руки. Холоп стянул сапоги с Явнута. Князь прилег, слушая отревоженную
ночную тишину. Какой-то неясный шум накатывал оттуда, из уличной
темноты... Внезапно раздались крики, звон и лязг оружия, ржанье коней. Он
поднял голову, застыл, мутно соображая, и вдруг вскочил, разом понявши
беду. Немцы, застрявшие в замке, горохом выпрыгивали в окна, позабыв
степенность и спесь, бежали к коновязям. Бояре выбегали полуодетые,
вразброд хватаясь за оружие. Явнут в одной рубахе и босиком, как был,
сорвавшись с постели, пробился сквозь испуганную толпу холопов на сенях,
выскочил на верхние переходы. Двор уже был полон воинами Кейстута. Явнут
пробежал переходами к городской стене, затравленно оглянул назад и ринул
вниз с заборол, в провал, во тьму, больно ободрав о колючий снег руки и
ноги, окунулся с головой в сугроб, выкарабкался из него, побежал,
задыхаясь, понимая, что уже никуда не убежит, и все-таки бежал прочь,
уходя от города, не чуя холода ночи, не чуя, что он бос и наг.
К утру, ознобившего ноги, едва живого, его подобрали в Турьих Горах
воины Кейстута и отвели назад, в Вильну. Пригороды и замки столицы к этому
времени уже все добровольно сдались Кейстуту, отворив ворота его
дружинникам. И Кейстут, хмуро поглядев на брата, велел заключить его под
стражу, растерев салом отмороженные ноги, одев и накормив, и тотчас
отправил гонца в Крево, к Ольгерду, стоявшему там с ратью, выжидаючи
вестей, чтобы шел, не медля более, и сел на великое княжение, которое
Кейстут, захвативший Вильну, добровольно, по прежнему соглашению, уступал
брату.
Явнутию братья, посовещавшись, назначили для жительства
Заславль-Литовский, откуда он, впрочем, тотчас убежал, <перевержась через
стену>, и с невеликою дружиной своей поскакал в Смоленск. Не добившись у
смольнян помощи, Явнутий перебежал на Москву, где великий князь Семен
крестил его с дружиною в православную веру. Наримант в те же дни убежал в
Орду, где напрасно просил помочи против брата, и в конце концов вместе с
Явнутием смиренно воротился назад, в Литву.
Больше с Ольгердом никто не посмел, да и не захотел спорить. Литва
получила себе умного и сильного князя, и это, до поры, удовлетворило всех,
ибо еще не настала пора споров и ссор, дележа добычи и борьбы самолюбий,
всего того, что обычно приходит с успехами и упрочением власти, сталкивая
друг с другом во взаимной борьбе вчерашних соратников и победителей.
ГЛАВА 53
Церковь Спаса начали расписывать в апреле. Симеон сам, молчаливо
возложив это на себя как посмертное воздаяние супруге, надзирал за
работами, подолгу простаивал в церкви, следя, как день ото дня из
отдельных нашлепок сырой штукатурки все явственнее проступает очерк
будущей росписи. Гойтан с дружиною недаром учились у греков. Их живопись,
выгодно отличаясь сановитостью и потребною храму крупнотой, хранила в себе
тем не менее все ту же свежесть отроческого взгляда на мир, что и работа
Захарии с дружиною, которые по весне вновь принялись за свой труд и уже
заканчивали южную и северную стороны храма.
Ни бояре, ни Алексий не тревожили его в эти первые недели вдовства.
Но как-то уже в начале лета, когда стало мочно снять траур по покойной, на
очередное заседание думы бояре явились необычно торжественные, все в
полном числе, и Симеон скорее кожею, нервами, памятью одиноких ночей,
нежели умом догадал, о чем с ним намерены толковать его седатые советники.
Начал Андрей Кобыла:
- Княже! Недаром пословица молвится: дом без хозяюшки - сирота! -
густо возгласил он, и лицо Симеона начал заливать лихорадочный румянец.
- Ты еще молод, князь, - подал голос Иван Акинфич, - и нам, боярам,
забедно зрети твое вдовство!
- Женись, княже, Господь да благословит тя наследником, а нас
господином! - добродушно подхватил Михайло Терентьич.
