы скорее пугали, чем наносили ощути-
мый вред. Хильда помогала Полу продавать бомбы, пряча их под черным сви-
тером, когда выходила на улицу.
   Хильда срубила черную грушу на заднем дворе. Зачем?
   Ты знаешь, что Хуберт и Ирен находятся в связи? спросила Хильда Пола.
Пол согласно кивнул.
   Потом добавил: Но мне наплевать.
   В Монреале  они гуляли по первому снегу,  оставляя следы,  похожие на
кленовые листья.  Пол и Хильда думали:  Что есть  замечательно?  Полу  и
Хильде казалось,  что вопрос - в этом. Люди в Монреале были добры к ним,
и они размышляли над этим вопросом в атмосфере доброты.
   Чарльз, конечно, с самого начала догадывался о связи между Хубертом и
Ирен. Но ведь Хуберт подарил нам Пола, размышлял он. Его удивляло, зачем
Хильда срубила черную грушу.
   Эрик посиживал сам по себе.
   Пол положил руки на плечи Хильде.  Та закрыла глаза. Они обнимались и
думали над вопросом. Франция!
   Ирен купила всем подарки на Пасху. Как мне узнать, в какой части пля-
жа будет лежать Розмари?  спрашивала она себя. Скелет черной груши белел
на заднем дворе Хильды.
   Диалог между Полом и Энн:
   - Ты болтаешь все, что лезет тебе в голову, - протестовала Энн.
   - Вали, торгуй своими гиацинтами, Гиацинтщица.
   Это портрет, сказал Хуберт, вобравший пороки нашего поколения во всей
полноте их проявления.
   Бомба Эрика взорвалась со страшным шумом рядом с Хубертом. Хуберт ис-
пугался. В чем была задумка? спросил он Эрика. Эрик не смог ответить.
   Ирен и Чарльз говорили о Поле. Интересно, как он там один во Франции?
недоумевал Чарльз. Интересно, примет ли его Франция? Ирен снова недоуме-
вала по поводу Розмари. Чарльзу было интересно, а не приемным ли его сы-
ном Полом изготовлена бомба, брошенная Эриком в Хуберта. Еще он удивлял-
ся странному слову "приемный",  которое вначале его вовсе не удивляло. В
банке?  удивлялся он.  Что Хуберт имел под этим в виду?  Что Хуберт  мог
иметь в виду,  сказав "в банке"? спросил он Ирен. Не имею представления,
ответила Ирен. Потрескивал огонь. Вечер.
   В Силькеборге,  Дания,  Пол задумчиво рассматривал Хильду.  Ты любишь
Инге, сказала она. Он коснулся ее руки.
   Вернулась Розмари.
   Пол повзрослел. Ох этот старый бедный ебарь Эрик, сказал он.
   2
   Качество любви между Хубертом и Ирен:
   Это действительно  замечательная  кроватка,  Хуберт,  сказала  Ирена.
Правда, не слишком широкая.
   Ты ведь знаешь,  что Пол изготавливает бомбы в твоем подвале,  не так
ли? спросил Хуберт.
   Инге, в своем красном свитере, расчесывала длинные золотистые волосы.
   Что это  был за мужчина,  спросила Розмари,  который писал книжки про
собак?
   Хильда сидела в кафе, ожидая, когда Пол вернется из Дании. В кафе она
встретила Ховарда. Уходи, Ховард, сказала Хильда, я жду Пола. Ну что ты,
Хильда,  уныло произнес Ховард, можно я посижу минутку. Всего одну мину-
точку.  Я не буду докучать.  Я просто хочу сесть за твой столик и побыть
рядышком.  Я же воевал, знаешь ли. Хильда ответила: Ладно. Но не смей ко
мне прикасаться.
   Чарльз написал стихотворение о псе Розмари, Эдварде. То была сестина.
   Папочка, почему  ты  написал  стих про Эдварда?  возбужденно спросила
Розмари. Потому что ты была далеко, Розмари, ответил Чарльз.
   Эрик слонялся в Йеле.
   Ирен сказала:  Хуберт,  я люблю тебя. Хуберт ответил, что он рад. Они
лежали на кровати в доме, думая об одном и том же, о первом снеге Монре-
аля и черноте Черного моря.
   Смысл того, что я срубила черную грушу, Ховард, я этого никому еще не
говорила - в том,  что она была того же возраста,  что и я, шестнадцати-
летняя,  и она была красива,  и я была красива,  наверное, и мы обе были
там,  дерево и я,  и я не могла вынести этого, сказала Хильда. Ты до сих
пор красива,  так же,  как и в шестнадцать, сказал Ховард. Но не смей ко
мне прикасаться, сказала Хильда.
   Хуберт облажался в бизнесе.  Он потерял десять тысяч.  Ты не могла бы
платить за этот дом некоторое время?  спросил он Ирен. Конечно, дорогой,
ответила Ирен.  Сколько?  Девяносто три доллара в месяц,  сказал Хуберт,
ежемесячно.  Так ведь это немного,  сказала Ирен.  Хуберт протянул  руку
приласкать Ирен, но не стал.
   Инге улыбалась в свете победной свечи.
   Эдвард устал позировать для стихов Чарльза.  Он потянулся, заворчал и
укусил себя.
   Пол в подвале смешивал пластик для новой  кучки  бомб.  Ветка  черной
груши лежала на его верстаке. Семена упали в ящик с инструментом. В бан-
ке?  удивился он.  Что значит "в банке"?  Он вспомнил доброту  Монреаля.
Черный свитер Хильды висел на стуле. Господь хитер, но не злобен, сказал
Эйнштейн.  Пол взял инструменты. Среди них было шило. Теперь нужно найти
еще банок из-под "Шлица", подумалось ему. Немедленно.
   Ирен недоумевала,  то ли Хуберт действительно любит ее, то ли говорит
так,  чтобы доставить ей удовольствие.  Ирен не знала,  как ей это выяс-
нить.  Хуберт был красив.  Но ведь и Чарльз тоже был красив.  И я, я все
еще довольно красива,  напомнила она себе. Конечно, не так, как Хильда и
Розмари, другой красотой. У меня красота зрелости. О!
   В банке? недоумевала Инге.
   Эрик вернулся домой на праздники.
   Анна Тереза  Тыменицка  написала книгу,  на которую И.М.Боченский по-
жертвовал вступительное слово.
   Розмари составила список людей, которые не прислали ей писем в то ут-
ро:
   Джордж Льюис
   Питер Элкин
   Джоан Элкин
   Ховард Тофф
   Эдгар Рич
   Марси Пауэрс
   Сью Браунли
   и многие другие
   Пол сказал человеку в хозяйственной лавке:  Мне нужно новое шило. Ка-
кой размер вам необходим?  спросил человек.  Примерно такой, сказал Пол,
показав руками. О, Хильда!
   Как его зовут уменьшительно?  спросили Чарльз и Ирен Хуберта. Его зо-
вут Пол, ответил Хуберт. Маленький какой, правда? переспросил Чарльз. Но
хорошо сложен, подчеркнул Хуберт.
   Тебе купить выпивки?  спросил Ховард Хильду. Ты уже пила граппу? Один
из любимейших напитков в этой стране. Твое время истекло, Ховард, безжа-
лостно сказала Хильда.  Убирайся из кафе.  Минуточку, сказал Ховард. Это
ведь свободная страна?  Нет,  ответила Хильда.  Нет,  дружище, свободная
страна совершенно точно никаким боком не касается того, что ты сидишь за
этим столом. Кроме того, я решила поехать в Данию первым же самолетом.
   Почтальон (почтальон Розмари) упорствовал в своей  раздражающей  при-
вычке обслуживать сначала противоположную сторону улицы и лишь потом за-
ниматься ее стороной. Розмари съела миску трехминутных хлопьев.
   Эрик обстриг ногти при помощи двадцатипятицентовых клещей.
   Бомба Генри Джексона, брошенная им в отца, не сдетонировала. Зачем ты
кидаешь в меня эту банку из-под "Шлитца",  Генри,  спросил отец Генри, и
почему она тикает, как бомба?
   Хильда пришла в подвал к Полу. Пол, попросила она, я могу позаимство-
вать топор? Или пилу?
   Хуберт дотронулся  до  груди Ирен.  У тебя красивые груди,  сказал он
Ирен.  Они мне нравятся. Тебе не кажется, что они слишком спелые? озабо-
ченно спросила Ирен.
   Спелые?
   3
   Энн Гиацинтщица хотела Пола,  но не могла заполучить его.  Тот спал с
Инге в Дании.
   Из окна Чарльз наблюдал за Хильдой. Та села играть под черной грушей.
Она  глубоко  вгрызалась в черную грушу.  Вкус был ни к черту,  и Хильда
посмотрела на дерево вопросительно.  Чарльз заплакал. Он читал Бергсона.
Его удивил собственный плач, и, удивленный, он решил чего-нибудь съесть.
Ирен не было дома.  В холодильнике ничего не было.  Что  же  сделать  на
обед? Сходить в аптеку?
   Розмари взглянула на Пола. Но, конечно же, он слишком молод для меня,
подумала она.
   Эдвард и Эрик встретились на улице.
   Инге написала Энн следующее письмо,  объясняя почему Энн не может за-
получить Пола:
   Дорогая Энн -
   Я глубоко тронута твоими чувствами, донесшимися до меня с корабля че-
рез наш недавний телефонный разговор. Приятно ли Черное море? Я надеюсь,
и  даже очень,  что ты хорошо проводишь время в круизе.  Круиз Мэтсона -
один из моих любимых.  Но так или иначе,  я должна сказать тебе, что Пол
сейчас глубоко погружен в любовную связь со мной,  Инге Грот,  очень ми-
ленькой девушкой из Копенгагена,  и по этой причине не может отвечать на
твои обращения,  как бы очаровательны и хорошо сформулированы они ни бы-
ли.  Ты хорошо говоришь по телефону,  стильно. Также я должна объяснить,
что если Пол и полюбит еще какую-нибудь девушку, кроме меня, то, опреде-
ленно,  Хильду,  эту девушку девушек. Хильда! Замечательная девушка! Ко-
нечно,  вполне вероятно, он может влюбиться еще в кого-нибудь, кого пока
не встретил - но это будет не скоро, я думаю. И спасибо тебе за дополни-
тельные гиацинты. Мы обещаем думать о тебе время от времени.
   Твой друг, Инге.
   Чарльз лежал в постели со своей женой Ирен. Он дотронулся до одной из
ее грудей. У тебя красивые груди, Ирен, сказал Чарльз. Спасибо, ответила
Ирен, Чарльз.
   Телеграмма Ховарда Эрику так никогда и не была доставлена.
   Хуберт серьезно  подумал о рождественском подарке для Чарльза и Ирен.
