сутью, опасной в глубине. Искоренением риска пусть занимаются женские
организации и фонды, лишь меньшинство - увы! - может быть великими греш-
никами.
- Вот так я и стал убежденным антиклерикалом. Не любил больше Госпо-
да, не ежился от слов "сын мой". Я бежал от ряс, где бы они не появля-
лись, предавал анафеме все, что прилично, богохульствовал, писал поганые
лимерики, срифмованные под "монашку-какашку", словом, был в упоительном
полном отлучении. Потом мне стало ясно, что это не игра в одни ворота,
как казалось вначале, что за мной погоня.
- А...
- Это открылось мне благодаря брату-расстриге из Ордена Гроба Господ-
ня, не слишком сообразительному человеку, но сохранившему добро в тайни-
ках сердца, он восемь лет проработал поваром во дворце епископа. Он ут-
верждал, что на стене в кабинете епископа висит карта, и в нее воткнуты
булавки, отмечающие тех из епархии, чьи души под вопросом.
- Господи всемогущий! - ругается Бэйн-Хипкисс, мне кажется, или тут
слабо веет...
- Она дисциплинированно обновлялась коадъютором, довольно политизиро-
ванным человеком. Каковыми, по моему опыту, является большинство церков-
ных функционеров ниже епископского ранга. Парадоксально, но сам епископ
- святой.
Бэйн-Хипкисс смотрит недоверчиво:
- Вы все еще верите в святых?
- Я верю в святых,
святую воду,
коробки для пожертвований,
пепел в Пепельную Среду,
лилии на Пасху,
ясли, кадила, хоры,
стихари, библии, митры, мучеников,
маленькие красные огоньки,
дам из Алтарного Общества,
Рыцарей Колумба,
сутаны и лампады,
божий промысел и индульгенции,
в силу молитвы,
Преосвященства и Высокопреподобия,
дарохранительницы и дароносицы,
звон колоколов и пение людей,
вино и хлеб,
Сестер, Братьев, Отцов,
право убежища,
первосвятительство Папы Римского,
буллы и конкордаты,
Указующий Перст и Судный День,
в Рай и Ад,
я верю во все это. В это невозможно не верить. Вот от этого все так
сложно.
- Но тогда...
- Баскетбол. В него я не верю.
За этой фразой большее. Это был первый ритуал, открывший мне возмож-
ность других ритуалов, других праздников, например, "Крови Дракулы",
"Поразительном Колоссе", "Оно покорило мир". В силах ли Бэйн-Хипкисс
постичь этот славный теологический вопрос: каждый верит в то, во что мо-
жет, и следует за этим видением, что столь ярко возвышает и унижает мир?
Оставшись в темноте, наедине с собой, каждый жертвует "Поразительному
Колоссу" все надежды и желания, пока епископ рассылает свои патрули,
хитрых старых попов, величавые парочки монахинь с простыми поручениями.
Я помню год, когда все носили черное, как я нырял в парадные, как неп-
ристойно спешил, переходя улицу!
Бэйн-Хипкисс заливается румянцем, ему неловко, сучит ногами, открыва-
ет рот:
- Я хочу исповедоваться.
- Исповедуйтесь, - понуждаю я, - не стесняйтесь.
- Я сюда послан.
И прямо под носом, и в Тибете у них есть агенты, даже в монастырях у
лам.
- Это мне кое-что напоминает, - констатирую я, но Бэйн-Хипкисс вста-
ет, поднимает руку к голове, командует: "Смотрите!". Берлигейм съежива-
ется, а он сдирает свою кожу. Умный Бэйн-Хипкисс, он сделал меня, я сижу
с открытым ртом, он стоит, усмехаясь, с кожей болтающейся на лапе, слов-
но дохлая кухонная тряпка. Он белый! Я притворяюсь невозмутимым. - Это
напоминает мне, касательно мысли, сказанной ранее, и фильм, что мы сей-
час смотрим, - интересный тому пример...
Но он обрывает меня.
- Ваша позиция, в целом еретичная, имеет свой резон, - констатирует
он, - но с другой стороны, мы не можем позволить, чтобы целостность на-
шей операции была поставлена под вопрос, волей-неволей, людьми со смеш-
ными идеями. Отец Блау ошибался, мы тоже стадо не без паршивых овец. С
другой стороны, если каждый из нашей паствы вздумает покинуть нас, то
кто же спасется? Вы должны стать первым. Мне пришлось использовать это
(виновато показывает фальшивое лицо), чтобы приблизиться к вам, это ради
здоровья вашей души.
