ние, задрапированное самыми недвусмысленными что ни есть выражениями, и
Джоан благодарно лыбится, но не мне, а Памеле Хэнсфорд Джонсон. Может
быть, Виргинские острова? "Мы там были в 1925-м, мистер Грин пон_сил, я
провозилась с его желудком всю ночь, и мухи, мухи - это что-то невероят-
ное." Они задают неправильные вопросы. "Где" - вместо "зачем". "Я как-то
читала, что средний возраст добровольцев Чана - тридцать семь лет. Да, с
такой компанией многого не навоюешь". Это точно, мне тоже тридцать семь,
и если Чан Кай-ши решил положиться на мужчин моего сорта, ему придется
распрощаться с материком. Охо-хо, нет ничего лучше интеллигентских поси-
делок, за исключением перепихона, сдобренного легким итальянским апери-
тивом.
Несмотря на свою уже упомянутую тормознутость, которая, возможно,
объясняет его равнодушие к великолепному индивидуальному плану обучения,
Баскервилль никогда не рисковал застояться. Напротив, его постоянно
продвигали. Хотя бы потому, что его стульчик постоянно нужно было усту-
пать какому-нибудь другому дитяте. (Баскервилль, таким образом, несмотря
на внушительный рост и огромный потенциал, классифицируется как дитч.)
Отчасти так. Особенно, для тех кто никогда не думал, что Баскервиль мо-
жет вымахать до шести футов, изучая технику Эндрю Джексона, гелий-водо-
род и аборты. Где теперь мои мама и папа, а? Со слов Флоренс, в цирку-
лярный июньский полдень 1945 года шел дождь, да такой, что им можно было
наполнить таз размером с море. Она посиживала в шезлонге в северной
спальне (на одной из стен этой спальни висит двадцать фотографий Флоренс
в одинаковых рамках, от восемнадцати лет до восьмидесяти одного, она бы-
ла красоткой в восемнадцать) и читала номер "Лайфа". Там как раз напеча-
тали первые снимки из Бухенвальда, и она не могла отвести глаз, она
прочла текст - или часть текста - и ее стошнило. Придя в себя, она проч-
ла статью, но не поняла ни слова. Что значит "тотальное уничтожение"?
Ничего это не значило, свидетель припоминал маленькую девочку - еще жи-
вую, ее за ногу швырнули в кузов на гору трупов, подготовленных к сожже-
нию. Флоренс стало дурно. Она безотлагательно выехала в Гринбрайер, ку-
рорт в Западной Вирджинии. Позже она позволила мне рассказать об основ-
ных морях: Южно-Китайском, Желтом, Андаманском, Охотском. "Я вижу, вы
культурист," - говорит Джоан. "Но не поэт," - парирует Баскервилль. "А
что вы написали?" - спрашивает она. "По большей части, я произношу реп-
лики," - говорю. "Реплики - не литература." "У меня еще есть роман," -
отвечаю, - "во вторник ему исполнится двенадцать лет". "Опубликован?" -
спрашивает. "Незавершен, - говорю, - но все равно очень суров и своевре-
менен. Знаете, там про армию, собранную из детей, совсем маленьких. Но я
их хорошо вооружил: М-1, карабины, пулеметы 30-го и 50-го калибра, 105
гаубиц, безоткатные пушки, нормально, словом. Центральная фигура - Гене-
рал. Ему пятнадцать лет. Однажды эта армия появляется в городе, в парке,
и занимает позиции. А потом начинает убивать людей, понимаете?" "Я ду-
маю, мне не понравится". "Мне тоже," - говорит Баскервиль, - "но какая
разница, нравится мне или нет. Мистер Генри Джеймс пишет художественную
литературе, будто Оскар Уайльд из-под палки".
Думает ли Флоренс о себе? "...А он мне говорит, что она старая и зап-
частей к ней не сыщешь..." В прошлом году Флоренс пыталась вступить в
Корпус Мира, а когда ей отказали, звонила и жаловалась самому Президен-
ту. "Я всегда восхищалась сестрами Эндрюс," - говорит Джоан. Меня лихо-
радит. Вы не смерите мне температурку, доктор? Баскервилль, этот недоуч-
ка, высасывает всю нью-йоркскую мальвазию Тэйлора в пределах досягаемос-
ти, попутно обмозговывая свой Грандиозный Замысел. Франция? Япония?