Что мне нужно добыть,  чтобы счастье моих дорогих друзей не знало преде-
лов?  спросил он себя. Интересно понравится ли им гамелан? лоскутный по-
ловичок?
   О, Хильда, бодро сказал Пол, я так давно не был рядом с тобой! Почему
бы нам троим не сходить поужинать?
   У Хуберта  был  назначен обед с лучшим молодым поэтом из ныне пишущих
по-английски в Висконсине.
   Чарльз! воскликнула Ирен.  Ты голоден!  И ты плакал! Твой серый жилет
покрыт  слезами!  Позволь  сделать  тебе  сэндвич с ветчиной и сыром.  К
счастью,  я только что из бакалейной лавки,  где купила  ветчины,  сыра,
хлеба, латука, горчицы и бумажных салфеток. Чарльз спросил: Кстати, ты в
последнее время не видела или там слышала что-нибудь о Хуберте?  Он  ос-
мотрел свой серый заплаканный жилет. Нет, и уже давно, ответила Ирен, по
непонятной причине Хуберт как-то отдалился от нас в последнее время.  О,
Чарльз, могу ли я рассчитывать на дополнительные девяносто три доллара в
месяц для нашего семейного бюджета? Мне нужна полировка для пола, и я бы
хотела подписаться на "Нейшнл Джиографик".
   Каждый месяц?
   Энн смотрела поверх поручней на Черное море.  Она бросила ему гиацин-
ты, не один, а дюжину или больше. Они поплыли по черной поверхности.
   - Боль не проходит. Почему Господь не поможет мне?
   - Позвольте мне взять у вас анализ мочи, - попросила медсестра.
   Пол поместил свое новое шило в ящик с  инструментом.  Чего  это  Эрик
присматривал себе дробовик в хозяйственной лавке?
   Ирен, сказал Хуберт,  я люблю тебя. Хотя я всегда боялся упоминать об
этом,  потому что был поставлен перед фактом твоего  замужества  с  моим
близким другом Чарльзом.  Теперь и здесь,  в этом театре кинохроники,  я
чувствую,  что ты близка. Почти что в первый раз. Я чувствую интимность.
Я чувствую, что, может, быть и ты любишь меня. Получается, сказала Ирен,
что вручение мне Пола на Рождество было сиволично?
   Инге улыбнулась.
   Розмари улыбнулась.
   Энн улыбнулась.
   Прощай, Инге,  сказал Пол. Твоя изумительная блондинистость была изу-
мительна, и я всегда буду помнить тебя такой. Прощай! Прощай!
   Кинохроника обрисовала упадок в Эфиопии.
   Ховард обналичил  чек  в  бюро "Американ Экспресс".  Что мне делать с
этими деньгами? недоумевал он. Никакие финансы не имеют значения теперь,
когда Хильда уехала в Данию. Он вернулся в кафе в надежде, что Хильда не
имела в виду то, о чем говорила.
   Чарльз добавил в глинтвейн вина.
   Отец Генри Джексона робко думал:  Ведь Генри еще слишком молод, чтобы
быть анархистом, не так ли?
   Положи пустые банки из-под "Шлица" там в углу, у горна, Генри, сказал
Пол.  И спасибо, что одолжил свой грузовичок в эту холодину. Хотя, я ду-
маю,  тебе надо поторопиться с шипованной резиной,  я слышал,  снегопады
начнутся в этом регионе очень скоро. Глубокий снег.
   Ховард - Хильде:  Я не боюсь того, что ты меня не понимаешь, я боюсь,
что хорошо понимаешь. В этом случае, я думаю, меня посетят сны.
   Куда ты идешь с этим дробовиком, Эрик? спросил Хуберт.
   Фактически, невозможно  читать  книги  Джоэла  С.Голдсмита о единстве
жизни и не становиться лучше, Эрик, сказала Розмари.
   Эрик, убери дробовик изо рта! закричала Ирен.
   Эрик!
   4
   О, Хуберт,  зачем ты дал мне этого проклятого ребенка?  Я имею в виду
Пола? Знал ли ты, что он вырастет?
   Французские просторы  (просторы Франции) были покрыты золотистой тра-
вой.  Я ищу бар, сказали они, что назывется "Корова на Крыше" или как-то
в этом роде.
   Инга роскошно потянула левую и правую руки. Ты принес мне столько ве-
ликолепного счастья, Пол, что, хотя ты скоро уйдешь еще раз пообщаться с
Хильдой,  девчонкой на все-превсе времена,  мне все равно приятно быть в
этой замечательной датской постели рядом с тобой.  Ты не хочешь  погово-
рить о феноменологической редукции? Или ты хочешь булочку?
   Эдвард рассматривал свой Пард.
   В банке? спросила себя Розмари.
   Я решила,  Чарльз,  поехать  на Виргинские острова с Хубертом.  Ты не
против?  С тех пор, как его дела на рынке радикально улучшились, я чувс-
твую, он нуждается в легком отдыхе под золотистым солнышком. О'кей?
   Капитан черноморского патрульного катера сказал: Гиацинты?
   Новая черная  груша  неуклонно тянулась к небесам из могилы,  из того
самого места, где раньше росла старая черная груша.
   Он недоумевал, то ли завернуть это, как подарок, то ли просто препод-
нести Чарльзу и Ирен в коробке.  Он не мог решить. Он решил выпить. Пока
Хуберт пил водку-мартини, он заплакал. Наверно, я делаю коктейли слишком
крепкими?
   Снега Монреаля грудились перед красным "рэмблером".  Пол и Хильда об-
нялись. Что есть замечательно? думали они. Они подумали, что ответ может
читаться  в  их  глазах или в перемешанном дыханьи,  но не были уверены.
Ведь все могло оказаться иллюзией.
   Интересно, как мне стать более приятной глазу?  спросила Розмари. Мо-
жет, стоит себя миленько растатуировать?
   - Хильда,  я действительно думаю,  теперь мы можем быть вместе, оста-
ваться вместе,  даже жить вместе,  если ты не против. Я чувствую что это
очень нелегкое время для нас подошло к концу. Время, которое нас испыты-
вало, понимаешь? И с сегодняшнего дня все будет хорошо. У нас будет дом,
и так далее, и тому подобное, и, возможно, даже дети. Я найду работу.
   - Звучит великолепно, Аарон.
   Эрик?


ДОНАЛЬД БАРТЕЛЬМ
   ДЛЯ МЕНЯ, ПАРНЯ, ЧЬЯ ЕДИНСТВЕННАЯ РАДОСТЬ - ЛЮБИТЬ ТЕБЯ, МОЯ СЛАДОСТЬ
   Из книги "Возвращайтесь, доктор Калигари"
   Перевел Алексей Михайлов
   На обратном пути с аэродрома,  Хубер,  сидевший за рулем, произнес: И
все же, я не могу понять, зачем это мы понадобились. Вы не понадобились,
категорически заявил Блумсбери,  вы были приглашены.  Тогда  приглашены,
снова  заговорил Хубер,  но я не могу понять,  для чего приглашены.  Как
друзья семьи, пояснил Блумсбери. Вы оба друзья семьи. Ткань истин, поду-
мал он,  нежна,  как переговоры о капитуляции. Этого недостаточно, чувс-
твовал Блумсбери,  чтобы дать понять, что его друзья, Хубер и Уиттл, как
люди далеки от того, какими бы он хотел их видеть. Ибо, вполне возможно,
сознавал он,  что и он сам - не такой, как им хотелось бы. Тем не менее,
случалось, он готов был возопить, что это не правильно!
   Она вела себя, как мне показалось, вполне спокойно, сказал Блумсбери.
Ты тоже,  бросил Хубер, повернув голову почти задом наперед. Конечно, ее
научили не плакать на людях,  сказал Блумсбери,  выглянув в окно. Трени-
ровка,  подумал он,  вот великая штука.  Позади них самолеты попеременно
взлетали и садились,  и он размышлял,  раз они должны ожидать разрешения
"на взлет",  это признак уважения или наоборот неуважения по отношению к
ним.  Я все-таки думаю, что скулежа там хватало, произнес Уиттл с перед-
него сиденья.  Я давно заметил,  что в ситуациях, связанных с рождением,
скорбью или расставанием навеки, скулежа обычно полным полно. Но он соб-
рал толпу,  сказал Хубер,  предотвратившую уединение. И, соответственно,
нытье, согласился Уиттл. Точно, подтвердил Блумсбери.
   Кудатропишься, Пышчка?  К  бабшке,  если  это  устроит Ваше Лярдство.
Хо-хо,  кака чудненька, молоденька, мягенька-румяненька, тепленька штуч-
ка,  и  на  такой жесткой лисипедной сидухе.  Ууу Ваштучность,  какой Вы
пртивный, Внаверно всем девшкам эт гворите. Да чтот, Пышчка! Как на духу
скжу, я на этой улице ни разу не видел девшки с такой штучкой. А вы наг-
лый, Ваш Милсть. Чтотвы распетшились. Можн я тя ущипну, Пышчка, будь ум-
ничкой.  Ууу Милстер Блумсбери, я б и не прочь позабавиться, да вот суп-
ружник мой с крыльца приглядыват за мной в надзорную трубу.  Не ломайся,
Пышчка,  синяков не будет. Потискаемся прсто вон за тем деревом. Звоноч-
ком пзвоните,  Ваштучность,  он и подумат,  что вы эскимо купить хотите.
Бязательно,  Пышчка, я моей сладенькой еще колечко дам, у нее тако отро-
дясь не было.  Ууу вашмилсть,  потише с пояском, он мине педалки-давалки
поддерживат. Не боись, Пышчка, и не с таким справлялись, точно говорю.
   Разумеется, не совсем верно говорить, что мы друзья семьи, сказал Ху-
бер.  Никакой семьи,  собственно, и не осталось. А по-моему, осталось, я
верю,  отпарировал Уиттл,  с юридической точки зрения. Ты был женат? это
повлияло бы на юридическую сторону вопроса - выживет ли семья как  семья
после физического разделения партнеров, чему мы и были только что свиде-
телями.  Блумсбери понял, что Уиттлу не хотелось бы, чтобы подумали, что
он лезет не в свое дело, и понял также, скорее даже припомнил потом, что
жена Уиттла,  точнее,  бывшая жена, упорхнула на самолете, если не иден-
тичном,  то весьма похожем на тот, в котором Марта, его собственная жена
Марта,  также предпочла смыться. Но, поскольку он посчитал данный вопрос
достаточно  утомительным,  и  проявляя  мало интереса в виду физического
разделения,  на которое уже делались намеки,  что теперь  требовало  его
внимания вплоть до полного исключения остальных его запросов,  Блумсбери
решил не отвечать.  Вместо этого он сказал: она выглядела, я считаю, до-
вольно привлекательно. Чудесно, признал Уиттл, а Хуберт добавил: ошелом-
ляюще, фактически.
