знали о том.
Споры на совете у хана поначалу разгорелись жаркие.
- Э-э, Узбек! Договоры пишут все, и все нарушают их потом! Тверской
коназ сидел в Литве и писал под рукой Гедимина, а нынче, слыхать, Гедимин
умирает и с ним умирает злоба его! Коназ Александр сам пришел к тебе,
значит - не имеет тайной вражды! Бранные слова уносит ветер, а пролитая
кровь уходит в землю. Ты оказал милость тверскому коназу два года назад.
Коназ изменился с тех пор? Нет! Так не разрушай своей милости, Узбек!
Коназа Ивана бойся: он друг только себе самому! Нынче Иван не приехал в
Сарай. Что он готовит? Знаешь ли ты? Товлубег говорит: коназ Александр
плохой, коназ Иван хороший. Но Товлубег пойдет с Иваном под Смоленск
добывать урусутский полон. Почто веришь ему?
Товлубег (Товлубий) поднялся, засопев:
- Кто не берет добра на войне, тот не воин! Да, я поведу воинов хана
на Смоленск! Почему не слушаешь Наримонта, сына Гедиминова? Коназ
Александр предал тебя Литве! Ты милостив, Узбек, на горе себе! Брата убили
тверичи - простил, сестру отравили - простил. Дойдет черед и до тебя! Вот
коназ Иван и вот коназ Александр. Поставь их рядом и помысли, кто из них
должен тебя любить и кто ненавидеть? Думаешь, тверской князь не мыслит о
мести за отца и брата? Нет, не пустые речи - договор с Литвой! Пусть умрет
Гедимин - дети его пойдут против тебя! Ты справедлив и будь справедлив до
конца: вырви волчий корень! Имей одного верного тебе раба на Руси - коназа
Ивана, а ворога убери!
За Товлубегом встал Черкас и тоже потребовал смерти Александру,
напомнив, что князь Иван послал в Орду всех своих детей, а младшие дети
тверского князя сидят в Твери. За Черкасом встал Беркан и тоже потребовал
смерти.
Узбек смотрел и слушал задумчиво. Он ощущал, что Калита страшен, но
был уже и сам в руках Калиты. Он не любил Черкаса, прозревая грядущие беды
от него ханскому дому, но у Черкаса была сила, а с силой приходило
считаться неволею. Его, Узбека, вели, как быка на аркане, и он не мог
ничего содеять противу, даже если бы и захотел.
Так состоялось осуждение Александра, а тверской князь, не зная о том
ничего, все ездил и ездил, раздавая бесполезное серебро.
Кончался месяц. Косые дожди секли Сарай и вспененную, потемневшую
Волгу. Вечерами князь скидывал на руки слуге насквозь промокший и весь
заляпанный грязью охабень, тяжело проходил в дымное жило, сгорбясь,
издрогший, садился у огня.
Федор, чем мог, помогал отцу. Тоже разъезжал, вызнавал, уговаривал. О
приезде сыновей Калиты проведал он первый. Повестил отцу. Тот глянул
пугливо, покивал головой, промолчал. Ни тот, ни другой не сказали об
одновременно возникшей у них отчаянной мысли. Прибудь в Сарай сам Калита,
Александр, возможно, и решился бы на встречу с ним. Но пойти к детям врага
мешала гордость. Вечерами он подолгу молился. Обманывая себя, просил
Господа сподобить его прияти горькую смерть за род христианский. И была
отчаянная надежда: быть может, помилует Господь? О том, что его убьют,
Александр узнал наверное только за три дня до смерти: прибыл вестник от
самого хана...
У Александра достало сил никому не сказать об этом. Был канун памяти
великомученика Дмитрия. Наутро князь, не сомкнувший очей во всю ночь,
причастился святых тайн и исповедался, а после праздника повелел петь
вечерню и, отпустив духовника и бояр, улегся спать. Сон не шел к нему.
Ждать долее было невыносимо. Князь встал, оделся, не вздувая огня, тихо
вышел, стараясь не разбудить слуг, сам оседлал коня. Он не ведал, что
Федор не спал тоже и узрел тайный уход отца.
До московского подворья было рукой подать, всего две улицы. По слабым
отсветам в волоковых окнах догадал с облегчением, что тут еще не спали. Не
слезая с коня, постучал в ворота. В ответ раздался заливистый собачий
брех. Не отворяли долго. Мелкий холодный дождь не дождь, а противная
ледяная морось ползла за ворот. Князь, издрогнув, застучал сильнее.