"Только не Япония, дорогуша. Мы там прекрасно провели время, но я бы не
хотела попасть туда снова. Во Франции у меня маленькая племянница. У них
есть двадцать два акра возле Версаля. Он граф и биохимик. Правда, заме-
чательно?" Еще кивок. Они-то знают, что замечательно. Основные моря за-
мечательны, важнейшие озера Земли замечательны, метрическая система во-
обще охуительна. Давай замеряем что-нибудь вместе, Флоренс Грин, детка.
Я махну тебе здоровенный гектометр на один-единственный золотой микрон.
Тишина за столом. Словно тусовка ослеплена тремя сотнями миллионов.
Кстати, я не говорил, что у Флоренс Грин есть триста миллионов долларов?
У Флоренс Грин восьмидесяти одного года, с синюшными ногами, есть триста
миллионов долларов, и в 1932-м она была платонически влюблена в диктора
Нормана Брокеншира, влюблена в его голос. "А тем временем муж Эдны Кэ-
зер, который водит меня в церковь, у него в Порту такая хорошая работа,
у него вообще все здорово, он второй муж Эдны, первый был Пит Дафф, он
еще в эти неприятности попал, о чем это я бишь? А, да! Когда Пол позво-
нил и сказал, что не может прийти, потому что его грыжа - ну, вы слышали
о его грыже - Джон сказал, что сам подъедет и посмотрит. Учтите, я все
это время пользовалась ванной на первом этаже!" Факт, история флоренси-
ных радио-посиделок действительно интересна. Факт, я обещал написать це-
лый доклад "Полная История Радио-Посиделок Флоренс Грин". Или даже в ду-
хе семнадцатого века: "Полная и Правдивая История Радио-Посиделок Фло-
ренс Грин". Или даже... Вы заскучали, я чувствую. Позвольте мне. Я толь-
ко хочу сказать, что она все еще способна вытягивать из своей древней
гортани особые душераздирающие звуки, которыми обычно начинается "Капи-
та-а-а-ан Ми-и-идна-а-а-йт"... За столом затишье. Мы все погрязли в жес-
токой паузе. Здоровенное вводное слово (здесь я вставлю описание тросто-
чек. Тросточки Флоренс занимают специальную комнату. Комнату, в которой
их целая коллекция. Тут их сотни: черные и гибкие тросточки Фреда Астера
и шершавые изжеванные альпенштоки, терновник и дубины, окованные желе-
зом, дрыны и чванливые аристократы, бамбук и железное дерево, клен и
ложный вяз, трости из Танжера, Мэна, Цюриха, Панама-Сити, Квебека, Того,
Дакот и Борнео, покоящиеся в своих неглубоких ложах, похожие на ружейные
пирамидки в арсенале. Куда бы Флоренс не наведывалась, она всегда поку-
пала одну или несколько тросточек. Некоторые она сделала сама, обдирая
кору с зеленого невыдержанного дерева. Потом осторожно их высушивала,
потом накладывала слой за слоем специальный лак, потом полировала. Бес-
конечно. Вечерами. После заката и ужина), огромное, как Охотское море,
590,000 квадратных миль. Я вспоминаю себя в немецком ресторане на Лек-
сингтон - выдуваю пузыри в кружке. За соседним столом - шестеро немцев,
молодых, смеются и разговаривают. Здесь и сейчас, за столом у Флоренс
Грин сидит поэт Вперед Христианин, у чьих очков - дужки широкие и сереб-
ряные, а не тускло-черепаховые, как у настоящих поэтов и качков, и чьи
стихи непременно начинаются со слов "Сквозь все мои звенящие мгно-
венья...". Меня беспокоят его реплики. Вдруг они лучше моих? Мы воскрес-
нем силою наших ослепительных реплик. Что он ей говорит? Что он говорит
Джоан? Какой сорт лапши он впихивает ей в уши? Я едва удерживаюсь, чтобы
не подойти и не попросить его показать справку о почетном отчислении из
Школы Известных Писателей. Что может быть величественней и необходимей,
чем "Армия детей"? "Армия юности под стягами истины," - как мы обычно
пелив четвертом классе Школы Скорбящей Богоматери, под неумолимым оком
Сестрицы Схоластики, которая знает, сколько ангелов может танцевать на
острие иголки...
Флоренс, по моим наблюдениям, старательно избегает жизненных неувя-
зок. Она выставляет себя несчастнее, чем на самом деле. Она раз и нав-
сегда решила быть интереснее. Она опасается нам наскучить. Она подтверж-
дает свою индивидуальность. Она вовсе не собирается уходить на покой.