   Ах, Марта,  давайк в постельку,  будь паинькой.  Отвянь, козел, я еще
Малларме на ночь не почитала.  Ууу Марта, дорогуша, мы разве договарива-
лись, что наш паренек будет дрыхнуть всю ночь? когда телик заглох, а хо-
зяина  стояк  бьет  - милую ждет.  Отвали со своими пошлостями,  сегодня
вторник, сам лучше меня знаешь. Но, Марта, голубушка, где же твоя любовь
ко мне,  о которой мы твердили на погосте у моря в девятьсот и 38-м? Фи,
Мистер Елдак!  приглядывали б лучше за мусородробилкой, а то аж забилась
уже вся.  Трубу бы прочистил!  Марта,  девочка моя,  ты, моя сладенькая,
нужна мне, ты. Убери свои лапы, тампонная гадина, я задолбалась нянчить-
ся с твоим поганым хреном.  Но Марточка,  милая, помнишь стихи, ну в той
книге,  про "кроншнепово нытье и гигантово мудье",  в девятьсот и  38-м?
коими освятили мы наш союз?  Когда это было,  а теперь - это теперь, мо-
жешь и дальше бегать за этой велосипедисточкой в трусах в обтяжку,  если
хочется свои старые мудья размять.  Ах,  Марточка, при чем тут велосипе-
дисточка,  это ты мне сердечко тормозишь.  Держи свои грабли подальше от
моей кормы, я из-за тебя страницу залистнула.
   Богатые девушки всегда выглядят хорошенькими,  констатировал Уиттл, а
Хубер сказал:  я уже это слышал.  Деньжат,  наверняка, оттяпала? спросил
Уиттл.  Да,  конечно, скупо ответил Блумсбери (не потерял ли он одновре-
менно с Мартой и свое,  отнюдь не маленькое состояние,  тысячи,  а то  и
больше?).  Трудно было что-либо изменить,  я полагаю,  сказал Хубер. Его
глаза,  к счастью, следившие за дорогой во время этого пассажа, были хо-
лодны,  как сталь. И тем не менее... начал Уиттл. И, чтоб компенсировать
тебе хлопоты, предположил Хуберт, ловко эдак, буханула все это на сберк-
нижку. Наперекор себе, вне всякого сомнения, не унимался Уиттл. Так были
хлопоты или нет?  за которые предложили слишком мало или вообще  ничего?
От негодования,  заметил Блумсбери,  шея Уиттла закаменела: она и так по
жизни была необъяснимо длинной,  тощей и деревянной. Деньги, подумал он,
взаправду их было очень много.  Больше, чем можно было управиться в оди-
ночку. Но, волею судеб, - достались двоим.
   На обочине возникла вывеска "ПИВО,  ВИНО, ЛИКЕРЫ, ЛЕД". Хубер остано-
вил машину, "понтиак-чифтэйн", и, заскочив в магазин, купил за 27 долла-
ров бутылку бренди девяностовосьмилетней выдержки с восковой печатью  на
горлышке. Бутылка была старой и грязной, но бренди, когда Хубер вернулся
с ним, - выше всяких похвал. Надо отметить это дело, сказал Хубер, щедро
предложив бутылку сначала Блумсбери,  который, с общей точки зрения, не-
давно пережил утрату и потому заслуживал особого внимания, насколько это
было  возможно.  Блумсбери  оценил  порыв  великодушия со стороны друга.
Пусть у него полно пороков, рассудил он, но и добродетелей тоже достает.
Впрочем,  пороки все же перевесили,  и,  потягивая старый добрый бренди,
Блумсбери принялся исследовать их всерьез,  в том числе и те, коими гре-
шил  Уиттл.  Единственным пороком Хубера,  после многих "за" и "против",
Блумсбери посчитал неспособность следить за мячом. В частности, на доро-
ге,  рассуждал он, достаточно какого-нибудь щита "Бензин Тексако", чтобы
Хубер позабыл про свои прямые обязанности - управлять средством передви-
жения. У друзей имелись и другие косяки, как смертные, так и проститель-
ные, которые Блумсбери обмозговывал с подобающей тщательностью. В конеч-
ном итоге,  его раздумья прервало восклицание Уиттла:  Старые добрые де-
нежки!
   Было бы неправильно,  сурово начал Блусмбери,  зажиливать их.  Коровы
пролеталиывали за окнами в обоих направлениях. То, что за все годы сожи-
тельства деньги были нашими,  и мы их копили и гордились ими,  не меняет
того факта, что с самого начала деньги были скорее ее, чем моими, закон-
чил он.  Ты мог бы купить яхту,  сказал Уиттл, или лошадь, или даже дом.
Подарки  друзьям,  которые подерживали тебя в достижении этой трудной и,
позволю заметить,  препоганейшей цели, добавил Хубер, вдавив акселератор
до отказа так,  что автомобиль чуть не взлетел. Пока все это говорилось,
Блумсбери развлекался мыслями об одном из  своих  излюбленых  выражений:
Все тайное непременно становится явным.  Вдобавок, он вспомнил несколько
случаев, когда Хубер и Уиттл обедали у него. Они восхищались, накручивал
он себя, не только вытачками на платье хозяйки дома, но и пикантными де-
талями ее "фасада" и "заднего двора",  которые тщательно  обсуждались  и
снабжались обильными комментариями.  Это к тому,  что данное предприятие
(читай: дружба) стало для него совершенно нерентабельным и прямо на гла-
зах разваливалось.  Хубер,  к примеру,  чуть ли не щупальцы вытянул один
раз,  чтобы потрогать эти прелести,  когда те оказались  поблизости,  аж
выгнулся и высунулся весь так, что логика ситуации вынудила Блумсбери на
правах хозяина дать Хуберу по рукам поварешкой.  Золотые деньки, подума-
лось ему, в сиянии нашей счастливой юности.
   Совершенный идиотизм, сказал Хубер, мы знаем только то, что ты собла-
говолил рассказать нам об обстоятельствах, окружающих развал вашего сою-
за.  А  чего вам еще не терпится вызнать?  спросил Блумсбери,  ничуть не
сомневаясь,  что им захочется вызнать все. Было бы интересно, мне кажет-
ся,  в качестве житейского опыта,  естественно, как бы невзначай ответил
Уиттл, к примеру, узнать, на какой стадии совместная жизнь стала невыно-
сима,  плакала ли она,  когда ты сказал ей,  или же это ты плакал, когда
она сказала тебе,  ты был зачинщиком или она была зачинщицей,  случались
ли физические разборки с мордобоем или вы просто обоюдно швырялись пред-
метами совместного быта,  имело ли место хамство,  какого рода и с  чьей
стороны,  был ли у нее любовник или не было, то же самое в отношении те-
бя,  кому достался телевизор - тебе или ей,  диспозиция баланса домашней
утвари,  включая столовое серебро, постельное белье, лампочки, кровати и
корзины,  у кого остался ребенок, если таковой существовал, какая еда до
сих пор осталась в кладовке,  что случилось со склянками и лекарствами в
них, включая зеленку, спирт для растираний, аспирин, сельдерейный тоник,
молочко магнезии,  снотворное и нембутал, был ли это развод в удовольст-
вие или развод не в удовольствие,  она заплатила адвокатам или ты запла-
тил, что сказал судья, если судья наличествовал, просил ли ты ее о "сви-
дании" после вынесения решения или не просил, была она тронута или же не
тронута этим жестом,  если такой жест был произведен,  было ли свидание,
если оно было,  забавным или совсем наооборот, - одним словом, мы бы хо-
тели  прочувствовать  это событие,  добавил он.  Жуть как хочется знать,
сказал Хубер.  Я помню, как все происходило, когда моя бывшая жена Элеа-
нор отвалила,  не унимался Уиттл,  но очень смутно,  столько лет прошло.
Блумсбери, тем не менее, размышлял.
   Ты слыхала новсть, Пышчка, благоверная моя, Марта, умчалась от мене в
ероплане?  етим клятым Шампаньским Рейсом? Ууу Вашпригожсть, дурость ка-
ка,  такова красавчка,  как вы,  кинуть. Ага, тока петух пропел, Пышчка,
как ее ужа след простыл, токмо бутыль с шампунью в будваре осталась. Вот
уж сучка-то она,  что такой позор-то учинила,  Вашвеличство, Вашей безг-
решной рипутанции.  Заперлася в сортире, Пышчка, и даже на на День Флага
не хтела выхдить.  Невероятно,  Милстер Блумсбери,  что такая как ента в
двадцатм веке может жить бок о бок с нами, порядшными девшками. А любови
с нежностями не боле, чем у дрына, а благодарности не боле, чем у стака-
на с магнезией.  На нее как поглядишь,  так будто в Армии Спасения одежу
себе покупала в рассрочку.  Она еще мне гворила, чуть не отпечатки паль-
цев с ей сымаю,  да впридачу кроме траха мне,  мол,  ничо не нада. Тю-у,
Милстер Блумсбери,  мой супружник Джек завсегда с теликом в постелю  ло-
жится,  так тот, бывалоча, всю ночь напролет мне в хребтину упирается. В
постеле?  В постеле. Это все с черти сколько уже, Пышчка, миновало с той
поры, когда любовь по сердцу прошлась. Ууу Вашлегантнсть, во всем Запад-
ном Полушарьи нету такой девшки,  кторая устояла б супротив  великолепья
такого роскошнова мужика,  как Вы. Эта женитьба, Пышчка, похоронила меня
для любви.  Тяжко ето все, Блумичка, но трагически истинно, тем не мене.
Не хочу я жалиться,  Пышчка, но пониманья меж взрослыми и так мало, чтоб
мутить ево ентими вот сантиментами.  Я,  можа,  и не согласная была б  с
Вашроскошеством, в угоду-то, кабы сама не говорила Джеку тыщу раз, пони-
манье - ет само главное.
   Будучи, как повелось,  живого и даже простецкого расположения, друзья
семьи,  между тем,  поддерживали по ходу этих мыслей Блумсбери отношение
строжайшей и полнейшей торжественности, как и, разумеется, подобало слу-
чаю.  Впрочем,  Уиттл через некоторое время продолжал:  Я помню по собс-
твенному опыту,  что боль разлуки была,  как бы это сказать, изысканной,
что ли.  Изысканной, усмехнулся Хубер, что за дурацкое словечко. Тебе-то
почем знать? ответил Уиттл, ты ведь никогда не был женат. Я, может, и не
знаю ничего о браке, решительно сказал Хубер, но уж в словах разбираюсь.
Изысканной,  заржал он.  У тебя ни грана деликатности, бросил Уиттл, это
уж точно. Деликатность, не унимался Хубер, час от часу не легче. Он при-
нялся вилять машиной по шоссе то влево,  то вправо,  в полном  восторге.