Наконец раздалось недружелюбное:
- Кого несет в эку пору непутем?
Александр назвал себя. Ворота со скрипом распахнулись. Дворский
мялся, подымая чадящий смолистый факел, веря и не веря, оглядывал
тверского князя. Наконец произнес опасливо:
- Пойду доложу!
Александр спешился, ступив прямо в грязь. Собирались слуги. Чем
дольше не ворочался дворский, тем все больше и больше доходила до
Александра стыдная унизительность и нелепость его приезда. Что он скажет
Иванову сыну? О чем станет просить?
Наконец дворский вышел и, отводя глаза, пробормотал:
- Не приказано принять, княже!
Опустив голову, молча, стыдясь самого себя, Александр взобрался в
седло...
Федор подскакал минуты через две после отъезда родителя. Яростно
застучал в ворота. Пихнув слугу, ворвался во двор, смахнув с дороги
выбежавшего дворского, обрушился на запертые двери, выкрикнул яро:
- Семен!
В хоромах молчали.
- Семен!!! - страшно, почти срывая голос, прокричал он во второй
након. - Это я, Федор! Отца, отца не принял! Перед казнью! Отвори, Семен!
Палаты молчали. Федор, рыча, забарабанил в дверь.
- Отвори, Семен! Не молить, не плакать - плюнуть в рожу тебе хочу!
Холопы, нахрабрясь, взяли Федора за плечи.
- Прочь! - выкрикнул он, расшвыривая смердов.
- Не отокроешь? - в голос вопросил он молчащую тьму. - Не отокроешь,
Семен? Дак помни! Воздастся тебе! Жестокою смертью погинешь, помни мои
слова, Семен, не забывай!
Его снова взяли за плечи. Федор, ощерясь, вырвал нож. Толпа
раздалась. Он прянул к коню, взмыл в седло, бешено, с места, ринул скакуна
в опор.
Дворский, обморочно наваливаясь на непослушные створы, с треском
захлопнул ворота, прохрипел:
- Засов!
И только ощутив ладонями продернутый в кованые проушины дубовый брус,
забормотал, отходя:
- Свят, свят, свят! Чур меня, чур! Не виноват, батюшки святы, эк оно
пакостливо совершилось-то!
В хоромах же в этот час творилось следующее. Семен еще не ложился:
писал грамоту отцу. Братья уже задремывали на постеле. Приезд Александра
застал его врасплох, и Семен, смутясь духом, разбудил было братьев и
сенного боярина. Андрей, моргая со сна, долго не понимал, что и кто. Иван
хотел было уже встречать тверского князя, и только боярин сразу сообразил
дело:
- Нельзя тебе, батюшка, видеться с им! Николи нельзя! Узбека
осердишь, отцову волю порушишь! Бесермены скажут, что ты, батюшка, с ими
заодно, с тверичами-то, вместях, значит! Дак и его теперича не спасешь, и
себе худо содеешь!
Боярин был трижды прав, а братьев и будить не стоило. Но,
разбуженные, уразумев дело, вдосталь намученные уже тем, что происходило и
деялось в Орде от их имени, они не захотели остаться в стороне. Едва
боярин выбежал из горницы - отдать приказ дворскому не пускать князя,
Андрей кошкою кинулся вслед за ним, выкрикивая:
- Стой! Князя не трожь, смерд! Я сам приму Александра! - заносчиво
бросил он Симеону через плечо, но не поспел сделать и двух шагов.
- Не смей! - С нежданною дикою силой Симеон схватил брата за плечи и
ринул его в сторону от дверей.
Андрей, не удержавшись на ногах, пал на колена и руки, вскочил, едва
не бросился сам на брата, но замер - глаза в глаза. Страшные мгновения оба
молчали. Но вот плечи Андрея свело судорогою, он сгорбился, всхлипнув,
разжал кулаки и проговорил с обреченностью ужаса:
- Мы убийцы!
- Да! - жестко отмолвил Симеон. - И я - паче тебя!
- Уби... уби... - губы Андрея не слушались.
- Да! - повторил Симеон. - Мы убийцы!
- Неужели ничего нельзя содеять? - жалобно, впервые подав голос,
проговорил Иван.