Знает ли Вперед Христианин что-нибудь о крупнейших озерах мира? Избавь-
тесь, в случае необходимости, от прислуги. Я избавляюсь от тебя, одарен-
ность, похоже, пронизавшая меня. Она перенеслась на машине из Темпельхо-
фа в американскую зону, поселилась в отеле, пообедала, посидела в кресле
в вестибюле, разглядывая молодцеватых американских подполковников и их
розовощеких немецких девушек, и пошла прогуляться. Первый немецкий муж-
чина, которого она увидела, оказался полицейским-регулировщиком. Он но-
сил форму. Флоренс добралась до островка ожидания и подергала полицейс-
кого за рукав. Тот мигом согнулся перед милой американской старушкой.
Она подняла свою трость, трость 1927 года из Йеллоустона, и шарахнула
его по голове. Регулировщик упал, как подкошенный, прямо посреди улицы.
Потом Флоренс вместе со своей тростью поспешно поковыляла в торговый
центр и принялась уже там избивать людей, мужчин и женщин, без разбору,
пока ее не усмирили. "Формула Обращения". Можно вам спеть "Формулу Обра-
щения"? Флоренс сделала то, что сделала. Ни больше, ни меньше. Она вер-
нулась на родину под надзором, в военном самолете. "Почему у вас дети
убивают всч подряд?" "Потому что все уже давно убиты. Все абсолютно
мертвы. И вы, и я, и Вперед Христианин." "Вы не слишком-то жизнерадост-
ны." "Это правда." Начало писем к жене младшего графского отпрыска: Ма-
дам.... "Мы установили ванну на первом этаже, когда у нас гостила Ида.
Ида была сестрой мистера Грина и не могла скакать по лестницам." Как
насчет Касабланки? Санта Круз? Фунчала? Малаги? Валетты? Ираклиона? Са-
моса? Хайфы? Котор-Бей? Дубровника? "Я хочу сменить обстановку," - гово-
рит Флоренс. "Чтобы буквально все было по-другому." В творческом сочине-
нии, необходимом, но не достаточном для поступления в Школу Известных
Писателей, Баскервилль разродился "Впечатлениями об Акроне", начинавши-
мися: "Акрон! Акрон был заполнен людьми, шедшими по улицам Акрона, неся
маленькие транзисторные приемники, которые были включены."
У Флоренс есть Клуб. Клуб собирается по вечерам каждый вторник в ее
старом, огромном и плоском, напичканном ванными доме на Бульваре Индиа-
на. Клуб - это группа людей, которые, в данном случае, собираются, чтобы
декламировать и слушать стихи во славу Флоренс Грин. Для допуска нужно
что-нибудь сочинить. Что-нибудь, обычно начинающееся в духе: "Флоренс,
хоть ты и старушка, но такая веселушка..." Поэма Вперед Христианина на-
чиналась "Сквозь все мои звенящие мгновенья..." Флоренс носит поэмы об
себе в кошчлке, они скреплены в здоровенный мерзкий ком. Воистину, Фло-
ренс Грин - невероятно богатая, невероятно эгоцентричная чокнутая стару-
шенция! Шесть определений описывают ее таким образом, что сразу понима-
ешь: она - чокнутая. "Но вы не ухватили жизненной правды, сущности!" -
восклицает Гуссерль. И не желаю. Его экзаменатор (это был Д.Дж.Рэтк-
лифф?) сурово говорил иногда: "Баскервилль, вы палите по воробьям, дис-
курсивность не есть литература." "Цель литературы," - весомо ответство-
вал Баскервилль, - "созидание необычного объекта, покрытого мехом, кото-
рый разбивает вам сердце." Джоан говорит: "У меня двое детей." "Ради че-
го?" - спрашиваю. "Не знаю," - отвечает. Я поражен скромностью ее отве-
та. Памела Хэнсфорд Джонсон слушает, и его лицо видоизменяется в то, что
можно назвать гримасой брезгливости. "То, что вы говорите, - ужасно," -
произносит он. И он прав, прав, совершенно точен. То, что она сказала, -
Наипервейшая Гадость. Мы ценим друг друга по репликам, и силою этих реп-
лик и той про сестер Эндрюс любовь становится возможной. Я ношу у себя в
бумажнике восемь параграфов генеральского Приказа, зачитанных адъютантом
моей юной безупречной Армии для рядовых: "(1) Вы находитесь в этой Ар-
мии, потому что хотите. Так что делайте то, что говорит Генерал. Кто не
сделает так, как сказал Генерал, будет вышвырнут из Армии. (2) Задача
Армии - делать то, чего говорит Генерал. (3) Генерал говорит, чтобы ник-