Бренди,  сказал Уиттл, тебе не в прок. А хули, гаркнул Хубер, приняв со-
лидный вид. У тебя крыша поехала, не отступался Уиттл, лучше дай я пове-
ду.  Ты поведешь! воскликнул Хубер, да тебя старая карга Элеанор бросила
именно потому,  что ты технический идиот. Она призналась мне в день слу-
шанья.  Технический идиот! удивленно повторил Уиттл, не понимаю, что она
имела в виду?  Хубер с Уиттлом потом устроили настоящее маленькое сраже-
ние за руль,  но недолго и по-дружески. "Понтиак-чифтэйн" в течение этой
битвы вел себя очень беспомощно, выделывая зигзаг за зигзагом, но Блумс-
бери, целиком погруженный в себя, этого не замечал. Примечательно, поду-
мал он, что после стольких лет порознь, беглая жена еще способна препод-
нести сюрприз.  Сюрприз,  заключил Блумсбери,  - великая штука,  не дает
старым тканям сморщиться.
   Ну, снова приступил к беседе Уиттл, как оно ощущается? Оно? переспро-
сил Блумсбери. Что - оно?
   Физическое разделение,  упомянутое  ранее,  пояснил Уиттл.  Мы желаем
знать, как оно ощущается. Вопрос не в том, что ощущается, а в чем смысл,
веско  ответил Блумсбери.  Господи,  простонал Хубер,  я расскажу тебе о
своем романчике.  И что?  спросил Блумсбери.  Девочка была  из  Красного
Креста,  ответил Хубер, а звали ее Бак Роджерс. И в чем же романчик сос-
тоял?  поинтересовался Уиттл.  Он состоял,  ответил Хубер, в том, что мы
залезли  на крышу компании "Крайслер" и разглядывали город с высоты.  Не
слишком интригующе, пренебрежительно вставил Уиттл, как все закончилось?
Ужасно, пробормотал Хубер. Она прыгнула? спросил Уиттл. Я прыгнул, отве-
тил Хубер.  Ты у нас по жизни попрыгунчик,  съязвил Уиттл. Да, окрысился
Хубер,  но я подстраховался. Парашют раскрылся? предположил Уиттл. С та-
ким грохотом,  словно лесина рухнула, сказал Хубер, но она об этом так и
не узнала.  Конец романа,  печально подытожил Уиттл. Но, зато, какой вид
на город,  заметил Хубер. Ну а теперь, Уиттл посмотрел на Блумсбери, по-
больше чувства.
   Мы можем обсуждать, сказал Блумсбери, смысл, но никак не чувство. Од-
нако эмоции-то были, вот и поделись ими с друзьями, настаивал Уиттл. Ко-
торые, без сомнения, - все, что у тебя осталось на свете, добавил Хубер.
Уиттл прикладывал к хубертову лбу, высокому и багровому, носовые платки,
смоченные бренди,  имея в виду немного его утихомирить. Однако, Хубер не
собирался отступать.  Возможно, есть родственники, заметил Уиттл, те или
иные.  Да ни хрена,  засопел Хубер,  рассмотрев обстоятельства,  теперь,
когда денег больше нет, готов поспорить, что и родственников тоже не ос-
талось. Эмоции! воскликнул Уиттл, когда в последний раз они вообще у нас
были? На войне, сдается мне, ответил Хубер, когда все эти жлобы перли на
Запад.  Я тебе заплачу сотню долларов, сказал Уиттл, за чувство. Нет уж,
проговорил Блумсбери,  я решил, что фиг вам. Похоже, мы достаточно изыс-
канны  изображать толпу в аэропорту и не давать твоей жене скулить почем
зря,  но никуда не годимся, чтобы нас допустили к душевной беседе, "кап-
нул желчью" Хубер.  Не в изысканности дело,  пробормотал Блумсбери, раз-
мышляя тем временем над высказанным:  Друзья семьи - это все, что у него
осталось, - а согласиться с этим было, чувствовал он, крайне сложно. Но,
вероятно,  так оно и есть. Боже, ну что это за человек! завопил Уиттл, а
Хубер вставил: Мудак!
   Однажды в  кинотеатре,  припомнил  Блумсбери,  мистер  Вельд-Вторник,
вдруг повернулся на экране,  посмотрел ему прямо в глаза и произнес:  Ты
хороший человек.  Хороший, замечательный, добрый. Блумсбери тут же вско-
чил и помчался прочь из кино,  и наслаждение пело в его сердце.  Но  тот
случай,  сколь  бы дорог он ему ни был,  никоим образом сейчас помочь не
мог.  А воспоминание о нем, трижды незабвенное, не удержало друзей семьи
от  того,  чтобы  загнать  машину под дерево и лупить Блумсбери по лицу,
сначала бутылкой из-под бренди,  а потом и монтировкой, до тех пор, пока
сокровенное чувство, наконец, не проявило себя в виде соли из его глаз и
темной крови из его ушей, а изо рта - в виде самых разных слов.


   Восстание индейцев

   Мы защищали  город изо всех сил. Стрелы команчей сыпались на нас гра-
дом. Боевые дубинки команчей стучали по земляным желтым мостовым.  Вдоль
бульвара Марка Кларка насыпали шанцы, сделали живые изгороди, стянув ку-
сты блестевшей на солнце проволокой. Никто ни черта не мог взять в толк.
Я заговорил с Сильвией. "И это называется хорошая жизнь?" Стол был зава-
лен яблоками,  книгами,  долгоиграющими пластинками. Она подняла на меня
глаза. "Нет".
   Патрули десантников и добровольцев с повязками на рукаве охраняли вы-
сокие плоские здания. Мы допрашивали одного  из  команчей,  попавшего  в
плен. Вдвоем скрутили, закинув ему голову назад, а  третий  лил  воду  в
ноздри. Он дергался, захлебываясь и вопя. Не веря  наспех  составленным,
невразумительным и неточным сводкам о потерях на окраине, где убрали де-
ревья, фонари и лебедей, чтобы не мешали  стрельбе,  мы  решили  раздать
тем, кто выглядел вроде бы понадежнее, саперные лопатки,  а  подразделе-
ния, у которых было тяжелое оружие, развернуть, чтобы хоть с той стороны
нам ничего не угрожало. И вот я сидел, надираясь все сильнее да  сильнее
и все яснее да яснее чувствуя себя влюбленным. Мы разговаривали.
   - Знаешь у Форе такую пьеску - "Долли"?
   - У какого Форе, у Габриеля?
   - Конечно у Габриеля.
   - Тогда знаю, - говорит. - Даже, извини, играю ее иногда, если  не  в
настроении или когда мне очень хорошо. Хотя вообще-то  она  для  четырех
рук.
   - Ну и как же ты ее играешь?
   - Гоню как можно быстрее, - объяснила она, - а какой там в нотах темп
указан, мне все равно.
   Интересно, когда ту сцену в постели снимали, ты что чувствовала,  ви-
дя, как на тебя пялятся операторы, и эти, которые декорации  таскают,  и
осветители, и техники по звукозаписи, - нравилось тебе? помогало  эпизод
сыграть? Потом была еще сцена, где ты под душем, ну а я в это время  ош-
куривал дверь, она внутри полая, и все время заглядывал в пособие с кар-
тинками да еще слушал, что мне советует человек, который с такими дверя-
ми уже имел дело. Сам я тоже до этого столы делал, и когда с Нэнси  жил,
и когда с Алисой, и когда с Юнис, и когда с Марианной.
   Краснокожие все прут да прут, вот как народ, который  чем-то  страшно
напугали и он по площади разбегается, а крику,  а  воплей  этих  пронзи-
тельных, того и гляди, развалятся наши баррикады, возведенные из манеке-
нов, рулонов шелка, папок с продуманными подробными  описаниями  рабочих
проектов (включая те, которыми предусматривается  поступательное  совер-
шенствование ситуации с иными расами), из оплетенных бутылок с вином, из
комбинезонов. Я произвел анализ материалов, использованных для  сооруже-
ния ближайшей ко мне баррикады, и обнаружил: две  пепельницы  керамичес-
кие, первая темно-коричневой окраски, вторая темно-коричневая с  оранже-
вым пятном на язычке, куда кладут сигарету; сковородка из  жести;  двух-
литровые бутылки красного вина, виски "Блэк энд уайт", разлив  по  0,75,
скандинавская тминная, коньяк, водка, джин, шерри  номер  6;  выделанная
под березу полая дверь с ножками литого железа; одеяло ярко-рыжего цвета
с бледно-голубыми полосками, красная подушка, голубая подушка,  соломен-
ная корзина для мусора, две стеклянные вазы под цветы,  штопоры,  откры-
валки, две тарелки, десять чашек, керамические, темно-коричневые,  изог-
нутая дудка югославской работы, деревянная,  темно-коричневая,  а  также
другие предметы. Решил, что не понимаю ровным счетом ничего.
   В больницах обрабатывали раны порошками, назначение которых  было  не
очень ясным, потому что остальные лекарства  кончились  в  самый  первый
день, уже с утра. Я решил, что ровным счетом ничего не  понимаю.  Друзья
свели меня с мисс Р., учительницей, по их словам,  человеком  недогмати-
ческих взглядов и отличным специалистом, тоже по  их  уверениям,  -  она
справлялась и со случаями потруднее, к тому же на окнах  у  нее  в  доме
стальные решетки, так что никакой опасности. Я как раз узнал из  уведом-
ления Международной помощи бедствующим, что Джейн  в  баре  на  Тенерифе
подверглась нападению лилипута, который ее избил, только мисс Р. мне про
это разговаривать не позволила. "Вы, - говорит, - ничего не знаете,  ни-
чего вы не чувствуете, вы погрязли в самом диком и чудовищном  невежест-
ве, и я вас презираю, мальчик мой, сердце мое, mon cher. Можете  ее  на-
вестить, но вы не должны навещать ее сейчас, вы должны навестить ее  че-
рез день, через неделю, через час, ах, я от вас просто больная..." Я хо-
тел не оценивать эти замечания, как учит Кожибский. Но это трудно. А тут
они возьми да прорвись к самой реке, и мы бросили в этот сектор на  уси-
ление батальон, наспех сформированный из зуавов и таксистов. От него ни-
чего не осталось к середине дня, а начинался день таким приливом энтузи-
азма на сборном пункте и на улице под его окнами, все как в  первый  раз
почувствовали, что есть  она,  есть  конусообразная  эта  штука,  мускул
пульсирующий, который ведает циркуляцией крови.