Болбочет гололицый Бэйн-Хипкисс. Неужели Бчрлигейм схвачен, должен ли
он сдаться? Ведь все еще есть знак с надписью "ВЫХОД", в сортир, на
стульчак, в форточку.
- Я уполномочен применить силу, - извещает он, хмурясь.
- Касательно мысли, упомянутой выше, - замечаю я, - или начинавшей
упоминаться, фильм, что мы смотрим, - сам по себе ритуал, множество лю-
дей смотрит такие фильмы и отказывается понимать то, что в них говорит-
ся. Согласи...
- В настоящее время у меня есть более срочное дело, - говорит он, -
сами пойдете?
- Нет, - твердо отвечаю я. - Обратите внимание на фильм, он пытается
сказать вам кое-что, откровения не так часты в наше время, чтобы позво-
лить себе швыряться ими налево и направо.
- Я должен предупредить вас, - говорит он, - что для человека, испол-
ненного рвения, нет преград. Рвение, - гордо продолжает он, - это мое
отчество.
- Я не пошевелюсь.
- Должны.
Теперь Бэйн-Хипкисс легко передвигается на маленьких священничьих
ножках, боком минуя ряды сидений. Хитрая улыбка на лице выдает его ие-
рархическую принадлежность, руки невинно сжаты на животе, чтобы проде-
монстрировать чистоту намерения. Странные повизгивания, как в "Ночи Кро-
вавого Зверя", пугающе красноватый оттенок неба, как в "Оно покорило
мир". Откуда они исходят? Сладость, текущая из-под кресел, стала всепог-
лощающей. Я попытался предостеречь его, но тщетно, он не слышит. Выхва-
тываю футляр из кармана пиджака, вставляю иглу в смертельное инструмен-
та, пригибаюсь в готовности. Бэйн-Хипкисс приближается, глаза закрыты в
мистическом экстазе. Я хватаю его за глотку, погружаю жало в шею, его
глаза выпучиваются, лицо корчится, он оседает, дрожа, мешком посреди си-
дений, через мгновение он залает, как собака.
Большинству не хватает соображения, чтобы бояться, они смотрят теле-
визор, курят сигары, тискают жен, рожают детей, голосуют, выращивают
гладиолусы, ирисы, флоксы, никогда не заглядывают в лицо "Вопящему Чере-
пу", "Подростку-Оборотню", "Тысячеглазому Зверю", никакого понятия о
том, что скрыто поверхностью, никакой веры в явления, не признанные ие-
рархией. Кто в безопасности, когда за стенами дома бродит "Подрос-
ток-Оборотень", когда улицы дрожат под лапами "Тысячеглазого Зверя"? Лю-
ди думают, что это все шутки, но они ошибаются. Опасно игнорировать ви-
дение - вот, например, Бэйну-Хипкисс, он уже залаял.
Дональд Бартельм
ТЫ МНЕ РАССКАЖЕШЬ?
Из книги "Возвращайтесь, доктор Калигари" (1964)
Перевел Алексей Михайлов
Хуберт преподнес Чарльзу и Ирен миленького ребеночка к Рождеству. Ре-
беночек был мальчиком, и его звали Пол. Чарльз и Ирен, у которых за мно-
го лет детей не случилось, были в восторге. Они стояли над детской кро-
ваткой, смотрели на Пола и никак не могли наглядеться. Красивый мальчик
с черными глазками, черными волосиками. Где ты его взял, Хуберт? спраши-
вали Чарльз и Ирена. В банке, отвечал Хуберт. Загадочный ответ, Чарльз и
Ирена ломали голову. Все пили глинтвейн. Пол рассматривал их из колы-
бельки. Хуберту было приятно, что он смог доставить им такое удовольст-
вие. Они выпили еще.
Родился Эрик.
У Хуберта и Ирен была тайная связь. Очень важно, чувствовали они,
чтобы Чарльз не узнал. Для этого они купили кровать и поставили в другом
доме - удаленном от того, где жили Чарльз, Ирена и Пол. Новая кровать
была маленькой, но достаточно удобной. Пол задумчиво смотрел на Хуберта
и Ирен. Связь длилась двенадцать лет и положительно была очень успешна.
Хильда.
Чарльз наблюдал из окна, как Хильда росла. Начиная с младенчества,
потом четырехлетия, потом прошло двенадцать лет, и она достигла того же
возраста, что и Пол - шестнадцати. Какая прлестная молодая девушка! раз-
мышлял Чарльз. Пол соглашался с Чарльзом; ему уже довелось покусать кон-
чики прелестных грудей Хильды. Хильда казалась себе слишком старой для
большинства мальчиков возраста Пола - но не для Пола.