Василий Протасьич тоже веско склонил голову, примолвив:
- И невеста на примете добра - дочь князя Федора Святославича,
Евпраксея.
- Дому утешение, а княжеству помога! - подхватил и Феофан Бяконтов. -
Федор Святославич роду князей смоленских, а к Москве привержен искони,
понеже еговый батюшка из руки покойного Юрья Данилыча на брянский удел
ставлен! Достоит тебе породнитися с им в ущерб Литве!
Василий Окатьич тоже склонил голову, присовокупив:
- Согласно, думою мыслили, княже, не обессудь!
Афиней, с противоположной лавки, осторожно добавил:
- И братьев твоих достоит женити, заждались молодцы!
- Князев приплод княжеству не в убыток! - добродушно пошутил Андрей
Кобыла и тем снял напряжение со всех. Расхмылились многие, и сам Симеон
бледно улыбнулся в ответ Андрею.
Дорогобужский князь, и верно, ходил в подручниках у Москвы (брата его
не так давно убили в Брянске вечники). Отец князя Федора, Святослав,
приходился двоюродным братом нынешнему смоленскому князю Ивану
Александровичу, и у Москвы была постоянная надежда <всадить> кого-нибудь
из Святославичей на смоленский стол, понеже князь Иван имел ряд с
Гедимином и упорно тянул к Литве, несмотря на все старания покойного
родителя. Но думать о браке с дочерью Федора до днешней поры Семену как-то
не приходило в ум.
Он обвел глазами палату. Бояре кивали, коротко или велеречиво
повторяя уже сказанное. Действительно думою решали! Симеон отмолвил, что
примет к сердцу совет бояринов своих и помыслит о сем с духовным отцом
Алексием и митрополитом Феогностом. Бояре удоволенно покивали головами. С
Феогностом и Алексием было уже говорено, и посему слова князя означали
полное согласие. Перешли к насущным делам.
Жаркими июньскими ночами Симеон и сам чуял, что надобно ему искать
новую жену. Невесть почему он брезговал податливыми холопками, к тому же
испытывал смутную вину перед дочерью, которую в эти месяцы старался
особенно привечать, и потому перемогался в строгом одиночестве вдовой
своей постели. Меж тем вновь ощутимо сгущалась гроза на западных рубежах,
и союз хотя с одним из князей смоленских был бы ныне очень и очень кстати.
Никогда не видавши невесты, Симеон дал согласие на брак и послал сватов.
Опять же по совету бояр Симеон сыскал невесту для младшего брата,
Андрея - Марию, Машу, дочь галицкого князя Ивана Федоровича. Ярлык на
Галич, купленный покойным Калитою, Москва пока прочно удерживала в своих
руках, но все же опас поиметь стоило. Женившись на Маше, Андрей тем самым
в грядущем получал известные права на галицкий стол. Андрей, по своему
почину поехал со сватами глядеть невесту и воротился довольный - Маша
приглянулась ему.
Теперь следовало женить вторым браком Ивана, коему прочили было
муромскую княжну, но тут вокруг Симеона начались шепоты и умолчания. Иван
ходил потерянный, точно опущенный в воду. Тысяцкий Вельяминов по времени
как-то странно взглядывал на великого князя. Загадка разрешилась буднично
просто - невзначай брошенным одною из сенных боярынь словом.
Услышав, поняв, Симеон долго не мог взять в толк. Иван и Шура, дочка
Вельяминовых? Он вызвал брата для разговора с глазу на глаз и тут, видя,
как краснеет и бледнеет Иван, понял наконец, что дело створилось
нешуточное
- Когда?! - невольно ярея, вопросил он. Иван стоял перед ним упрямый
и жалкий, бормотал:
- Святками... слово дал...
- Кому?!
- Ей! Сашеньке, Шуре...
- Вон! - рявкнул Семен, и Иван, всхлипнув, исчез.
Беспричинное бешенство овладело Симеоном. Почему, почто именно ему,
Ивану, само собою достается все то, о чем он, Симеон, может только
мечтать? Ему, Симеону, - княжеский брак по расчету и приговору бояр, а
Ивану - опрокидывающая все расчеты любовь! Та самая любовь, которой был о
сю пору лишен Симеон и о которой украдкой мечтал, не признаваясь в этом ни
батюшке, ни даже самому себе. И чья любовь! Красавицы, умницы - Шуры
Вельяминовой!