   Но нужна-то мне ты одна, только ты мне нужна в разгар  этого  восста-
ния, когда по желтым земляным мостовым носятся, источая угрозу, коротко-
ногие уродливые воины с обросшей мехом шеей и пикой в руке, а  по  траве
раскиданы раковины, которые, ну надо же, у них вместо денег. Только ког-
да мы вместе, я на самом деле чувствую себя счастливым, и только для те-
бя делаю я из полой двери этот стол с ножками  литого  железа.  Я  держу
Сильвию, вцепившись в ее ожерелье из медвежьих когтей. "Гони прочь своих
молодцов, - говорю я ей. - У нас с тобой впереди еще много лет". По тро-
туарам растекается какая-то желтоватая вонючая жижа вроде  экскрементов,
а может, это у нервозности такая консистенция, ведь город никак не  пой-
мет, за что это на него обрушилось, и отчего вдруг все облысели, и поче-
му сплошь ошибки да ошибки да одни измены кругом. "Если повезет, - гово-
рит мне Сильвия, - ты до утренней службы доживешь". И со всех ног  кида-
ется по рю Честер Нимиц, издавая резкие крики.
   Потом выяснилось, что они прорвались и в наше гетто, а жители  нашего
гетто нет чтобы сопротивляться, решили поддержать их  отлично  организо-
ванное планомерное наступление, вооружившись кто молнией от куртки,  кто
телеграммой, кто медальоном, в результате чего оборона на участке, зани-
маемом отрядом ИРА, рухнула и была сметена. Мы  поспешили  подбросить  в
гетто дополнительный запас героина, а также гиацинтов, заказав  еще  сто
тысяч этих бледноватых нежных  цветков.  Развернули  карту,  попробовали
оценить ситуацию с накурившимися жителями, учитывая и эмоции сугубо лич-
ного характера. Наши кварталы были окрашены синим, а занятые ими - зеле-
ным. Я показал эту сине-зеленую карту Сильвии. "Твоя часть  зеленая",  -
сказал я ей. "Ты первый раз давал мне героин год назад", - говорит  она.
И кидается со всех ног по аллее Джорджа Ч.Маршалла, издавая резкие  кри-
ки. Мисс Р. запихнула меня в большую, совсем белую комнату (свет мягкий,
все тут колеблется, пританцовывает, с ума сойдешь, тем более что там еще
какие-то были и за мной наблюдали). Там было два стула, я сел на один, а
на другой села мисс Р. На ней что-то голубенькое,  а  рисунок  по  ткани
красным. Ничего я в ней не находил такого уж особенного. Даже  разочаро-
вание испытывал оттого, что она совсем простоватая,  да  еще  эта  голая
комната и книжек ну ни одной.
   В моем квартале девушки носят длинные синие  шарфы  до  самых  колен.
Случалось, девушки у себя в комнате команчей прятали, набросают свои си-
ние шарфы, так ничего и не разберешь в помещении, один синий туман. Рас-
пахивается дверь, входит Блок. Оружие у него, цветы, хлеба несколько бу-
ханок. И так приветливо держится, добрый такой и бодрый, что я ему решил
кое-что рассказать про то, как людей мучают, примеры из специальной  ли-
тературы привел, из самых лучших работ французских, и немецких, и амери-
канских, а еще обратил его внимание на мух, вон  их  сколько  слетелось,
видно, предчувствуют, что установится новый, более сдержанный цвет.
   - Так какое сейчас положение? - спрашиваю.
   - Положение среднее, - отвечает. - Мы  удерживаем  южную  часть,  они
контролируют северную. Дальнейшее - молчание.
   - А Кеннет что?
   - Да она не Кеннета любит, - выложил он мне напрямик.  -  Она  пальто
его любит. То на себя напялит, то залезет  под  его  пальто  и  спит.  Я
как-то вижу, пальто это по лестнице само идет. Решил проверить. Расстег-
нул. А там Сильвия.
   И я как-то заприметил пальто Кеннета, которое само шло  по  лестнице,
но оказалось, это ловушка такая, а в пальто сидит  индеец  из  команчей,
как выхватит короткий свой жуткий такой нож и хрясь мне по  ноге,  ну  я
через перила, да в окно, да в другую ситуацию. Не верю  я,  что  твердая
субстанция тело твое, пусть самое расчудесное, и ожиревший,  растекшийся
твой дух, пусть изыскан он и гневен, не верю,  что  нервным  напряжением
можно их вернуть и раз, и два раза, и сколько захочешь, и  говорю  тебе:
"Стол-то видела?"
   На площади Костлявого Каретника вооруженные силы зеленых и синих про-
тивоборствовали, не уступая. Рефери  выбегали  на  поле,  отмечая  линии
разграничения. Выходило, что  у  синих  поля  стало  больше,  у  зеленых
меньше. Заговорила мисс Р.: "Бывший король Испании,  он  из  Бонапартов,
одно время жил в Бордентауне, штат Нью-Джерси. Ничего хорошего из  этого
не получилось. - Она помолчала. - Страсть, возбуждаемую в мужчине  женс-
кой красотой, лишь Бог способен насытить. Замечательно сказано (это  Ва-
лери сказал), но не этому надо мне учить вас, козел и  мерзавец,  свинья
вы этакая, цветок души моей". Я показал свой стол Нэнси:  "Видела?"  Она
высунула язык, красный, как кровь в пробирке. "Я тоже такой стол  как-то
сделал, - напрямик выкладывает Блок. - Да их  в  Америке  везде  делают.
Сомневаюсь, чтобы хоть один нашелся американский  дом,  где  нет  такого
стола или хоть следов, что раньше такой стоял, вон на ковре кружочки  от
ножек остались". Потом в саду  офицеры  Седьмого  кавалерийского  играли
Габриэли, Альбинони, Марчелло, Вивальди, Боккерини. Я заметил Сильвию. У
нее под длинным голубым шарфом была желтая лента. "Скажи мне наконец,  -
завопил я, не выдержав, - ты за кого?"
   - Единственный дискурс, который я признаю и одобряю, - начала мисс Р.
своим сухим скучным голосом, - это литания. Я нахожу, что наши кормчие и
наставники, равно как рядовые граждане, должны в своих высказываниях ог-
раничиваться тем, что может быть высказано без риска. Вот отчего,  слыша
слова "пьютер", "змея", "чай", "шерри номер 6", "салфеточка", "фенестра-
ция", "корона" и "синий", когда их произносит кто-то из  наших  деятелей
или обыкновенный юнец, я не испытываю разочарования. Их даже можно выпи-
сать столбиком, - подчеркнула мисс Р., - вот так:
   пьютер
   змея
   чай
   шерри номер 6
   салфеточка
   фенестрация
   корона
   синий.
   У меня преимущественно цвета и жидкости, - говорит она, -  однако  вы
могли бы дополнить мой список и чем-то другим, непорочный мой и  бесцен-
ный, пушок чертополоховый, крошечка-малышечка, сокровище вы  мое.  Моло-
дые, - все не успокоится мисс Р., - составляют самые отталкивающие  ком-
бинации, и это соответствует точно ими угаданной природе нашего  общест-
ва. Есть еще такие, - заключает мисс Р.,  -  которые  выдумывают  разные
хитрости и кунштюки, но я предпочитаю слово, прямое слово, жесткое,  как
орех. И хотела бы заверить вас, что  в  таком  слове  эстетического  бо-
гатства достаточно для всех и каждого, исключая круглых дураков.
   Я насупленно молчу.
   Огненные стрелы освещают мне дорогу к почте на Пэттон-плейс, где бой-
цы бригады Авраама Линкольна отправляют свои последние, мрачные  письма,
а также открытки и карманные календарики. Открываю письмо и  обнаруживаю
в конверте заточенный камень из тех, какие команчи используют для  нако-
нечников стрел, а также поглощенного этой игрушкой  Франка  Ведекинда  с
элегантной золотой цепочкой  и  напечатанное  праздничное  поздравление.
Твоя сережка чуть не выбила мне стекла в очках, когда я нагнулся к тебе,
желая дотронуться до мягкой отмершей ткани там, где прежде был закреплен
слуховой аппарат. "Упаковать, это тоже упаковать!" - кричу я этим, кото-
рые с восстанием разбираются, но они, похоже, и слушать меня  не  хотят,
все до них не доходит, что восстание-то взаправду, и наш запас  питьевой
воды подошел к концу, и деньги у нас не те, что были, совсем не те.
   Мы подвели электропровода к мошонке пленного индейца. А я все сижу, и
набираюсь все сильнее да сильнее, и все яснее  да  яснее  чувствую,  что
влюблен. Когда мы пустили ток, он  заговорил.  Зовут  его,  оказывается,
Густав Ашенбах. Родился он в городке Л., уездном городе, провинция Силе-
зия. Его отец занимал видную должность в адвокатской корпорации, а пред-
ки все до единого были либо военные, либо функционеры-чиновники, либо из
судейских... Знаете, невозможно приласкать девушку во второй раз или ка-
кой хотите раз так же, как в первый, - а ведь вам ужас до  чего  хочется
взять ее за руку, подержать, еще что-нибудь такое же или там  посмотреть
на нее как-то по-особенному, в общем, хочется снова испытать что-то  од-
ному вам известное, мгновенье или, не  знаю,  состояние  необыкновенное.
Вот в Швеции ребятишки подняли радостный крик, хотя ну ничего мы не сде-
лали такого замечательного, просто вылезли из автобуса, сгибаясь под тя-
жестью сумок с пивом и бутербродами с печеночным  паштетом.  Направились
мы в старую церковь, уселись там, где прежде короли сиживали. Помню, еще
органист там играл для практики. А рядом с церковью было кладбище, мы  и
туда сходили. Плита: "Здесь лежит Анна Педерсен, добрая женщина".  Я  на
эту плиту положил гриб. Командующий бригадой уборщиков по  переговорному
устройству докладывает: свалка пришла в движение.
   Джейн! Из уведомления Международной помощи бедствующим я  узнал,  что
тебя избил лилипут в баре на Тенерифе. Что-то на тебя не похоже,  Джейн.
Я бы скорее поверил, что это ты влепила лилипуту в  его  лилипутий  пах,
прежде чем он успел вонзить зубки в твою вкусную притягательную ножку, а
что, разве нет, Джейн? Твой роман с Харолдом предосудителен,  Джейн,  да
ты и сама это знаешь, ведь так? У Харолда есть жена, Нэнси. А  еще  надо
подумать про Паулу (дочка Харолда) и про Билли (его сын). Я считаю,  что
у тебя странная система ценностей, Джейн! Язык  всюду  протягивает  свои
щупальца, и весь мир, ими опутанный, становится неотвязным, непристойным
единством.
