Ивана, иначе не будет покоя твоей земле!> И это сказано ему тоже вчера.
Полная воля... Воля, кого послушать, кому подчинить себя. Воля! Высшая
власть! И все-таки он - высшая власть! И решать будет он! Он! Он!! Он!!! А
не они... все...
Суда плыли по Волге. По сторонам тянулась ровная унылая степь.
Кончились кручи, буераки и боры, где можно спрятаться и пересидеть лихую
беду. Кончилась Русь, исчезла, сокрылась вдали, будто ее и не было. Бояре
заготовили ему пышную речь, которую он должен будет сказать перед Узбеком.
Но Александр не читал, не твердил украшенных словес, а лежал и думал.
Текла Волга, текли над головою, уходя в далекие мунгальские степи, облака.
И он думал, чуть не впервые, о тех тверичах, что прошли избитыми в кровь
ногами долгую эту дорогу, прошли и не воротились назад. И не он ли виноват
в их гибели? И не должен ли он в конце концов своею головой выплатить сей
грех перед родимой землей? Что сказала бы мать, ежели спросить ее об этом?
Но мать не скажет, для нее он - единая надежда Руси! Поглядела на внука,
поверила, что сын воротит и Тверь, и великий стол, а там отомстит за отца,
и едва не умерла, счастливая своею верой... А есть ли иное счастье на сем
пути? На пути власти, битвы за власть и битвы за то, чтобы удержать эту
власть в деснице своей. Был ли счастлив покойный отец? Ему, Александру,
чего-то всю жизнь не хватало. Самолюбия? Воли? Упрямства? Быть может,
жестокости?
Теперь иноземцы, словно приклеившиеся к нему (и нет сил отделаться от
них!), толкуют о единовластии, державной воле, крестовом походе против
язычников... Татары давно уже не язычники! Толкуют, а не ведают путем,
сколь в Орде было христиан несторианского толка еще до того до всего, до
воцаренья Узбекова...
Едучи сюда, Александр благословился у митрополита Феогноста. От
Феогноста епискому сарскому шла грамота с просьбою содействовать
<благоверному князю Александру>. Феогност - друг Ивана, но тут посчитал,
видно, что всякому христианскому князю русской земли надобно помогать
противу неверных. Как будто бы вс° (или многое) за него... Но как поведет
себя ныне князь Иван? И не на смерть ли едет он, Александр, даваясь в лапы
своему древнему ворогу? Да и стоит ли вышняя власть княжой чести, что
мечет он ныне под ноги татарскому царю? А может быть, так и сказать?
Приехал на смерть, и вот я в воле твоей! Не поймет... А ежели не поймет
иного? Этих вот красно украшенных словес, что ему почему-то так и не
ложатся к душе!
Александр садится рывком. Со степи, издалека, идет горячий сухой
ветер. Он смотрит, не видя, глядит сквозь марево лет. Сейчас - и никогда
больше! - он способен на подвиг и смерть. Рука безотчетно сжимает свиток
грамоты. Миг - и ничтожный кусочек дорогого пергамена исчезает в струях
быстро бегучей воды. <Великий царь! - Нет, лучше: - Господине царю! Много
зла створил я тебе (и ты мне тоже!), и вот я приехал и готов на смерть>, -
шепчут губы князя. А глаза, слепо устремленные вдаль, в тонкое марево
степей, словно бы видят сейчас минувшее, невозвратно погинувшее, вместе с
тенями дорогих и близких, сложивших головы в этой нескончаемой жестокой и
кровавой страде...
Лодьи ходко и неотвратимо пенят синий стрежень великой реки. А на
далеких обрывах берегов уже маячат степные всадники - дозорные. Близок
Сарай, столица Золотой Орды.
ГЛАВА 52
К Сараю подходили ночью. Дул сильный холодный ветер. Во тьме блеяли
овцы на берегу. Верно, отара, пригнанная из степи и ожидающая ножа
мясника. <На заклание!> - подумал Александр, ступая на шаткие скрипучие
мостки. Глухо ударяли о причал, подрагивая и качаясь, суда. Дымно,
вспыхивая и угасая, чадили факелы, выхватывая из темноты то серый разлив
истоптанного песка, то чье-нибудь лицо, спину, мохнатую баранью свиту или
острое лезвие копья. Запахом речной тины и дохлой рыбы, запахами пота и
навоза, запахами скота, грудящегося во тьме и острого кизячного дыма
охватило князя, лишь только он соступил с мостов на берег и стал в
ожидании, когда ему подведут коня.