Сын Хуберта, Эрик, хотел Хильду, но не мог заполучить ее.
Пол продолжал клепать бомбы в подвале, при тусклой лампочке. Бомбы
делались из длинных банок из-под "Шлица" и пластичной субстанции, кото-
рую Пол отказывался назвать. Бомбы продавались другим мальчикам возраста
Пола, чтобы швырять их в отцов. Бомбы скорее пугали, чем наносили ощути-
мый вред. Хильда помогала Полу продавать бомбы, пряча их под черным сви-
тером, когда выходила на улицу.
Хильда срубила черную грушу на заднем дворе. Зачем?
Ты знаешь, что Хуберт и Ирен находятся в связи? спросила Хильда Пола.
Пол согласно кивнул.
Потом добавил: Но мне наплевать.
В Монреале они гуляли по первому снегу, оставляя следы, похожие на
кленовые листья. Пол и Хильда думали: Что есть замечательно? Полу и
Хильде казалось, что вопрос - в этом. Люди в Монреале были добры к ним,
и они размышляли над этим вопросом в атмосфере доброты.
Чарльз, конечно, с самого начала догадывался о связи между Хубертом и
Ирен. Но ведь Хуберт подарил нам Пола, размышлял он. Его удивляло, зачем
Хильда срубила черную грушу.
Эрик посиживал сам по себе.
Пол положил руки на плечи Хильде. Та закрыла глаза. Они обнимались и
думали над вопросом. Франция!
Ирен купила всем подарки на Пасху. Как мне узнать, в какой части пля-
жа будет лежать Розмари? спрашивала она себя. Скелет черной груши белел
на заднем дворе Хильды.
Диалог между Полом и Энн:
- Ты болтаешь все, что лезет тебе в голову, - протестовала Энн.
- Вали, торгуй своими гиацинтами, Гиацинтщица.
Это портрет, сказал Хуберт, вобравший пороки нашего поколения во всей
полноте их проявления.
Бомба Эрика взорвалась со страшным шумом рядом с Хубертом. Хуберт ис-
пугался. В чем была задумка? спросил он Эрика. Эрик не смог ответить.
Ирен и Чарльз говорили о Поле. Интересно, как он там один во Франции?
недоумевал Чарльз. Интересно, примет ли его Франция? Ирен снова недоуме-
вала по поводу Розмари. Чарльзу было интересно, а не приемным ли его сы-
ном Полом изготовлена бомба, брошенная Эриком в Хуберта. Еще он удивлял-
ся странному слову "приемный", которое вначале его вовсе не удивляло. В
банке? удивлялся он. Что Хуберт имел под этим в виду? Что Хуберт мог
иметь в виду, сказав "в банке"? спросил он Ирен. Не имею представления,
ответила Ирен. Потрескивал огонь. Вечер.
В Силькеборге, Дания, Пол задумчиво рассматривал Хильду. Ты любишь
Инге, сказала она. Он коснулся ее руки.
Вернулась Розмари.
Пол повзрослел. Ох этот старый бедный ебарь Эрик, сказал он.
2
Качество любви между Хубертом и Ирен:
Это действительно замечательная кроватка, Хуберт, сказала Ирена.
Правда, не слишком широкая.
Ты ведь знаешь, что Пол изготавливает бомбы в твоем подвале, не так
ли? спросил Хуберт.
Инге, в своем красном свитере, расчесывала длинные золотистые волосы.
Что это был за мужчина, спросила Розмари, который писал книжки про
собак?
Хильда сидела в кафе, ожидая, когда Пол вернется из Дании. В кафе она
встретила Ховарда. Уходи, Ховард, сказала Хильда, я жду Пола. Ну что ты,
Хильда, уныло произнес Ховард, можно я посижу минутку. Всего одну мину-
точку. Я не буду докучать. Я просто хочу сесть за твой столик и побыть
рядышком. Я же воевал, знаешь ли. Хильда ответила: Ладно. Но не смей ко
мне прикасаться.
Чарльз написал стихотворение о псе Розмари, Эдварде. То была сестина.
Папочка, почему ты написал стих про Эдварда? возбужденно спросила
Розмари. Потому что ты была далеко, Розмари, ответил Чарльз.
Эрик слонялся в Йеле.
Ирен сказала: Хуберт, я люблю тебя. Хуберт ответил, что он рад. Они
лежали на кровати в доме, думая об одном и том же, о первом снеге Монре-
аля и черноте Черного моря.
Смысл того, что я срубила черную грушу, Ховард, я этого никому еще не