   И никогда уже не вернуться к блаженствам,  какие  бывали  прежде,  не
вспомнить это расчудесное тело, этот  достойнейший  дух,  которому  дано
восстанавливать мгновенья, являвшиеся один раз, или два, или много  раз,
когда кругом восстание или когда кругом вода. Накатывающий  национальный
консенсус команчей с трех сторон см°л наши защитные порядки. Блок  палил
из проржавевшей винтовки с верхнего этажа  здания,  которое  строили  по
проекту мастерской "Эмери Рот и сыновья". "А стол - вон  там,  видите  -
можно запаковать?" - "Да пошел ты со своим столом вместе!" Отцов  города
привязали к деревьям. Мрачные воины в своих лесных одеяниях  вламываются
прямо мэру в пасть. "Ты кем хотел бы стать?" - спрашиваю я Кеннета, и он
говорит: "Жаном Люком Годаром", - только не сразу говорит, а потом, ког-
да стало можно разговаривать в просторных, хорошо освещенных помещениях,
в тихих галереях, где испанские черно-белые ковры и провоцирующая  споры
скульптура на вмурованных в пол красных катафалках. Противная ссора  ос-
талась валяться в постели набухая. Я глажу тебя по белой, сплошь в  шра-
мах спине.
   Вдруг мы перебили черт знает сколько на южной окраине, пустив в  дело
вертолеты и ракеты, но оказалось, что все они были дети, а на  их  место
прибыло еще больше и с севера, и с запада, и с востока, и отовсюду,  где
дети, которые еще только собираются жить. "Кожа ужасная, - ласково  про-
говорила мисс Р. в белой, то есть желтой комнате. - Вы находитесь в  Ко-
митете милосердия. Снимите, пожалуйста, пояс и выньте из  ботинок  шнур-
ки". Я снял пояс, вынул шнурки и (дождь  с  гигантской  высоты  поливает
молчащие проспекты, падает на чистенькие, опрятные кварталы домов  пред-
местья) стал с ними лицом к лицу -  черные  глаза,  разрисованные  рожи,
перья, бусины на шее.

   Стеклянная гора

   1. Я пробовал залезть на стеклянную гору.
   2. Стеклянная гора стоит на углу Тринадцатой стрит и Восьмой авеню.
   3. Я достиг нижней площадки.
   4. Народ меня разглядывал.
   5. Я тут человек новый.
   6. Хотя знакомые тоже имеются.
   7. На ногах у меня монтерские кошки, а на  запястьях  по  толстенному
тросу, с такими водопроводчики ходят.
   8. Высота была уже 200 футов.
   9. Ветер, ну просто жуть.
   10. Знакомые стоят толпой у подножья и все меня подбадривают.
   11. "Эй ты, шизанутый".
   12. "Чего встал, задница".
   13. В городе про стеклянную гору знает каждый.
   14. Те, кто тут давно живет, такое вам про нее наговорят.
   15. И приезжим показывают.
   16. Вы рукой к нему притроньтесь, к склону этому, знаете, до чего хо-
лодный.
   17. А если внутрь заглянуть, там, жутко  глубоко,  что-то  такое  бе-
ленькое с голубым да все искры, искры.
   18. Вымахала над Восьмой авеню, как небоскреб какой-нибудь с офисами,
залюбуешься.
   19. Вершины-то вообще не видно, в облаках она, а если день ясный, так
упирается прямо в солнце.
   20. Так, скинул трос с правой руки, а с левой пока не стал.
   21. Рукой свободной вверх, вверх, чуточку бы выше прихватить,  там  и
ноги подтяну.
   22. Стоило стараться - и на полкорпуса не продвинулся.
   23. Знакомые вс° кричат, вс° подбадривают.
   24. "Во мудак".
   25. Я тут человек новый.
   26. Кругом полно людей, у которых глаза так и бегают.
   27. То есть смотри в оба.
   28. Сотни их,  молодые,  здоровенные,  только  зазевайся,  загонят  в
подъезд или куда-нибудь за машину и пушку на тебя наставляют.
   29. А старички трусят себе мимо, собачка на поводке.
   30. Дерьма этого собачьего, прямо все тротуары завалены, так и  блес-
тит-переливается, и охра тебе, и умбра, и желтое с ядом, а там, надо же,
сиена, а еще такое голубоватое с отливом, ну и черное, конечно, что тебе
агат, и розовое, как будто экстрактом марены подкрасили.
   31. Тут недавно поймали одного, который деревья портил, видите, целая
аллея вязов под корень спилена, ну вон где стоят бюсты героев.
   32. Бензопилой, уж точно бензопилой.
   33. Я тут человек новый, хотя знакомых в общем-то уже порядочно.
   34. Вот они, знакомые эти, передают друг другу бутылку, темное  стек-
ло.
   35. "По яйцам врежут, и то не так больно".
   36. "Ага, или острой палкой в глаз".
   37. " Мокрой рыбой под дых".
   38. "Кирпичом по загривку".
   39. "Как думаешь, навернется, так сразу и кранты, а?"
   40. "Вот бы поглядеть. Кровищи небось будет, никаких платков не  хва-
тит".
   41. "Ну и говнюк".
   42. Высвобождаю левую руку, правая как была.
   43. Вверх давай, вверх.
   44. Чтобы лезть на стеклянную гору, нужен толковый резон.
   45. Сроду никто на нее не лез с научными целями,  или  желая  просла-
виться, или из-за того, что гора неприступна.
   46. Все эти резоны толковыми не назовешь.
   47. Однако толковые резоны существуют.
   48. Там на самом верху замок из чистого золота, а в покоях...
   49. Знакомые орут мне во всю глотку.
   50. "Прям счас шею свернешь, спорим на десятку".
   51. ... а в покоях магический символ...
   52. Правую руку высвободил, левой цепляюсь.
   53. И вверх.
   54. Холодина здесь жуткая, а как вниз отсюда посмотришь,  с  206  фу-
тов-то, совсем скверно делается.
   55. У подножья трупов-то, трупов навалено, и лошади, и  всадники  ка-
кие-то еще барахтаются, вопят.
   56. "Ослабление либидозного интереса к реальности в  последнее  время
перестало ощущаться" (Антон Эренцвейг).
   57. У меня в башке все какие-то вопросы крутятся.
   58. А правда бы нашелся такой, кто на эту стеклянную гору  полезет  и
головой рискнет, только чтобы магический символ расколдовать?
   59. Теперь эго у всех вон до чего сильное, может, и не нужны они, ма-
гические символы?
   60. Подумал и решил: нет, нужны, и на гору лезть тоже нужно.
   61. А если не так, то какого черта я ошиваюсь на  высоте  206  футов,
прямо над этими спиленными вязами, обрубочки еще белые совсем.
   62. Вот уж кто точно на гору не вскарабкается, так это рыцари в  пол-
ных доспехах да верхами, искры вжик, вжик из-под копыт.
   63. Нижеперечисленные рыцари попробовали гору  одолеть,  а  сейчас  у
подножья валяются да кряхтят: сэр Джайлс Гилфорд, сэр Генри Ловелл,  сэр
Альберт Денни, сэр Никлас Во, сэр Патрик Гриффорд, сэр  Джисбурн  Гоуэр,
сэр Томас Грей, сэр Питер Колвилл, сэр Джон Блант,  сэр  Ричард  Вернон,
сэр Уолтер Уиллоугби, сэр Стивен Спир, сэр Роджер Фолконбридж, сэр  Кла-
ренс Воэн, сэр Губерт Ратклифф, сэр Джеймс Тиррел, сэр  Уолтер  Герберт,
сэр Роберт Бракенбери, сэр Лайонел Бофорт и еще многие джентльмены.
   64. Мои знакомые шастают среди павших рыцарей.
   65. Перстни там всякие подбирают, бумажники, карманные часы, сувенир-
чики, для дамы сердца припасенные.
   66. "Благоразумие граждан, свободных от сомнений в своих возможностях
и силах, способствовало чувству уверенности, которое воцарилось в  нашей
стране" (мсье Помпиду).
   67. Золотой замок охраняет иссохший орел с огненными рубинами  вместо
глаз.
   68. Высвобождаю левую руку и думаю, а что, если...
   69. Мои знакомые выдирают золотые коронки у рыцарей, которые окочури-
лись, хотя еще не совсем.
   70. Кругом полно людей, которые скрывают чувство уверенности за прес-
ледующим их смутным страхом.
   71. "Широко распространенный символ (например, соловей, который обыч-
но ассоциируется с меланхолией), хотя он и обладает смысловым содержани-
ем, закрепленным за ним в результате традиционного употребления, не  мо-
жет считаться наглядным знаком (подобно цветам светофора), так как  при-
нято считать, что символ способствует пробуждению более глубоких  чувств
и наделен качествами, не исчерпывающимися набором доступных глазу харак-
теристик" ("Словарь литературных терминов").
   72. Мимо меня пролетает стайка соловьев, у каждого  по  светофору  на
лапке.
   73. А надо мною появляется рыцарь в броне бледно-розового колера.
   74. И тут же грохается, визжит стекло, по которому царапают доспехи.
   75. Пролетает мимо да этак искоса на меня поглядывает.
   76. Пролетает и бормочет: "Muerte".
   77. Скидываю трос с правой.
   78. Мои знакомые спорят: кому из них достанется после меня квартира?
   79. Прикидываю, не проникнуть ли мне в замок обычным способом.
   80. Обычный способ проникновения в замок вот какой:  "Орел  стальными
своими когтями впился в нежную грудь юного героя, а тот сносил боль,  не
издавая ни звука, и лишь все сильнее сжимал пальцами лапы своего  врага.
Охваченный ужасом, орел взмыл вверх вместе с героем и начал делать круги
над замком. Юноша отважно продолжал с ним биться. В бледных  лучах  луны
слабо поблескивала под ними крыша дворца, напоминавшая тускло светящийся
фонарь, а дальше виднелись бойницы и галереи на  башне  замка.  Выхватив
из-за пояса свой верный кинжал, юный герой отсек орлу обе ноги.  С  воем
орел взмыл еще выше, а юноша мягко приземлился на просторном балконе.  В
ту же секунду широко распахнулась дверь, перед ним предстал сад,  полный
цветов и благоуханий, а посреди лужайки стояла прекрасная  заколдованная
принцесса" ("Золотая книга сказок").
   81. Мне стало страшно.
   82. Ведь я же забыл пластыри.
   83. И когда  орел  впился  своими  стальными  когтями  в  мою  нежную
грудь...
   84. Может, вернуться за пластырями?
   85. Но если я вернусь за пластырями, мои знакомые обольют меня  през-
рением.
   86. Решаю: ладно, обойдемся без пластырей.
   87. "В некоторые столетия его (человека) воображение превращало жизнь
в непрерывающееся творчество,  питаемое  лучшими  порывами  души"  (Джон
Мейсфилд).
   88. Орел впился своими стальными когтями в мою нежную грудь.
   89. Но я сносил боль, не издавая ни звука, и лишь все сильнее  сжимал
пальцами лапы моего врага.
   90. Тросы так и торчат, где торчали, под прямым углом к склону горы.
   91. Охваченный ужасом, орел взмыл вверх и стал делать круги над  зам-
ком.