- Ничего. И выбора нет. Это - власть! - сурово отмолвил Симеон.
- А я не хочу такой власти! - выкрикнул Андрей.
- Ты и не получишь ее, - мрачно возразил Симеон. - Я старший. И в
ответе за все. И грех - на мне. Хочешь знать, я уже наказан. Смертью сына.
И это не все, а начаток господней грозы...
- Отец нас, как котят, бросил сюда, а сам... - пробормотал
Андрей,вздрагивая.
- Батюшку не трожь! - выкрикнул высоким голосом Симеон. - Ему тяжеле,
чем нам! Веси ли вы оба, почто нас троих отослал он в Орду? Может, мы...
может, нас... яко Авраам Исаака... на заклание... Дак каково было батюшке
посылать нас на смерть?! Ежели бы другояко поворотило здесь, про это ты
думал?
- А что... Могли разве и нас? - вновь подал голос Иван.
- Да! Выбора нет! Кого ни то... нас или их... Теперича Александр
Михалыч, а могло, могли мы!
Андрей вдруг пал ничью на постелю и зарыдал.
- Спи! - примирительно проговорил Симеон. - А я буду молить Господа.
В этот-то миг и раздался бешеный стук в ворота. Симеон решительно
дунул на свечу и выскочил в сени, прихлопнув за собою и подперев какою-то
палкой тяжелую дверь.
Руки его, совершенно ледяные, лежали на засове дверей, когда Федор
снаружи колотил и кричал поносно. Симеон стоял в полной темноте в одной
нижней рубахе, не чуя холода, и только беззвучно повторял, шевеля губами:
- Господи, господи, господи...
Когда Федор выкрикнул свое последнее, про плевок, Симеон склонил
голову (пальцы аж побелели, вцепившись в затвор) и прошептал в темноту:
- Ну же, плюнь, плюнь на меня! Хуже я худших на земле!
И только когда там, на дворе, со скрипом захлопнулись ворота, Симеон,
стуча зубами, на цыпочках прошел в горницу (братья молчали, слава Богу) и,
не зажигая огня, ощупью добравшись до ложа, повалился лицом вниз на
постель.
О ночном событии ни во второй, ни в третий день оба, отец и сын, не
говорили друг с другом. Двадцать восьмого октября, в день памяти святых
мучеников Терентия и Неонилы и святой мученицы Параскевии, Александр,
заметно постаревший за прошедшие сутки, велел служить заутреню и молился
долго, с увлажненными глазами. Князев духовник вспоминал потом, что
Александр в этот день слушал псалмы Давыдовы и на словах: <Господи, что се
умножишася стужающие ми... мнози глаголют душе моей: несть спасения
ему...> - прослезился.
Так ли, нет, но на позднем утре деятельная натура князя взяла свое.
Александр сел на коня и поехал вновь по знакомым ордынцам, перенимаючи
вести о казни своей, а доверенного слугу послал к царице за тою же нужою.
О полден князь и слуга одновременно воротились в стан. Надежды не было.
Более того: надежды не было и для Федора. Александр, растерянный, не зная,
как повестить, как высказать, зашел к сыну, но Федор не дал ему говорить.
- Знаю, отец! - отмолвил он на молчаливый крик воспаленных
родительских глаз. - Да мне и соромно было бы остати опосле тебя, батюшка!
- И Александр молча, с благодарным отчаяньем, припал к плечу сына.
Взошел духовник, и Александр, скрепясь, приказал петь часы.
Торжественное и согласное пение мужских голосов не то что успокоило, но
придало мужества предстоящим. Ничего сделать уже нельзя, так хоть погибнем
достойно! - казалось, выговаривали величавые гласы византийского
молитвословия.
Когда кончали, князь ненароком глянул в оконце и увидел князя Черкаса
с толпою татар, приближающегося к русской веже. Это шла смерть. Забыв обо
всем, Александр выскочил на улицу - то ли драться, то ли возопить
безумно... К нему подбежали, не то свои, не то чужие, вырвали оружие,
заломили руки назад.
Князь остоялся. Жадные пальцы татар срывали с него верхнее платье,
золотую цепь, украшения. Пронзительный холод был сладок обнаженному телу,
как далекий зов родины. Он не заметил, что Федор, подошед сзади, твердо