Подъехал важный татарин. (Александр уже был в седле.) Живо залопотали
толмачи, переводя князю и от князя приветственные речи. Шагом поднялись в
гору и под заливистый вой, визг и хрип псов, кидавшихся прямо под копыта
коней, проехали улицей, свернули в другую, из той в третью... Давно не был
здесь Александр! Что и позабылось, что, верно, и переменилось,
расстроилось за протекшие годы! Сам бы он, поди, с трудом и разыскал ныне
тверское подворье!
Его встречали, толковали о делах, усадили за уставленный снедью стол,
знакомили с какими-то разряженными в шелка ордынцами. Александр улыбался,
кивал, по-восточному прикладывал руки к сердцу, ел и пил почти через силу.
Сам он хотел сейчас одного - спать. И когда наконец (уже утро отделило
землю от неба холодной зеленью ранней зари) добрался до постели, то словно
нырнул в упруго-скользкое, покрытое полосатым рядном ложе. Тотчас вновь
закачало под ногами, заскрипели мачты под мягким натиском смоленых
парусов, и он на краткие часы уплыл ото всего, что ожидало его теперь с
роковой властностью неизбежности.
Весь следующий день прошел в пересылках и переговорах с вельможами
Узбека. На третий день князю был назначен прием в ханском дворце.
Роскошь. Полыхают усыпанные жемчугом, рубинами и бирюзою шелка.
Парчою, сканым, волоченым и литым золотом залито все. От золотого трона
лучится сияние. У нукеров при входе гнутые лезвия обнаженных сабель тоже
украшены золотым письмом. От пестроты ковров, от чеканного узорочья
светильников и посуды рябит в глазах. Лица эмиров расплываются, тонут
среди великолепия и блеска одежд. Сам Узбек в парчовом халате - словно
золотое изваяние на сверкающем троне. Государь, кесарь, султан, император,
великий шахиншах, ильхан, несравненный столп дома Чингизова - и каких еще
только прозвищ и званий не надавали ему, властителю Золотой Орды!
Александр медленно переступает порог. Медленно приближается и
склоняет голову. Он никому не сказал, что выбросил свиток с заготовленною
для него речью. И не взял второго, который тщетно совали ему в руки перед
самым выходом к хану. В шатер повелителя Александр вступил уже отреченно,
решась на все, заготовленное для него судьбою, и уже плохо слышал, что там
говорили и переговаривали толмачи и послы.
Узбек сидел прямой на своем золотом троне, прямой и постаревший за
протекшие десять с лишним годов. Кое-где серебро седины тронуло его
тщательно расчесанную бороду. Суше и строже стало лицо, в глазах читалась
усталость, и это слегка ободрило Александра. Больше, чем розданным дарам,
верилось этой усталости монарха. Усталый Узбек, возможно, уже не захочет
мстить!
- Господине царю! - начал Александр и, склонив голову, переждал, пока
толмач, расцветив на восточный лад его обращение, перескажет Узбеку
по-татарски слова тверского князя.
- Много зла створил тебе аз! - сказал Александр то и так, как давеча
придумалось ему на корабле. - Много зла створил, и вот се есмь пред тобою!
Александр возвысил голос, и толмач, испуганно оглянувши на русского
князя, перевел на этот раз точно, слово в слово.
- Много зла створил и ныне стою пред тобою, готов есмь на смерть! -
твердо закончил Александр. И умолк. И наступила тишина. Узбек глядел на
него, глаза в глаза, разгорающимся взором. Умолкли придворные, затихли
музыканты, не шевелились разряженные, набеленные и насурмленные, словно
куклы, жены. И были они одни в этот миг: усталый от роскоши и своей
обманчивой власти-безвластия повелитель Орды и сын Михаила Тверского,
принесший ему сам наконец, через десять лет ожидания, сюда, к подножию
золотого престола, гордую голову свою и теперь ожидающий от него милости
или казни.