   92. Я отважно продолжал с ним биться.
   93. Я увидел в бледных лучах луны слабо поблескивающую крышу  дворца,
которая напоминала тускло светящийся фонарь, а потом  увидел  бойницы  и
галереи на башне замка.
   94. Выхватив из-за пояса свой верный кинжал, я отсек орлу обе ноги.
   95. С воем орел взмыл еще выше, а я мягко приземлился  на  просторный
балкон.
   96. В ту же секунду широко распахнулась дверь, передо  мной  предстал
сад, полный цветов и благоуханий, и в нем прекрасный магический символ.
   97. Я приблизился к символу, помня про все его многослойные значения,
но когда я до него дотронулся, он превратился всего-навсего в прекрасную
принцессу.
   98. И я швырнул прекрасную принцессу головой вниз, чтобы  она  скати-
лась по стеклянной горе к моим знакомым.
   99. Уж они ею займутся, будьте уверены.
   100. На орлов тоже не больно-то приходится рассчитывать, даже  совсем
не приходится, а сейчас особенно.

   Critique de la vie quotidienne

   Пока я читал "Бюллетень сенсорных нарушений", Ванда, моя бывшая жена,
не отрывалась от "Эль" . У таких, как  она,  "Эль"  только  недовольство
жизнью распаляет, еще бы, французский-то у нее был основным предметом  в
колледже, а теперь вот возись с ребенком да в окно улицу разглядывай,  и
больше ничего. А уж верит она журнальчику этому дамскому  ну  просто  во
всем. Вычитала как-то раз: "Femmes enceintes, ne mangez pas  de  bifteck
cru!" - и для нее это все равно что приказ. Пока ребенка носила,  насчет
bifteck cru ни боже мой. Еще "Эль" советует напускать на себя  un  petit
air naif, как будто вы все еще школьница, ну Ванда и старается. А то все
ко мне приставала с этими снимками в  четыре  краски,  на  них  какая-то
мельница в Бретани, и правда красиво ее отреставрировали, внутри  мебель
сплошь от Арне Якобсена, ярко-красная, и всякие пластиковые штуки из Ми-
лана, они оранжевые. "Une Maison Qui Capte la Nature" написано. В  "Эль"
тогда жутко много писали про Анну Карину, тысячи четыре статеек ей  пос-
вятили, так Ванда кинозвезду эту даже чем-то стала напоминать.
   Бесцветные у нас с нею были вечера. Вечером весь мир кажется бесцвет-
ным, если ты женат. Делать-то тебе нечего, вот и плетешься домой, а  там
выпьешь - девять раз, больше ни-ни, - ну и на боковую.
   Плюхаешься в свое любимое кресло, и чтобы все девять стаканчиков сто-
яли шеренгой на столике рядом, тут они, только протяни руку, другой  ру-
кой поглаживаешь ребенка по кругленькому животику - на завтрак  поменьше
бы давать надо - да покачиваешься, если, как я в ту пору, поставил у се-
бя кресло- качалку, и вдруг, очень может быть, нахлынет на  тебя  этаким
облачком неуловимым презрение - исправить: прозрение, -  да-да,  прозре-
ние, что и тебе кое-что досталось из призов,  которые  жизнь  хранит  на
особом складе, куда пускают одних только всем довольных, а уж тогда, мо-
жешь не сомневаться, в отключившихся твоих мозгах застучит, затрепыхает-
ся, чтобы прочнее угнездиться: так ведь плоды трудов-то  твоих,  они  же
вот, перед тобою, и чего ты все печалился, мол, где  они,  плоды?  После
чего, расчувствовавшись, ободрившись, словно тебе открылась истина,  тя-
нешься рукой (не той, которая при стаканчиках)  потрепать  мальчишку  по
волосам, а он тебе, с одного взгляда сообразив, в каком  ты  благодушии:
"Купи лошадку, а?" - кстати, нормальное и в общем-то  законное  желание,
хотя, с другой стороны, оно ну уж никак не вяжется с  умиротворенностью,
такими стараниями тобою достигнутой к шести вечера, и ясно, что ни о чем
подобном не может быть речи, и ты ему рявкаешь: "Нет!" - резко,  катего-
рически, еще хорошо, не укусил, - короче, никаких лошадок, табу наложено
раз и навсегда, бесповоротно. Но, замечая, до чего у него стоптаны  баш-
маки - добитые мокасины оборванца из мультика, как же он в них ходит?  -
представляешь самого себя черт знает сколько  лет  тому  назад,  еще  до
Большой войны, и как тебе тоже хотелось лошадку, а  вспомнив,  пытаешься
унять нервы, опрокидываешь еще стакан (нынче, кажется, третий), напуска-
ешь на себя сосредоточенность (ты и весь  день  ходил  такой  серьезный,
сосредоточенный, все хотел сбить с толку врагов и, как щитом, защититься
от безразличия друзей), а потом мягким голосом, ласково, этак с лукавин-
кой даже, пробуешь втолковать ребенку, что животное, относящееся к  роду
лошадей, уж так оно устроено, предпочитает жить в степях да  полях,  где
ему вольная воля бродить, да пастись, да спариваться с другими красивыми
лошадьми, это же тебе не захламленная квартира в разваливающемся кирпич-
ном доме, ты сам подумай, как ей тут будет скверно,  в  твоей  квартире,
или ты хочешь, чтобы она мучилась у нас, лошадка несчастная, и  тоскова-
ла, и валялась на нашей двуспальной кровати, а она и наблевать  запросто
может или разозлится и копытами по стене, по другой, дом так  ходуном  и
ходит. А ребенок, догадавшись, к чему клонится дело, нетерпеливо переби-
вает тебя, машет ручонкой своей крохотной: "Я не про то, я совсем не про
то", и выясняется, что и правда ты напрасно старался, мальчишка  другого
хочет, то есть чтобы у него была лошадка, но держать ее будем в конюшне,
в парке, вот как Отто. "А что, у Отто  своя  лошадка?"  -  с  изумлением
спрашиваешь ты, - этот Отто учится с мальчишкой в одном классе, одногод-
ки они, и на вид ну ничем он не лучше моего малыша, вот разве с деньгами
у него посвободнее, а мальчишка кивает, да, родители купили Отто  лошад-
ку, и сам в слезы, да норовит, чтобы ты увидел, как он ревет, - ну и ро-
дители, ни черта в голову не берут, скорее бы на рынке спад начался,  да
чтобы потом им уж и не подняться, - а ты  сталкиваешь  рыдающего  своего
сына с колен, не обращая внимания на его  театральные  всхлипы,  ставишь
его на пол, направляешься к жене, которая всю эту сцену  пролежала,  от-
вернувшись лицом к стене, и выражение у нее было, я  точно  знаю,  такое
же, как у святой Катерины Сиенской, когда та обличала папу  Григория  за
неподобающее роскошество его покоев в Авиньоне, вы бы сами увидели,  что
я не преувеличиваю, только увидеть ничего нельзя, она уткнулась лицом  в
стену и даже не обернется, короче, направляешься к жене, а,  между  про-
чим, время коктейлей уже истекает и осталось всего два из  девяти  поло-
женных (ты дал торжественный зарок, что до ужина девять  и  ни  стаканом
больше, не то здоровья совсем не останется), да, так, стало быть,  ты  к
ней подходишь и самым невозмутимым тоном осведомляешься, что там  у  нас
на ужин и с какой радости она, блядь, спустила на меня это вопящее чудо-
вище. Ну и она, с королевской выдержкой сохраняя свой air naif, а заодно
не упустив случая продемонстрировать, какие у нее красивые ноги - и тебе
бы перепало, если бы хорошо себя вел, - размеренным шагом  удаляется  из
гостиной на кухню, где вываливает на пол весь наш ужин, так что,  загля-
нув за порцией  льда  из  холодильника,  начинаешь  выписывать  пируэты,
скользя по свиным отбивным с sauce diable, вылившимся из датской  нержа-
веющей кастрюльки, а также по патиссонам в маринаде "Луис Мартини" с до-
бавкой горных трав. И поскольку таким вот  оказался  приготовленный  для
тебя приз, свой счастливый час ты решаешь увенчать  тем,  что  нарушаешь
собственное железное правило, переступив через сей  закон  превыше  всех
законов и выпив одиннадцать вместо тех скромных девяти,  коими  томленье
вечеров ты приглушить пытался, когда в камине теплился огонь, а ветер за
окном метался и пр. Только вот какое дело: открыв  холодильник,  убежда-
ешься, что эта сука, которой дела ни до чего нет, забыла залить  воду  и
льда нет ни кубика, как хочешь, так и пей десятую и  одиннадцатую  тоже.
Уверившись, что так оно все и есть, ты испытываешь соблазн  послать  все
это к свиньям, и свой дом замечательный, и остальное, а вечер провести в
борделе, там, по крайней мере, к тебе проявят внимание, и никто не  ста-
нет выклянчивать лошадку, и не придется прыгать через отбивные,  плаваю-
щие на полу в лужах sauce diable. Да, опять незадача, суешь руку в  кар-
ман, и оказывается, у тебя всего три доллара, даже за вход заплатить  не
хватит, а по карточке там счет не выписывают, так что идея отправиться в
бордель летит к чертям. Вот так и приходится смириться, а жаль, ведь  не
заиграет шаловливый румянец на скукоженной щеке, и отмеряешь для коктей-
ля свой сверхлимитный виски безо льда, который ты кое-как заменил, плес-
нув в бокал холодной воды, и возвращаешься в комнату, именующуюся жилой,
и думаешь: ну и ладно, поживу тут еще какое-то время, не стану бунтовать
против обстоятельств, ведь много есть таких, кому еще намного хуже моего
достается, те, кому неудачно сделали трепанацию черепа, и девушки, кото-
рых не позвали на сексуальную революцию, и священники, которые все еще в
облачении. И вообще, сейчас всего семь тридцать.
   Как-то в отеле, где мы с Вандой  проводили  выходные,  нам  досталась
ужас до чего узкая кровать, а тут еще в нее залез мальчишка.
   Мы ему говорим: "Уж если ты хочешь к нам в постель, хоть и  без  тебя
тесно, ложись в ногах". А он: "Не хочу, - говорит, - спать между  вашими
ногами". - "Что тут такого? - спрашиваем. - Ноги не кусаются же". -  "Вы
ими дрыгаете, - отвечает мальчишка, - как ночь, так вы сразу дрыгать но-
гами". - "Ну вот что, - говорим мы, - или ты будешь спать в  ногах,  или
на полу. Выбирай". - "А почему мне нельзя на подушке, как все?" - "Пото-
му что ты маленький", - объясняем мы, и ребенок наш захныкал  и  сдался,
понял, что спор исчерпан, вынесен вердикт,  так  что  никакие  аргументы
больше не будут приниматься во внимание. Только от своего он все-таки не
отступил, взял да написал нам на постель, как раз в ногах. "Черт бы тебя
подрал! - откомментировал я, не подыскав  ничего  более  подходящего  по
этому случаю. - Ты что же с постелью сделал, паршивец?" - "Не мог больше
терпеть, - оправдывается он. - Само прыснуло". - "Ой, а я  клеенку  дома
забыла", - вздыхает Ванда. Ну я и говорю тогда: "Провалились бы вы  все!