Он еще яростно мерял шагами тесный спальный покой, когда дверь
отворилась и перед ним, без зова, предстал плечистый и румяный Андрей,
благополучный жених галицкой княжны.
- Ты что? - набычась, буркнул Семен.
- Ето я их свел! - брякнул Андрей, невступно и смело глядя в очи
великому князю.
- ?! - молча воззрился в него Симеон.
- Любят друг друга, дак потому! - пояснил брат, не опуская очей.
Симеон молчал, сопя. Андрей тоже молчал, переминаясь. Примолвил тихо:
- Ване без Олександры не жисть.
Сейчас и не брат, и не князь, а два мужика, задетые в том самом
кровном и стыдном, из-за чего яростно сходятся в кулачном бою, стояли друг
перед другом.
- Ступай, сводник! - глухо отмолвил Симеон. И уже не глядел, пока за
братом не захлопнулась дверь.
Еще одна одинокая жаркая ночь... Семен потел, откидывал одеяло,
многажды вставал испивать квасу, глухо, яростно бормотал: <Любовь!> Но
ярость тотчас сменялась грустью: да, любовь! И не для него уже, а для
них... всех прочих... А он должен жертвовать собою за други своя... И уже
далеко за полночь ему в ум пришла наконец благая (и верная!) мысль: а чем,
собственно, не невеста Ивану дочь Вельяминовых? Ивану, который, ежели у
него, Симеона, не будет сыновей, должен наследовать великий стол! А ежели
будут? Теперь-то могут и быть! Не лучше ли, не спокойнее ли станет ему
самому, ежели дети Ивана родятся не от княжны, а от боярыни? Не меньше ли
возникнет зависти, споров и возможной борьбы за великокняжеское
достоинство меж его и Ивановыми потомками?
Мысль была не своя. Отцова. Умная, но недобрая мысль. С заглядом
вдаль и с тайным умыслом. И Симеон, осознав вся тайная тайных согласия
своего на брак Ивана с Шурой Вельяминовой, сжал зубы, поморщился и даже
головой покрутил - гадок стал он самому себе в этот миг! А инако
поглядеть: сим браком укрепит он навечно Протасьев род, наследственных
тысяцких Москвы. Мочно станет не страшить ничьих происков, и Алексей Хвост
становит более не страшен для Василья Протасьича. И почему, почто не
породниться ему, в конце концов, с Вельяминовыми? Хотя бы так, через брата
своего! И опять же невступные очи Андрея: любят друг друга!
Уже где-то к утру он сдался, вконец измученный и, пробормотав: <Быть
по сему!> - уснул.
ГЛАВА 54
Симеон не желал для своей второй женитьбы пышных празднеств, но скоро
понял, что ход событий ему уже не подвластен. Надобно было поддержать
честь великого княжения, надобно было не уронить и чести Москвы, надобно
было, наконец, оказать уважение смоленскому княжескому дому. И хотя сердце
подсказывало ему, что добра от этого брака не жди, поделать Симеон уже не
мог ничего.
Возами везли из деревень снедный припас, песельниц приглашали аж из
Владимира, венчать молодых должен был сам митрополит Феогност, и свадебные
торжества затеивались на всю столицу. Послы и сваты скакали опрометью туда
и обратно, приезжал сам отец невесты, Федор Святославич, бояре обсуждали
брачный ряд (будущему тестю давался Симеоном в держание Волок Ламской). И
вот подошло, подкатило...
И все было как тогда, в первый раз: жара, теснота праздничного
платья, толпы распаренных, радостных невесть от чего людей, а он сам даже
и того, прежнего, томительного ожидания тайны не испытывал совсем в этот
раз и только, потный, страдающий, томился и ждал конца.
Еще когда праздничный свадебный поезд на разубранных лентами конях с
бубенцами подъезжал ко крыльцу теремов, а Симеон выглядывал в верхние
окошка, с ним произошло нечто удивительное и даже страшное, чего он потом
никак не мог себе объяснить. В толпе поезжан показался ему странно