Узбек закрывает глаза. Открывает их - коназ Александр здесь! Он стоит
и ждет, как стоял его дед, Александр Невский, перед кааном Бату - Батыем,
как его называют урусуты. И он, Узбек, сейчас равен Бату-хану в воле и
смерти коназа сего! Сейчас он не помнит, кому и за что заплачено русским
серебром! Сейчас он - полновластный повелитель четверти мира на золотом
троне! Этот смиривший гордость свою храбрец-урусут, прямой батыр видом и
статью, подарил ему самый редкий дар из даров, даримых властителю, -
ощущение полноты власти! И Узбек вдруг, нежданно для самого себя, сузив
глаза, начинает смеяться. Он смеется, сидя на золотом троне, а перед ним
стоит упрямый русский коназ, и вот он весь во власти его! И Узбек смеется
мелким тонким смехом, покачивая головой. И ждут визиры, вельможи, нойоны,
стража и палачи, ждут, чем закончит свой смех повелитель. А Узбек смеется.
Ему радостно. И Александр ждет, смущенный загадочным и - кто знает? - быть
может, страшным смехом татарского царя!
Но вот Узбек протягивает руку, отстраняя, отводя от Александра
готовых ринуть на князя вооруженных нукеров.
- Так сделал, - говорит он, все еще смеясь, - и получишь от меня
жизнь! - Он взглядывает на толмача и повторяет по-русски, для князя, одно
слово, означающее жизнь и прощение: - Живот!
Узбек перестает смеяться. Сидит, задумчив и снова строг. Медленно
говорит:
- Много послов посылал я за тобой, коназ, и ты не приходил ко мне, и
никто не мог привести тебя. А нынче пришел ты сам, и я верю тебе, коназ,
жалую тебя отчиною твоей и великим княжением... - Узбек медлит, ибо дать
Александру все великое княжение русское он без совета визиров своих не
волен, медлит и прибавляет: - Великим княжением в землях твоих! Гляди же,
не обмани веры моей! - добавляет Узбек.
И вдруг оживает огромный шатер. Задвигались придворные. Ропот и гул
текут меж рядами. Александру подносят вино, оглушительно ударяют по
струнам музыканты, волна звуков, как водопад милостей ханских,
обрушивается на него, едва не сбивая с ног. И он сам чует в этот миг, -
миг, когда он, провисев над бездною, счастливо достиг края ее, - как его
разом оставляют силы и как от головного кружения и тьмы в очах он вот-вот
упадет ничью. И он едва справляется с собою, чтобы только устоять, принять
вино, пристойно ответить на ласку и милость Узбека...
Торжественный прием закончен. Александр, пошатываясь, покидает
шатер-дворец. Сейчас отдохнуть, прийти в себя... Но сейчас-то и начинается
мышиная возня бояр и вельмож, тяжбы послов, уговоры и переговоры. Щедрость
Узбека, особенно слова о великом княжении, порождают настоящую смуту.
Великое княжение может быть только одно, но сторонники Калиты, а их
немало, тотчас подымают свои голоса, и все путается, гибнет и гаснет в
поднявшейся каше разнообразных мнений и воль. В конце концов так и
выходит, что великое княжение Александра - по крайней мере пока, до часу,
до приезда Ивана в Орду - это только право на полную власть в Тверском
княжестве и право самому давать дань и отвечивать перед татарским царем.
Но и этого не мало! Сим устрояются на Руси две независимые власти, а это
не может удоволить ни тех, ни других, ни Москву, ни Тверь, и никого из
русичей, мыслящих о единстве - хотя и под игом татарским - родимой земли.
И уже скачут гонцы в Москву, к Ивану Калите, и в Тверь, и во Псков, к
семье и боярам Александровым, и уже разгорается спор. И кто победит в этом
споре, за коим опять и вновь: быть или не быть Руси Великой? И если
скажется <быть>, то чья в том будет воля и чья власть настоять на своем?
ГЛАВА 53
Алексий сидел на грубо тесанной скамье в келье Геронтия и отдыхал
душою. В этом монастыре провел он долгие годы, теперь же, управляя великим