Будет когда-нибудь конец этой семейной жизни"?
   И обращаюсь к мальчишке, а он мне отвечает, и дело-то ну полная чепу-
ха, а напряг у нас такой, что слон не выдержит.
   "Иди лицо вымой, - говорю. - Чумазый, смотреть противно".  -  "Ничего
не чумазый", - мальчишка говорит. "Нет, - говорю, - чумазый. И для твое-
го сведения, грязь к человеку пристает в девяти местах, хочешь назову  в
каких". - "Это из-за теста, - объясняет он. - Мы из теста маски  лепили,
как с мертвых снимают". - "Из-за теста! - всплеснул я руками, содрогнув-
шись при одной мысли, сколько они извели муки и воды, да еще, конечно, и
бумаги на такое прелестное развлечение. - Посмертные маски! - все не мог
я успокоиться. - Да что ты знаешь про смерть?"  И  слышу  от  мальчишки:
"Смерть означает конец мира для личности, которую смерть постигла. Глаза
ничего больше не видят, - говорит, - и значит, мир кончился". Ведь  вер-
но. Тут не поспоришь. И я предпочел вернуться к главному делу. "Отец ве-
лит тебе вымыть лицо", - сказал я, говоря о себе не впрямую, а отвлечен-
но, потому что это придавало мне больше уверенности. "Знаю,  -  отвечает
он, - ты всегда так говоришь". - "А где они, твои маски?" -  "Сохнут,  -
говорит мальчишка, - на теплораторе" (это он так радиатор называет). Ну,
пошел я к этому радиатору, посмотрел. Так и есть, четыре крохотные  мас-
ки. Одна - моего сына, остальные - его друзей, и все улыбающиеся.  "Тебя
кто научил их делать?" - спрашиваю, а он мне: "В школе научили".  Я  про
себя обругал эту школу на чем свет. Поинтересовался: "И что  ты  с  ними
собираешься делать?" - надо же показать, что его затеи мне  небезразлич-
ны. "Может, по стенам развесим?" - предложил мальчишка.  "Ладно,  разве-
сим, а почему нет?" Он говорит - а вид хитрющий такой:  "В  напоминанье,
что все помрем". Тут я его спрашиваю, зачем все  маски  улыбаются:  "Это
нарочно так сделано?" Хмыкнул только да губы скривил, этакая  ухмылочка,
прямо мороз по коже. "Я же тебя спрашиваю, зачем ухмыляются?" - от  этой
их ухмылки у меня страх в сердце, а там и без того страха хватает.  "Сам
поймешь", - говорит ребенок и грязным своим пальцем тычет прямо в маски,
проверяет, высохли или нет. "Сам пойму? - воскликнул я. -  Это  что  еще
такое - сам пойму?" - "Ага, и пожалеешь", - отвечает и смотрит на себя в
зеркало, тоже с жалостью. Только я его опередил,  я  уже  жалеть  начал.
"Что значит пожалеешь? - заорал я. - Да я всю жизнь только и  жалею!"  -
"И есть с чего", - говорит он, а выражение у него уже не жалости, мудрое
у него на лице выражение. Боюсь признаться, дальше имело место  физичес-
кое насилие над мальчишкой. Не буду про это, мне стыдно.
   "У тебя в запасе семь лет", - говорю я Ванде. "Какие еще семь лет?" -
спрашивает она. "Те семь лет, на которые ты  меня  переживешь,  согласно
статистике. И это будут полностью твои годы, можешь с  ними  делать  все
что захочется. За все эти семь лет, обещаю, ты не услышишь  от  меня  ни
слова критики, ни упрека". - "Дожить бы поскорее", - говорит.
   Помню, какая Ванда утром. Я утром "Таймс" читаю, а она проходит сзади
и уже со вздохами, хоть полминуты не прошло как поднялась. Ночью я  пил,
и моя враждебность вырывалась из своего укрытия, словно призрак, которо-
му вставили реактивный мотор. Когда мы играли в шашки, я на нее так  тя-
жело смотрел, что она, бывало, забудет через три поля перескочить и пос-
тавить дамку.
   Помню, как я чинил мальчишке велосипед. Удостоился похвал у семейного
очага. Какой я добрый, вот таким и должен быть отец. Велосипед был деше-
венький, за 29.95 или что-то в этом роде, и седло на нем болталось,  ма-
маша как-то является из парка в ярости, дескать, ребенок страдает, а все
из-за того, что я палец о палец не желаю ударить, ну насчет седла.  "Да-
вай сюда, - говорю, - сейчас сделаем". Пошел в магазинчик,  купил  кусок
трубы полтора дюйма на два, подложил под седло, чтобы не съезжало  вниз.
Потом шурупами прикрепил гибкую металлическую скобу дюймов восемь длиной
от сиденья к раме. Теперь седло и в стороны не  уходило.  Просто  чудеса
находчивости. В тот вечер все со мною были такие обходительные,  любящие
такие. Ребенок девять моих стаканчиков притащил, умничка такой, поставил
на столик у кресла и своей игрушечной рейкой выровнял, так  что  получи-
лась прямая - не придерешься. "Спасибо, - говорю, - спасибо". И  мы  все
улыбаемся друг другу, все улыбаемся, как будто вздумали соревноваться, у
кого улыбка продержится дольше.
   Я к ребенку в интернат однажды наведался. Папаш туда пускают по  оче-
реди, один папаша каждый день. Сидел на стульчике, вокруг  дети  бегают,
занимаются спортом. Принесли мне какой-то  маленький  пирожок.  А  потом
совсем крохотуля со мной рядом уселась. Говорит, у нее папа живет в Анг-
лии. Она к нему ездила, у него по всей квартире ползают тараканы. И  мне
захотелось взять ее к себе домой.
   После того как мы разъехались, пережив то,  что  называют  состоянием
несовместимости, Ванда посетила меня в моем холостяцком жилище. Мы пили,
и все с тостами. "Давай за ребенка", - предложил я. Ванда  подняла  ста-
кан. "А теперь за успех твоих замыслов", - сказала она, и я был польщен.
Как, однако, мило с ее стороны. Я поднял свой стаканчик. "За нашу  стра-
ну!" - говорю. И мы выпили. Тут Ванда свой тост предлагает: "За  брошен-
ных жен". - "Понимаешь, - замялся я, - так уж и за брошенных..."  -  "Ну
хорошо, - говорит, - за покинутых. За вытесненных, высаженных с судна на
берег, за тех, от которых отреклись", - гнет свое она. "Мы, -  возражаю,
- вроде как вместе решали, что лучше разъехаться". - "А когда  приходили
гости, - говорит она, - ты меня вечно заставлял торчать на кухне".  Я  в
ответ: "Думал, тебе на кухне нравится. Ты же меня всегда  с  кухни  этой
чертовой прочь гнала". - "А еще ты не захотел за пластинку платить, ког-
да выяснилось, что мне надо исправлять прикус". - "А ты  о  чем  думала?
Семь лет просидела у окна палец в рот, а теперь пожалуйста - прикус".  -
"И карточку  от  меня  спрятал,  когда  мне  понадобилось  купить  новое
платье". - "Ты и в старом была хороша, - отвечаю, - тем более если  пару
заплаток с умом поставить". - "Помнишь, - говорит, - нас с тобой  в  ар-
гентинское посольство пригласили, так ты меня заставил надеть  шоферскую
кепку, припарковаться и с водилами битый час на улице  проторчать,  пока
ты там беседовал с посланником". - "Ты же  по-испански  ни  бум-бум",  -
объясняю я. "Да, - вздыхает, - не самый удачный у нас вышел брак, совсем
не самый удачный". - "Знаешь, - сообщаю я ей, - по данным переписи насе-
ления, число одиноких за последние десять лет выросло на шестьдесят про-
центов. Может, мы с тобой просто попали в струю". Но ее  это  как-то  не
очень утешило. "За ребенка", - поднял я стаканчик, а она: "Уже пили".  -
"Ну тогда за мать ребенка", и тут она откликнулась - вот за  это  давай.
По правде сказать, к этой минуте мы уже малость набрались. "Слушай-ка, -
говорю я, - может, каждый раз вставать необязательно?" - "Слава богу!" -
и тут же на стул плюхнулась. А я разглядываю ее и все хочу понять, оста-
лись хоть следы какие-нибудь того, что я в ней поначалу  находил.  Следы
остались, но одни следы, ничего больше. Реликты. Намеки какие-то на тай-
ну, прежде неприкосновенную, только теперь уж тайну эту  ни  за  что  не
восстановить. "Думаешь, я не догадываюсь, чем ты занят? - спрашивает.  -
Догадалась. У тебя тур по развалинам". - "Перестань, - отвечаю я.  -  Ты
еще ничего, в общем и целом". - "Ах в общем и целом! - и раз из-за пазу-
хи здоровенный пистолет, такими только лошадей пристреливать. - Давай за
мертвых", - предложила, а пистолетом так и вертит в воздухе, так и  вер-
тит, все не может успокоиться. Ну выпил я, только со сложным чувством  -
кого это она имеет в виду? "За священных мертвецов! - уточняет, и видно,
как она сама себе нравится. - За всеми  любимых,  всеми  ценимых,  всеми
вспоминаемых, всеми навещаемых, чтобы из гробов не выпрыгнули". И  опять
- раз за пистолет, это чтобы я при случае тоже  не  выпрыгнул,  что  ли?
Ствол так и ходит, то в правый висок нацеливается, то в  левый,  и  хоть
наводка там, помнится, была примитивная, зато калибр - крупнее не требу-
ется. Грохнуло так, что оглохнуть можно, и пуля вдребезги  разнесла  бу-
тылку "Дж. энд Б." на каминной полке. Она рыдает, квартира насквозь про-
воняла виски. Я вызвал для нее такси.
   Сейчас Ванде, мне кажется, намного лучше. Она  в  Нантере,  штудирует
марксистскую социологию, учится у Лефебра (он автор книги  "Critique  de
la Vie Quotidienne", вот нахал). Ребенок наш в экспериментальном  интер-
нате для детей, чьи родители студенты, там, насколько я понял, все дела-
ется по-научному, как велел Пьяже. А у меня полный порядок  насчет  "Дж.
энд Б.". Компания производит "Дж. энд Б." ящик за ящиком, год за  годом,
и непосредственной угрозы сокращения производства, мне говорили, нет.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (1)